А что случается с вредителями и саботажниками, все в руководстве разных министерств знали прекрасно, ведь Николай Семенович не то что министров каких-то, он и две трети ЦК не постеснялся отправить в места исключительно удаленные. А по слухам, отдельные из таких «нетоварищей» до не столь удаленных мест вообще не доехали…

На самом деле «недоехавших» было все же немного: генсек просто «исключил» всех соратников и попутчиков нетоварища Хрущева, но их он «исключил» окончательно и бесповоротно. По этому поводу у него были серьезные разногласия с Лаврентием Павловичем, в особенности по поводу «национальных квот» — но эти разногласия все же удалось преодолеть. А вопрос о «нецелевом использовании внебюджетных средств» их окончательно примирил: ВПК теперь превращался из «постоянного просителя» в структуру, находящуюся на полном самообеспечении — правда не в части «основного производства», а в области жилсоцбыта. Однако и это давало очень даже заметный эффект: люди трудились с полной отдачей и нужного результата достигали быстрее.

Заметно быстрее: в октябре пятьдесят седьмого заработал первый энергетический реактор ЭИ-1, обеспечивающий производство ста мегаватт электрической энергии. Величина сама по себе не самая маленькая, а если учесть, то атомная электростанция теперь полностью покрывала потребности завода по обогащению урана, это было тем более хорошо. А еще лучше было то, что еще до ее пуска рядом началось строительство двух новых реакторов…

Атомная отрасль развивалась действительно очень быстро — но еще быстрее «на базе атомной промышленности» развивалась электроэнергетика. На базе — потому что в Подольске на предприятии Средмаша инженеры изготовили котел для электростанций угольных. А целом — ничего необычного, завод ведь изначально строился как котельный. Но в частности это было очень крупным достижением: подольские инженеры даже не повторили, а превзошли инженеров зарубежных (котлы по проектам которых они делали раньше) и изготовили котел надкритический. Но и это было не самым сложным в разработке, а самым сложным (и действительно выдающимся) стало то, что котел этот был спроектирован «под уголь Экибастуза». Вроде бы это лишь название месторождения, но по сути — принципиально новая технология. Уголек-то в Экибастузе был, мягко говоря, не самого лучшего качества. А если политкорректность отбросить, то это было вообще говно, а не уголь: сорок пять процентов золы, причем довольно легкоплавкой, обычные топки котлов от этого угля зашлаковывались за пару дней работы…

Но котел — дело хорошее, однако сверхкритических турбин в стране тоже раньше не было. И не то, что изготовить, их турбинные заводы и КБ даже разработать не могли. Так что разработкой таких турбин пришлось заниматься ЦИАМу. В ЦИАМ люди работали воспитанные, поэтому им даже удавалось воздерживаться от выражения своих чувств в соответствующей случаю форме. Ну, чаще всего удавалось — а когда работа была закончена (перед самым Новым, тысяча девятьсот пятьдесят восьмым, годом) и первая сверхкритическая турбина была передана для серийного производства в Калугу, матерщина вновь покинула стены этого славного учреждения.

Полигон «Капустин Яр» был не самым хорошим местом для проведения свободного времени. Особенно зимой погода там обитателей полигона не радовала. Так что обычно там люди появлялись исключительно по долгу службы, да и то, если им отвертеться от исполнения такого долга не удавалось. Но это обычно, однако иногда люди туда приезжали по собственному желанию, как, например, в конце января там появились Вячеслав Николаевич Вишняков и Владимир Николаевич Челомей. А с ними — и все же по долгу службы — приехали еще несколько человек. То есть «с ними» не «вместе», а просто одновременно — и все приехавшие «одновременно» и с огромным интересом наблюдали за очередными испытаниями.

Вишняков, на такие испытания приехавший впервые, нервничал очень сильно, а Владимир Николаевич, хотя программа испытаний и заставляла его напрягаться, внешне казался совершенно спокойным. И на вопрос Лаврентия Павловича спокойным же голосом ответил:

— Здесь у нас пока приготовлены три стартовые позиции, а ракет мы успели сделать лишь семь.

— Но вы же сами говорили о семи пусках?

— Да. Установка заправленной ракеты на позицию занимает около семи часов, правда еще некоторое время будет потрачено на приведение позиции в порядок после пуска.

— Некоторое время — это сколько?

— Точно не скажу, но, думаю, часов в двенадцать уложиться получится. По сути там придется лишь извлечь пустой контейнер, подсоединить провода, проверить все электрические линии. Если пуск пройдет штатно, то это много времени не займет, а если… то есть есть некоторая вероятность того, что некоторые кабели во время пуска все же сгорят — и вот на их замену потребуется как раз часов шесть. Я про двенадцать часов сказал с учетом этого времени. Ну а если пуск пройдет совсем нештатно… новая пусковая позиция строится чуть больше четырех месяцев.

— Но вы уверены, что проведете именно семь пусков?

— Практически уверен. Случайности… от случайностей никто не застрахован, но наши инженеры постарались предусмотреть любые неприятности, так что вероятность успеха мы оцениваем на уровне выше девяноста пяти процентов.

— Ну что же… а как быстро вы… ваши специалисты могут заменить полезную нагрузку?

— На пусковой потребуется часа четыре, возможно и до шести: там же очень тесно, развернуться просто негде. А на открытой позиции это займет минут сорок.

— Понятно. У вас все к испытаниям готово?

— Да. Ждем только целеуказания. И, для чистоты эксперимента, я бы попросил вас выбрать цель для каждого пуска. И номер позиции, с которой пуск будет производиться.

— Даже так? А сколько времени потребуется для перенацеливания? — поинтересовался Митрофан Иванович.

— Дна ввода координат цели: сейчас изделия установлены без целеуказания, так что вводить координат придется в любом случае. Вячеслав Николаевич говорит, что его специалисты справятся с этим за пятнадцать минут.

— Ну что же, тогда… я предлагаю начать с позиции номер два и в качестве цели использовать боевое поле Аральского полигона.

— Запускать отсчет времени?

— Погодите, Владимир Николаевич, не так быстро. Мы сначала должны все же тамошним наблюдателям сообщить что по ним стреляем…

В первый день испытаний боевые стрельбы были проведены со всех трех стартовых позиций. И после первого пуска товарищ Вишняков совершенно успокоился: на Аральское боевое поле головка ракеты легла с отклонением в сто сорок метров от точки прицеливания. В Сары-Шагане получилось еще интереснее: имитатор боеголовки вообще сбил флажок, отмечающий точку прицеливания. Да и с третьим пуском все прошло достаточно гладко: получилось промахнуться всего на два километра, даже чуть-чуть меньше двух километров — но стреляли-то по полигону Кура.

Однако «самое интересное» произошло уже на следующий день. Первый пуск выполнили по Семипалатинской цели, второй — тоже по ней же, но на этот раз ракета ушла на полигон с атомной боеголовкой. Небольшой, килотонн на шесть — и вот пока ракета шла к цели, Слава Вишняков чуть сознание не потерял от волнения. Третий пуск был выполнен по Аральскому боевому полю — и тут уже переволновался Владимир Николаевич: через три минуты после пуска телеметристы сообщили, что курс ракеты ведет за пределы боевого поля. Однако система наведения отработала достаточно четко, ракета курс исправила — и эпицентр взрыва (ядерного, в восемь килотонн) все же оказался менее чем в двух километрах от намеченных координат.

Но самым «эпичным» был четвертый пуск: Владимир Николаевич решил проверить возможность запуска ракеты из контейнера, который даже в пусковую шахту не поставили. Так с железнодорожной платформы ее и запустили. Маршал Неделин после того, как своими глазами этот пуск увидел, поинтересовался:

— Мне кажется, что вы не очень довольны увиденным?