Смотрю на Мильку, та беспощадно лыбится, что наводит на мысль о каком-то подвохе, но я всё равно ей киваю, соглашаясь на авантюры.
Мы спускаемся вниз по дуге, припав к земле, быстрыми перебежками. Тяжелее всего это даётся рыцарю, которого даже не спросив, подписали на чудовищный шаг в бездну.
Слышу, как он стонет металлом мне в затылок:
— Ох, если я умру, то считай, что мы в расчёте, Тодд!
Прячу улыбку в траве, не сбавляя хода. Милька бежит впереди, она сама по себе не высокого роста, а трава мне чуть выше пояса и всё гуще становится, чем мы ближе к центру низины, потому полурослика и вовсе не видно лишь трава шуршит.
Ощущая спиной жгучий взгляд. Думаю о том, что хотя бы с одним верным товарищем, пусть и малость трусливым, но верным, мне повезло.
— Хорошо, если умрёшь, то считай долг оплаченным сполна, и ты, как дворянин... чего-то да стоишь.
Не вижу его усмешки. Не слышу её, а знаю, что она есть, и это как-то даже греет.
Мы не смотрит на бой, даже головы не поворачиваем в ту сторону, боясь, что нас увидят.
Но от бабки на козлах незамеченным остаться не выходит, она сидит на повозке, а значит находится на возвышении. Увидела нас шагов за тридцать, обернулась, привстала, приложила руку к морщинистому лбу, и разглядела сначала рыцаря за моей спиной, а затем и меня.
Встала во весь рост.
Мы же не сбавляем шага, напротив, перешли на бег.
Она взмахнула костяным посохом, в котором что-то мелодично брякнуло. Я же, собравшийся прыгнуть, рухнул в десяти шагах от повозки, неведомая сила придавила к земле. Я носом уткнулся неудачно прямо в муравейник, и гурьба мелких букашек устремились за ворот моего драного дублета, а я лежу, прикованный неведомой мощью, под которой хрустит позвоночник, словно гигант наступил мне на хребет, и меня вот-вот сомнёт пополам, но перед этим раздробит кости и раздавит брюхо....
Мимо проносятся тяжёлые шаги рыцаря. Его нелёгкая поступь ни на миг не останавливается. Он всегда казался мне трусом, с первого дня нашей встречи, но дураком он никогда не был, понял, что нужно достичь старухи во что бы то ни стало и рубануть... Но.
Вновь стучит неведомая побрякушка внутри костяного черепа, и рыцарь падает, как подкошенный, слегка грохоча об землю и траву доспехами. В отличие от меня, его доспех аж сминается от давления со спины, жалобно скрежещет, я слышу, как Рейвен мычит, не выдерживая поступи невидимого гиганта на своей спине.
И тут раздаётся лязг стекла. Старушечий визг. Лёгкий шлепок об землю, словно тело упало, и давление спадает.
Ползу на корточках вперёд. Странное чувство на душе, давно забытое, мне хочется узнать, как там Рейвен, всё ли в порядке с рыцарем?
Он опережает мой тревожный вопрос.
Садится прямой как стрела, я вижу со спины здоровенную вмятину на доспехе.
Он начинает подниматься, одной рукой потягиваясь за ножнами меча, что висят на его спине, и тоже изогнулись. Рейвен тянет за рукоять, а вытянуть не может. Хватается двумя руками, но клинок не идёт.
— Да как же так?! — это не вопрос вылетел из его уст, а описание ситуации в целом.
Я же сажусь рядом с ним и рукой указываю в сторону повозки, а точнее под её колёса:
— Ты смотри, что наша злобная коротышка сотворила!
Там, опираясь спиной на край телеги, дрожит старуха, она только что встала на ноги, посох потеряла где-то в траве, еле нащупала край повозки, и опираясь на этот край, стоит к нам лицом. Хотя лицом это теперь назвать сложно. Её всю трясёт. Глаза вытекли двумя склизкими сморчками, вместе с веками и ресницами, Кожа и волосы опадают лоскутами. Она даже не пытается кричать, лишь беззащитно хрипит.
Вскоре старуха перестала хрипеть, затем прекратилась и тряска. В этот момент от её лица уже ничего не осталось, лишь череп с остатками розоватой плоти, щерящийся на нас беззубым ртом.
Мы подошли к повозке с опаской.
Я же вдруг вспомнил про Мильку, которой нигде не было видно. Чуть привстал, озираясь по сторонам.
Заваруха тёмных и церковников продолжалась.
Посмотрел в другую сторону, краем глаза уловив какое-то движение, и нашёл Мильку.
Она сидит под кронами дерева на небольшом отдалении, и среди мха и корней, у её ног лежит сумка с опущенными стенками, и здоровенный бутыль, что из далека кажется не таким и внушительным, однако он зеленовато пульсирует, а Милька держит на деревянной пробке ладонь, и от пальцев её, хотя возможно мне это только кажется я очень на это надеюсь, исходят искры.
Под рубахой у меня проходит табун мурашек. Иду быстро к Мильке, на ходу расстёгивая дублет и засовывая под ворот руку, беспощадно давлю муравьёв.
И вот стою рядом с полуросликом. Рейвен остался у повозки, видимо решив обыскать её в поисках драгоценностей. Благородные они такие, своего не упустят и чужих обокрасть не забудут.
А у моих ног, в здоровенном стеклянном бутыле, развернулся настоящий ураган, воздушная воронка из жёлтого дыма, закручиваясь, беспощадно слизывает по капле красную плёнку, отделяющую её от нижнего, ядовитого, зелёного слоя.
Я смотрю как заворожённый.
Милька убрала руки от пробки и сидит молча, смотрит в оба глаза на бутыль и периодически мерзко хихикает.
Не выдерживаю, и ботинком сапога легонько пинаю её по мелкой заднице.
Милька подскакивает. Вижу, что внимание её теперь точно обращено на меня, на душе приятно-злорадно, собираюсь задать вопрос... Но не успеваю.
Она взбешённая шлёпает ладошкой мне по паху. Не смертельно, но внушительно настолько, что я как-то сразу выдохнул и согнулся, прижимаясь обеими руками к мужскому естеству. И тут же оказываюсь головой на её уровне, и наши взгляды встретились. С такого ракурса она кажется куда опаснее и злее... Но вдруг ухмыляется, и мне кажется, но только на миг, что зубов у неё во рту немного больше, чем должно быть. А она ещё и ручку мне на плечо кладёт и похлопывая по-семейному, говорит:
— Командир, я понимаю, что в тебе вдруг проснулся шутник-идиот, но нужно бежать, и как можно быстрее, мембрана из желудка евсида не продержится долго, и когда смерчик прорвётся... Нам лучше быть как можно дальше отсюда!
Мысли мои смешались в кучу. Боль в паху отлегла. Я выпрямился и вновь уставился на бутыль, где жёлтый смерч уже явно отливал багровым, а красная плёнка становилась с каждым мигом всё тоньше...
Вот же мелкая Сука отравительница! Она же эту вылазку спланировала не ради куша!
Смотрю на бутыль, и рука сама тянется кого-нибудь придушить. Оборачиваюсь и бегу к повозке, они уже оба стоят с её обратной стороны, рассматривают что-то на деревянной дверце с металлической ручкой.
Достигаю их, руки тянутся к тонкой шее Мильки, но тут же замирают, ведь взгляд мой встретился с печатью. Круглой, с крутящейся вязью в центре этого круга, что уходит в её середину слоями. Различаю лишь несколько символов, означающих блок, замок, и проклятье на головы тех, кто притронется... вязь явно тёмная, ибо исполнена запёкшейся кровью. Прикоснуться к ней не просто страшно, это вверх идиотизма, даже мне, даже с зажжённой проклятым пламенем рукой. Эта повозка укреплена, зачарована и блокирует любое магическое воздействие.
О чём-то подобном догадался и Рейвен:
— Там явно что-то значимое для тёмных внутри лежит, раз они так заморочились с защитой.
— Словно ты что-то в тёмных рунах понимаешь! — хмыкает Милька, и тут же с ним соглашается. — Хотя ты прав, чтобы эту руну напитать надо кровавую жертву бездне преподнести, просто из прихоти такое не делается...
Я думаю несколько мгновений, всем нутром ощущая, как крутится позади жёлтый смерч в бутылке и что может статься когда он смешается с ядовитой зеленью, что на дне стекляшки плещется... Но и оставлять здесь неизвестное сокровище тоже не хочется.
Кажется и меня охватила жадность.
Всё-таки благородные плохо влияют на других... они как зараза, всех вокруг заражают жадностью.
Иначе как ещё объяснить, что я впрягаюсь в эту повозку вместо сбежавших лошадей, и уцепившись за верёвки и цепи, напитавшись силой до отказа, тащу целую повозку на своём горбу, пока Рейвен подталкивает сзади, а Милька сидит на козлах и смотрит на поле боя, озорно комментирую, то, что там происходит.
