– Да на что мне ваша патока? – вскипел Островский. – Голову не морочьте. Скажите уже, какую пиесу репетируете?
– Так какую вы прислали, такую и репетируем. «Волки и овцы».
– Ах, эту… Эта хорошая, да. А вы ведь, Родион Романович, зарезали в газете моих «Овечек», хе-хе, – писатель улыбнулся критику, хотя при этом и зубами скрипнул. – Не напомните, за что?
– Так у вас, Александр Николаевич, замах в заглавии широкий, а бьете по большей части мимо. Это волки? Скорее уж пауки и мухи. Хоть герои у вас и хищные, но насекомые.
– А что же настоящие волки? Не таковы у них, разве, повадки, как я описал?
– Ничего общего. Волкам наплевать, что о них скажут или подумают другие. Этот хищник, когда голоден, сразу горло рвет, не играет с жертвой. Не выдумывает ничего, не плетет интриги. Про таких если писать, то пьеса слишком короткая получится: догнал, прыгнул, убил. Волки безжалостные, они отнимают чужую жизнь не мучаясь сомнениями. Как бомбисты. Убили Столетова и новое покушение готовят.
– На кого? – с показным интересом спросил Тигаев.
– Следствие дознается, не сомневайтесь.
– А может они уже дознались, просто тайну раскрывать не хотят?
– Может и так, – сыщик улыбнулся и повторил чуть тише. – Может и так.
Директор театра пригорюнился, вспоминая про убийство актера, а потом просветлел лицом:
– Из столицы прислали предписание готовить ложу для императора, да не одну, а… Вы ни за что не угадаете сколько!
– Ну что, две? – лениво предположил Островский.
– Три? – с азартом спросил Митя.
Директор выдержал эффектную паузу и поднял ладонь с растопыренными пальцами.
– Пять, господа. Пять! Александр Николаевич приедет с августейшим семейством. И все три Великих Князя со своими женами. Свита займет и бельэтаж, и бенуар. Никакого сброда на галерке. Только изысканная публика. В кои-то веки Малый императорский театр станет выше Большого! – он раздулся от гордости, но тут же снова опустил плечи. – Что у меня за жизнь, господа? Строил дворец муз. Год за годом, по камушку, по кирпичику. В основании – маститые таланты, башенки из актеров подрастающих, но уже имеющих поклонников. Лелеял мечту, стремился к ней, только забрезжил успех… Но тут этот треклятый взрыв, и в один миг все рушится!
– Как думаете, мог желать смерти Столетова кто-то еще? – задумчиво проговорил сыщик, разглядывая шкап с книгами. – Мы все на бомбистов думаем… Но если это не они?
– А кто? Ревнивый муж? – Тигаев подмигнул, подчеркивая пикантность ситуации. – Но мне очевидно, что все эти графини и княгини становятся любовницами актеров как раз оттого, что собственные мужья уже не проявляют к ним интереса. Так что здесь вы вряд ли найдете повод для убийства. И потом, не станет граф бомбу подбрасывать.
– Но у графа достаточно золота, чтобы нанять убийцу и обставить все так, будто это бомбисты Столетова убили.
– А зачем? Кому мог помешать старый ловелас? Неужели…
Директор замялся, подбирая слова.
– Ох уж эти театральные паузы! – возмутился Островский. – Не тяните кота за хвост.
– Тема-то щекотливая, – оправдывался Тигаев. – Потому и не знаю, как лучше выразить, чтобы вы все поняли правильно, без осуждения. Видите ли, господа, Михаил Ардалионович жил на широкую ногу, посещал самые дорогие рестораны. И хотя в театре ему платили солидные деньги, пропивал он куда больше. Вечно в долгах. Знали бы вы, сколько раз мне приходилось выкупать просроченные векселя, чтобы артиста не потащили в суд. В конце концов, мне это надоело. «Тут вам не ссудная касса!» – заявил я. Думал, Столетов найдет в себе силы исправиться. Но стало хуже. Он и раньше тянул деньги из своих любовниц, а тут увеличил запросы непомерно. Сластолюбивые старухи отказать не могли, тратили на хлыща капиталы своих мужей. Возможно, один из них и убил. Не из ревности, а чтобы прихлопнуть пиявку.
– Уж вы загнули! Зачем графу убивать? Можно сказать жене: «Вот тебе, графинюшка, – писатель свернул кукиш, – заместо ассигнаций!» Это проще и в чем-то приятнее. Нет, г-н Тигаев, ваш сюжетец пошленький даже для провинциальной сцены. А в жизни такого и подавно не бывает. Я уж скорее поверю, что убил один из кредиторов. В Замоскворечье много мелких контор развелось, готовых одолжить огромные суммы под кабальный процент. Отчаялись получить свое, да и взорвали Столетова. Остальным должникам для острастки. Как считаете, Родион Романович, годится моя версия?
– Годится, Александр Николаевич. Для провинциальной сцены, – сыщик говорил с серьезным видом, но в глазах угадывалась насмешка. – В конечном счете, все беды Столетова происходят из простой истины, вами же и написанной. Люди любят думать, что они свободны и могут располагать собой, как им хочется. А на деле-то они никак и никогда не располагают собой, а располагают ими ловкачи.
– Вы ошибочно употребили, – осклабился директор театра. – Или смысл неверно поняли. Беркутов это про женщин говорил.
– Мужчины, подчас, тоже заблуждаются и позволяют ловким людям собой вертеть. Но ловкачи напрасно тешат себя надеждой, что не найдется никого ловчее них. Найдется, разумеется. Дайте срок, – Мармеладов встал с кресла и прошелся по роскошному ковру, скрадывающему звук шагов. – А вы всегда запоминаете текст? Или только если разделяете мнение героя пьесы?
– Я, знаете ли, на всех репетициях сижу, – осклабился Тигаев. – Наблюдаю за рождением спектакля, как повитуха, право слово. Вот и остается в голове то про женщин, то про крокодилов.
– Там и крокодилы есть? – удивился Митя. – Я-то думал, лишь волки и овцы.
– Крокодилы, друг мой, везде есть.
Сыщик задержался у занавесок, склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. Директор бросился к нему, льстиво кланяясь.
– Родион Романович, позвольте спросить вас, как человека близкого к расследованию… У вас же есть некоторое влияние на полицию? Все равно пока неизвестно, найдут ли убийцу… Может, вы сумеете уговорить полицейских не сообщать пока публике о гибели Михаила Ардалионовича? Мне бы хотелось удержать это в тайне, хотя бы до Нового года.
– Вот так так! – воскликнул Митя.
– Помилуйте, да зачем же вам это скрывать?! – вторил ему Островский.
Тигаев закусил губы, примериваясь, как лучше начать.
– Видите ли, господа, – заговорил он вкрадчиво, – в театре нашем есть одна маленькая тайна, можно сказать – семейная. Наша труппа – одна большая семья. Вот и вам, как родным людям, она откроется. Искренне надеюсь, что и вы, как родные люди, сохраните нашу семейную тайну…
– Тянет, ирод, – не выдержал драматург. – Да говорите уже!
Но ответил ему Мармеладов:
– У Столетова есть двойник.
Последовала немая сцена, в лучших традициях русского театра. Островский схватился за бороду, а брови его от изумления полезли на лоб, писатель будто бы растягивал лицо в противоположные стороны. Митя подался вперед и нелепо застыл с разведенными руками, словно испанский кабальеро в замысловатом танце. Тигаев же выпучил глаза и распахнул рот, сделавшись похожим на жабу.
– Не удивляйтесь, ведь лишь в этом случае все сходится, – Мармеладов помолчал, собираясь с мыслями. – Мы установили два факта, которые исключают друг друга. В воскресенье, одиннадцатого октября в пять часов пополудни, г-н Столетов подписывал протокол в полицейском участке об инциденте с бомбой и ограблением. И в это же самое время он ужинал в доме г-жи Д. Возможно ли, чтобы все актер был сразу в обоих местах?
– Невозможно! – выдохнули все трое в едином порыве.
– Невозможно, – согласился сыщик. – Но это произошло. Столетов появился в двух местах одновременно. Стало быть, где-то его подменял двойник.
– Но который же из них настоящий? – спросил Островский. – Грабитель или… ужинальщик?
– Судите сами, Александр Николаевич. Могла ли г-жа Д., знающая Столетова давно и… Хм… Намного ближе, чем директор сберкассы Шубин и полицейские… Могла ли она обознаться? Нет. Стало быть, в ограблении участвовал подражатель. С момента первого визита в квартиру артиста я не мог понять: зачем он на афишах расписывался. Столетов был, конечно, редкостным эгоистом, но не до такой же степени, чтобы самому себе афиши подписывать на память! А он, получается, учил другого копировать свою подпись. Чтобы тот мог спокойно раздавать автографы, притворяясь Столетовым, и никто бы не заподозрил. Между прочим, вы так и не сказали, за какой надобностью завели doppelganger’а?
