Когда Яр закончил и устало опустил руки, узкие острые плечи его тянулись к земле, а взгляд был направлен лишь куда-то вниз, он тяжко дышал. Тёмная руна полностью исчезла с двери, и более того, дверь слегка приоткрылась. В тёмной щели дверцы на миг проскользнул алый глазик, и тут исчез, а дверь поплотнее закрылась, не оставляя больше никакой тёмной щели, за дверцей слышались шепотки, и всхлипы, что с каждым мигом нарастали всё сильней в уже нескрываемый громкий детский плач.

Рука Тодда сама собой потянулась к круглой ручке двери. Он отворил её, тёмные внутренности фургона чуть осветились.

На Тодда смотрели десятки алых глаз, мелькали тени. Они все сгрудились у задней стенки, кроме одного мальчика, на вид лет восьми-девяти. Мальчик стоял на пару шагов впереди остальных, сжимал кулачки, ожидая боя. Вокруг его пальцев мерцала и переливалась тьма, формируясь в едва видимые когти и тут же распадаясь в дымок. Из его глаз лились слёзы, как и у остальных детей, но в отличие от них этот мальчик храбро сдерживал рыдания, хотя получалось у него откровенно паршиво.

За спиной Тодда стоял Яр, он приблизился достаточно близко, чтобы Тодд ощутил его дыхание. Почувствовал запах его пота и едкий церковный ладан.

— Отродья тьмы… теневой приплод, — голос его был тих, и даже немного грустен. — Их нужно убить, они уже вкусили человеческую кровь, их глаза окрасились в алый… их уже не спасти, они всегда будут голодны, всегда будут испытывать жажду… отойди, Тодд, и я… я сделаю всё сам, они не почувствую сильной боли. Они очистятся.

Мальчик восьми лет, кажется, услышал это, из него вырвался громкий всхлип, он его всё же не удержал, вместе с всхлипом вырвалось одна единственная просьба:

— Не надо…

Детский плач позади мальчика почти прекратился, все смотрели на него, на Тодда, ожидая чего-то. А клирик за его спиной не собирался больше терпеть. Тодд чувствовал, как Яр собирает в жезле светлую силу, как серебро усиливает его волю, как жжёт спину Тодда, в ожидании солнечной вспышки.

Мальчик вдруг вздрогнул. Его губы горько, но искренне улыбнулись… пока ещё робко, он сомневался, ещё пока не верил… но отошёл на пару шагов в тень, разжимая кулачки.

Всё дело в том, что незнакомец с серыми волосами и невзрачными серыми глазами, вдруг улыбнулся ему клыкастой улыбкой, а глаза его из серых медленно окрасились в родственный для мальчика, алый оттенок.

***

Дети ушли. Странники не отпустили их в низину, растолковывая долго и стараясь поубедительней, что там внизу яд, что им не удастся проститься с родными. Однако, в глазах детей они видели страх, ужас, непонимание, видели то, что эти дети и так НЕ хотят пойти вниз и взглянуть на обезображенные в смертельной муке тела…

Шутка ли, а тёмный приплод хорошо чувствовал жизнь, и её отсутствие там, где она когда-то была.

Они ушли, быстро смешались с высокой травой и ушли. Странники отдали им с собой в путь немного припасов, которых точно не хватит надолго. Дальше им придётся выживать самим. Нет сомнений, что на них будет вестись охота, нет сомнений, что дети будут убивать, будут взахлёб припадать к кровоточащим человеческим ранам, зубами рвать нежную людскую плоть…

Но никто из троих странников их не остановил.

Рыцарь Рейвен считал, что право на жизнь имеет любое существо, и в этот день тёмное племя князя Катарона понесло достаточно потерь. Конечно, сам рыцарь этого не произнёс, но по его молчанию, и бездействию можно было понять, что он мыслит именно так, и никак иначе.

Алхимик Милька же долго и громко возмущалась, что в фургоне не оказалось золота, вообще никакого. Только пару фляжек с водой, и свёрток с черствыми лепёшками… до детей тёмного племени Мильке не было никакого дела.

Маг четвёртого ранга, по имени Тодд, смотрел уходящему в неизвестность племени с нежной улыбкой на устах. Один из тёмных обернулся, тот самый мальчик, что, сжимая кулачки пытался прикрыть собой остальных… их взгляды встретились. Мальчик кивнул. Тодд кивнул в ответ. И вот мальчика уже нет, он скрылся в траве, уходя вслед своих родичей. В этот миг Тодд надеялся, что этот мальчишка сможет выжить, повзрослеть, защитить остатки своей семьи.

Почему он дал им уйти? Этот вопрос Тодд задавал себе из раза в раз. Что-то пищало противно внутри:

«Они однажды придут в свободную деревушку, как пришли в Хаммонд, и всех там убьют. И я буду виноват в этом!»

Но сам Тодд тут же безжалостно душил этот писк. Он больше не собирался убивать детей, ничьих, никогда. Потому что не видел в них ничего, кроме наивной детской чистоты… и стоит только отвести от детей взгляд, и взглянуть на взрослых, как на каждом отчётливо проступает грязь. Во взглядах. В движениях. В словах и поступках. Люди, что встречались ему на пути, и те, что ещё встретятся… они никогда по-настоящему не были чисты, их руки были в грязи, дерьме и крови. Как и его. Но вот дети были невинны, даже такие как эти, что более близки к зверёнышам, они по итогу могут стать любыми, обзавестись своей грязью, и тогда их можно будет прикончить без угрызений совести, но сейчас, в этот миг… они дети. И они ушли.

И странники последовали их примеру. Оставаться у низины было опасно, может ветер сменит направление и подхватит остатки той дряни, что ещё теплится на дне кратера, среди бездушных тел.

Они ушли втроём, коней искать не стали, это казалось делом паршивым, никто из них следы читать не умел. Да и что можно разглядеть среди высокой травяной поросли, что захватила восточные равнины?

За своими спинами они оставили одинокий холмик. Рейвен решил сделать всё «как полагается» и самолично срезал дёрн, вырыл неглубокую могилу и опустил туда усопшего.

Милька произнесла разочарованно:

— Как жаль… такая красота пропадает!

Больше никто ничего не добавил. Они молча забросали тело землёй, и сейчас уходили в неизвестном для них направлении. Чуть в стороне от тракта, чтобы не возвращаться обратно.

А небо даже не успело потемнеть. Зимний денёк ещё был в самом разгаре. Всё как-то безмолвно и тихо. Лишь ветер гулял по равнинам.

***

Ночью Тодд проснулся от странного звука. Не сразу он разобрал в нём придушенные стоны. Мужской и женский. В неверии он повернулся на бок, и взглянул на мир иначе, через призму тёмной твари. И в багровых силуэтах он увидел картину… которую тут же попытался выдрать из памяти горящими клешнями. Он улёгся обратно как можно тише. Вернул себе человеческое подслеповатое зрение. Заглушил звук магией. И вновь попытался уснуть.

Однако невероятно-отвратительный образ продолжал пульсировать влажно в его голове и штанах… в этом образе на обезображенном шрамом лице Рейвена раздвинув ноги сидела Милька, на ней не было одежды, ярко красный язык рыцаря вылизывал ей промежность, а та постанывая, обхватила его голову ручками и тянула на себя, всё глубже утыкая лицо рыцаря в своё пах… в то же время мускулистые жёсткие руки Рейвена блуждали по её напряжённому потному тельцу, сжимали талию, протискивались выше, ощупывали небольшую, грозно торчащую набухшими сосками, грудь…

Тодд вновь попытался забыть увиденное. Отключить голову. Подавить всякую беспутную мысль. Но его разгорячённый мозг раз за разом прокручивал увиденное… ночь обещала быть долгой. Для кого-то горячей. А для кого-то уныло-бессонной.

Это была их первая ночь, после боя в низине. И каждому требовалась разрядка. Наивный Тодд хотел сбросить напряжение глухим сном. А его товарищи избрали путь иной.

На утро их путь продолжился. Они решили пока не разделяться, а добраться до какого-нибудь большого поселения вместе и уже там решить, чем будут заниматься дальше.

***

СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА

Столица королевства Вингфолд

Хидликф спешил к госпоже со странными известиями. Его балахон цвета фиалок грозно шуршал, каблуки звонко щёлкали по замковой плитке, а стража, эти уродливые дуболомы, расступались перед ним, ещё издали, лишь завидев его высокую фигуру. Хидлифу это обычно доставляло некое удовольствие – видеть, как вытягиваются лица у простых смертных, когда он проходил рядом. Он как никак был магом! Аж второго ранга! Хидлиф «Водоворот смерти»! Звучит просто потрясающе, очаровательно и одновременно грозно! Таким Хидлиф хотел стать всегда, и ему великого труда стоило получать свой ранг. Однако он мечтал о большем… и в этом ему могла помочь только лишь госпожа, которой он верой и правдой служил уже больше десяти лет.