Полет продолжался недолго. По мере того как Арлинг приближался к плакальщицам, толпа становилась плотнее, и бег пришлось заменить на быстрый шаг. Скоро Регарди с трудом пробирался среди людей, расталкивая локтями разношерстный народ, собравшийся проводить Сейфуллаха в дальний путь. Вблизи плакальщицы завывали особенно громко, с легкостью перекрывая гомон толпы, рев верблюдов и крики носильщиков. Движение вперед затруднилось настолько, что Арлинг был вынужден с силой протискиваться через тела любопытных, которые изо всех сил старались этому препятствовать. Таких, как Регарди, было много. Когда кто-то в толпе выбросил в воздух горсть благовонного порошка, Арлинг проклял все кучеярские традиции. Он уткнулся в стену из человеческих тел, стоявших так плотно, что между ними не поместилось бы и лезвие. Дальнейший путь вперед был возможен только по головам. А ведь Арлинг почти учуял Сейфуллаха.

Где-то впереди, салях в десяти от него, неспешно колыхался поток из верблюдов, людей, скота и повозок. Регарди глубоко выдохнул, освобождая голову от ненужных запахов, и обратился в слух, игнорируя шум толпы. Сначала голос каравана был невнятным, но его усилия были награждены.

– Мы до ночи из города не выйдем, если будем так тащиться, – отчитывал кого-то Сейфуллах далеко впереди. – Если твои верблюды не появятся к вечеру у третьего устья, я ждать не буду. Сам будешь с керхами разговаривать. Чем вы неделю занимались? Сидели, задницы проветривали… Чего ты на меня уставился? Ты на людей смотри, улыбайся и руками размахивай. Не мне же одному отдуваться. Давай, брось им что-нибудь на память. Толпа это любит.

Собеседник Аджухама робко возразил, что не имеет при себе ничего подходящего, но, очевидно, Сейфуллах помог ему определиться. Кучеяр возмущенно пролепетал что-то про свой платок, а в следующий миг толпа взорвалась от восторга, пытаясь поймать безделушку. Голоса Аджухама Арлинг больше не слышал.

– Сейфуллах! – закричал Регарди в последней попытке привлечь к себе внимание.

– Сейфуллах! – раздался крик стоящего слева кучеяра, и тут же его подхватили ряды впереди и позади Арлинга.

– Сейфуллах! – кричала толпа. – Асса, Сейфуллаху! Асса! Мы любим тебя, Сейфуллах!

В воздух выбросили новую порцию благовоний, и Регарди почувствовал, что ему трудно держаться на ногах. Лишенный опоры из-за временной потери слуха и обоняния, он завертелся по сторонам, пытаясь определить, где двигался караван. Он мог с таким же успехом искать дорогу по звездам. Голова пульсировала от восторженных криков, нос был забит гвоздично-пряным ароматом благовоний, в душе царили хаос и смятение, а в сердце выла пустота. Подступающая паника окрасила вкус мира в солоноватую смесь крови и отчаяния. Раскачиваясь вместе с морем из человеческих тел, Арлинг с трудом поднял к лицу руку, но кровь во рту появилась не от прикушенной губы. Тонкая струйка, уже редеющая, текла из носа, словно невидимый противник пытался атаковать его, но смазал удар, лишь разбив нос врага. Кто-то заехал ему в лицо локтем? Арлинг не помнил. Он был болен? Это было похоже на правду. Ему было нехорошо с того момента, как караван Ремара Сепата привез его в новый город. К тому же в толпе царила жуткая духота, а стиснутое со всех сторон тело с трудом урывало глотки воздуха – далеко не свежего, потому что над городом все еще стоял зной от заходящего солнца. Регарди был уверен, что после проводов каравана на дороге останется не одна пара трупов задавленных людей.

Предательская слабость длилась недолго. Арлинг вытер нос кулаком и зло ткнул локтем рядом стоящего керха, отодвигая его от себя и впечатывая в соседа. Керх терпеть не стал, попытавшись ответить тем же, но Регарди хватило образовавшейся бреши. Ему здесь было нечего делать. А приходить сюда вообще было ошибкой. Что он сказал бы будущему правителю Сикта-Иата? Что его город ужасен, и величия прежнего Балидета ему никогда не достичь? Что в Сикта-Иате смердит бычачьей мочой, а ветер гуляет по рытвинам и канавам? Что его жители грязны, смешны и оборваны? Нет, не стоило им встречаться. Учитель был прав. Песок – вот, с чем он будет разговаривать, чтобы заставить себя поверить в том, что в строительстве нового города был смысл, ради которого стоило прилагать столько усилий. Правда, Арлинг опасался, что его разговор может затянуться на время, равное бесконечности.

Когда он выбрался из толпы на относительно пустое место, его полотняная рубаха была порвана в нескольких местах, и Регарди с досадой подумал, что ему придется ходить оборванцем, по меньшей мере, неделю – до первого заработка. В свертке, который передал ему иман через Альмас, лежал традиционный мешочек с травами, нож и горсть медяков, один из которых он уже подарил мальчишке за указанный путь к дому Сейфуллаха. Арлинг был благодарен учителю и за эти дары, но не представлял, на что будет покупать еду целую неделю, пока не получит пять султанов, которые еще нужно было заработать. Регарди усмехнулся. Если это был очередной урок от имана, то он был своеобразным. Раньше ему не приходилось всерьез задумываться о бытовом выживании в человеческом обществе.

– Хорош, правда?

Арлинг не обратил внимания на голос, решив, что обращались не к нему, но когда сквозь плотное облако благовоний, пробился запах чеснока и сырой глины, перемешанной с патокой и навозом, то узнал старика, которого встретил у дома Сейфуллаха. Тот каким-то образом возник рядом, преодолев на своих дряхлых ногах полгорода, и сейчас, забыв о замешанной с утра глине, с кряхтением усаживался на перевернутую корзину рядом с Арлингом.

– Золотой у нас будет правитель, – продолжал нахваливать Аджухама дед, тыча в сторону уходящего каравана корявым пальцем. – Его любят. Все у него правильно. И род хороший, и голова при нем, и сердце открытое. С женой только не все хорошо, но это дело наживное.

Арлинг, который уже собирался уходить, замер на месте, словно перед ним обвалилась земля, и идти дальше было некуда.

– Жена? – спросил он, не в силах скрыть изумления. Арлинг хорошо помнил слова Альмас о том, что они расстались.

– Ага, – охотно кивнул дед, обрадовавшись завоеванному вниманию. – Она драганка. Сам понимаешь, таких, как ты, здесь не жалуют. А наш Сейфуллах еще и влюбился без памяти. Плохо, что она у него первая. Если бы пятая там или десятая, никто и не подумал бы языки чесать. Нет, слухи, конечно, ходили бы, как же без них, но поспокойнее было бы.

– Представляю, – протянул Арлинг, совершенно не представляя, каким образом Аджухам умудрился жениться за относительно короткий период их разлуки. Тем более, на драганке. Внезапная догадка свела от досады скулы.

– Его жену случайно не Терезой зовут? – спросил он, надеясь на отрицательный ответ старика.

Однако дед радостно закивал.

– Терезой, точно, ага. А фамилия у нее Монрето. Болтают, что Сейфуллах на ней из-за ее знатного происхождения женился. Она при дворе согдарийского императора гранд дамой была, но во время войны к нам переметнулась. Даже выступала перед нами, когда Сикта-Иат открывали. Много чего наобещала, клялась в верности Сейфуллаху и новой родине. Взяла новое имя, кучеярское. Теперь ее Тарджей зовут. Что бы там про нее ни говорили, но мне она нравится. Слово держит. Обещала, что денег даст на строительство города, и дала. Тут куда ни глянь, везде ее золотишко вложено.

От новостей деда кружилась голова. Или Арлинг не знал Терезу Монтеро, или мир действительно менялся. Только он один, похоже, оставался на старой разбитой дороге прошлого, тогда как все его друзья и знакомые, давно шагали по новым тропам.

– Она отправилась с Сейфуллахом? – поинтересовался Арлинг, не задав главного вопроса, который предназначался ему самому. Собирался ли он навестить ее, если она осталась в городе?

– Как же! – усмехнулся старик, иронически щелкнув себя по правому плечу. – Тарджа от мужа ни на шаг не отходит. Везде с ним. Это любовью называется. Помню, все девки плакали, когда они венчались на месте будущего храма Некрабая. А поженил их сам Тигр Санагор. Когда такие люди благословляют, брак крепким будет, что тот шибанский камень, который они привезут. Камень, кстати, на Тарджины деньги покупают. Сейфуллах хоть и прямой наследник Балидета, но беден, как керх. Когда еще только его торговля пойдет. Вот жена и выручает. Нравится она мне, честное слово, нравится.