Рыцарь же справился отчасти с волнением и продолжил рассказ уже менее дёргано, рубя историю быстрыми короткими фразами:

— Я был наследным сыном. Будущий барон. Меня растили воином. Храбрым. Сильным. Всегда готовым вступить в бой. Помимо меня ещё три брата в семье. И две сестры. Я старался подавать им пример. Но однажды. В замок пришёл менестрель. Он пел песню. Жалобную. Но красивую. Девчонки такие обожают. А я заслушался. Там история была необычная. Про странствующего рыцаря. Он искал себе жену. Но никак не мог найти ту самую. Красавицу из красавиц… но однажды забрёл в древний лес. И попался там в ловушку. Эльфийскую. И на его крики пришла она – самая красивая девушка на свете. Прекрасная Мирабель. Эльфийская принцесса… там много чего было ещё. В той истории. Но мне запала в душу эта часть. Про прекрасную эльфийку. Много ли надо малолетнему идиоту для счастья? Нет. Всего лишь прекрасную эльфийку… Через несколько вечеров. Тёмной ночью. Я сбежал из дома и отправился в путь. В старых доспехах. С деньгами из отцовской казны. Мне везло по началу. Прицепился к торговцу. Проехал с ним много земель. Пока не добрался до древнего леса. А там… всё ложь! Лесные эльфийки другие… они… — рыцарь вновь затрясся, — как звери. Они злые. Лица худые, огромные глаза. Коротышки. С острыми зубами… там не было ничего прекрасного… не было никакой волшебной принцессы, когда мне отгрызли ухо просто из прихоти… хотя они неплохо говорили на нашем, но они мне не верили… считали, что я засланный к ним разведчик и что на границе из священного леса может оказаться людская армия… какой бред! Я твердил, и кричал им под пытками, что я пришёл один, что я лишь хотел найти себе жену… когда они проверили границы, и когда на моих пальцах не осталось ногтей… они долго смеялись надо мной, и видимо решив поглумиться, оставили мне шрам на лице, и оскопили меня там… внизу… сказали, что это моё наказание за грязные желания, и выкинули из их леса раненым, в одних портках и рубахе, однако… со всем моим золотом из казны папеньки барона, а следом и старый доспех… ведь им не нужны людские металлы…

Тодд несколько мгновений сидел молча. Рыцарь же беззвучно рыдал, кажется, на душе его было очень погано, и до этих пор он никому свою грустную историю не изливал. Однако Тодда не сильно заботила глупость дворянского ублюдка, как оказалось, в груди у него свербела надоедливая жирная муха, и ничего более, и вместо утешения Тодд озаботился совсем иным:

— Постой, но ведь эльфы весьма красивы… я недавно видел одного барда, и он совсем другой… не похож на тех эльфов, про которых ты говоришь.

Рыцарь утёр слёзы. Кивнул.

— Да, потому что он не такой и есть. Все эльфы вне древнего леса другие. Я уже позже узнал, что те ближе к зверям, а все, кто живёт среди нас, они… не совсем эльфы, у них смешанная кровь, и пусть живут они гораздо дольше нас, однако их век становится все более короток, потому что в них всё больше крови от людей… я был тем ещё идиотом, что не проверил легенду, когда…

Тодд не дал ему разразиться новой плаксивой речью, тут же прервав:

— Почему не вернусь к папочке барону? Или он не принял сыночка обратно, таким? — и столько яда было в его голосе, что рыцарь отшатнулся.

— Почему ты так жесток? Я же излил тебе душу, ты первый, кому я рассказал свою историю… мой отец наверняка принял бы меня, но я не хотел быть пятном позора на родовой чести, поэтому предпочёл стать вольным рыцарем, нежели вернуться к семье и служить всем вечным напоминанием о человеческой глупости… — рыцарь выражался теперь гораздо лучше, злость придала ему мужество и Тодд заметил это.

— Вот и будь таким всегда. Твёрдым и сильным раз выбрал этот путь. У меня в отличие от тебя ничего не было, а моя семья была из самых низов, я всего лишь сын фермера, и таких как ты я долгое время ненавидел.

— Да ты и сейчас я смотрю дворян недолюбливаешь.

— А за что вас любить? Напыщенные высокомерный ушлёпки даже без намёка о той чести, про которою всё время твердите.

Разговор сам собой затих. Тодд успел ещё вздремнуть до рассвета, и до того момента, как рыцарь бережно переложил его на волокушу и поволок дальше. Всё это время они молчали. Но в какой-то миг, когда путь их почти достиг стен Прамонда, рыцарь повернул голову назад и мрачно сказал:

— Я обязан тебе жизнью, и я выплачу свой долг… а после этого ты будешь иного мнения о благородных!

— Посмотрим, — ответил ему Тодд, и они неспешно достигли городских ворот.

***

Серая унылая комната трактира. Тодд лежит на кровати. В комнату учтиво стучат, дверь приоткрывается, в щель заглядывает хозяйка-гномиха.

— Можно, господин?

— Да, поднесите ко мне, чтобы я мог достать.

Гномиха, стараясь не смотреть на раздетого по пояс парня, лежащего на ворохе старых простыней, которые он попросил принести ему ранее. Прошла к кровати, и поставила поднос на прикроватный столик. На подносе стоит мутная бутылка с не менее мутным содержимым с приподнятой пробкой. И небольшой нож, с остро заточенным лезвием.

Гномиха не смогла удержаться и всё же взглянула на раздетого постояльца. Взгляд её привлекло бледное тело, исполосованное страшными, вздувшимися ранами, и идеально ровными жгутами ожогов, один из которых, как ей показалось мерно горел зелёным светом. Взгляд её скользнул выше, по острой ключице, худой жилистой шее, и остановился на мутноватых серых глазах, что абсолютно спокойно взирали на неё изо полуопущенных век.

— Может всё же позвать вам целителя, господин? У нас здесь есть неплохой цели…

— Не надо, — прервал её странный постоялец. — Я справлюсь сам… только прошу не пугаться не рваться ко мне, если я буду… кричать.

Гномиха кивнула, пряча в полу склонённой голове улыбку. Надо же, вроде уже не мальчишка, а похваляется болью. Какая наивность!

— Не переживайте, таверна пустует, на втором этаже, в ближайшей к вам комнате и вовсе никто сейчас не проживает.

Тодд кивнул.

Хозяйка неспеша вышла, кажется, она до последнего ожидала, что молодой постоялец, который явно родом из авантюристов, всё же окликнет её и попросит позвать целителя Карлоса, но нет. Постоялец молча дождался, пока она выйдет.

Дверь за хозяйкой закрылась. И Тодд остался в комнате один.

В голове у него крутились слова отца:

«Гнойные раны, сынок, самый большой бич обычных людей, ведь нам не доступны лекари, или целители, а смерть от подобной болячки наступает быстро. Потому, приходится действовать самому. Во-первых, если рана набухла, постепенно перестала болеть, хотя ещё не зажила, и при этом чувствуешь ты себя препаршиво, жар тела нестерпимый ощущаешь… значит дела твои плохи и нужно действовать как можно скорее. Прежде всего, необходимо такую рану вскрыть, даже если она затягиваться кожицей начала…»

Тодд взял нож, опалил его зелёным пламенем и стиснув зубы принялся за дело. Ему удалось не издать ни единого крика. Терпеть боль ему приходилось не впервые, потому справился весьма быстро, искромсав свое тело по новой, взрезав каждый набухший шрам, из которого тут же вместе с тёмной кровью, источая довольно неприятный запах, вылилась белёсая жидкость.

«Как только сделаешь это сынок, то нужно раны промыть чем-нибудь ядрёным, очень хороша для этого, так мне наша травница сказала, настойка полыни, или какая другая крепкая сивуха… но настойка полыни действие имеет лучшее, и если есть такая под рукой, то ороси ей распоротую рану, не раздумывая…»

Тодд протянул руку к мутной бутылке. Отбросил в сторону пробку. Закрыл глаза. И вылил на свою испещрённую ранами грудь весь бутыль. Вот тут он крика сдержать уже не смог. Пока его рот бешено орал, прерываясь на невнятные мычания, он пытался успокоить себя, что всё уже позади, нужно лишь немного потерпеть…

Наставления отца заканчивались обмоткой какой-нибудь плотной чистой тряпкой, да только это уже не требовалось. Когда обжигающая боль поутихла, он активировал Рахи, заливая тело целительской сырой силой. Он целенаправленно сгустил её в области груди и боков, где были напрочь переломаны почти все рёбра, и закрутил силу внутри себя, на подобии маленького кипучего потока, что курсировал по внутренностям его измождённого тела, ни на миг не останавливаясь. Он гонял этот лечебный поток неизвестно как долго, пока резерв Руфуса, и его собственный, не опустели.