***
В одиночестве Арлинг пробыл недолго. Солнце, обильно заливающее комнату светом, еще не успело раскрасить его тело ожогами, когда через крышу проник первый серкет. Иман оказался прав. Сейфуллах навсегда закрыл дверь, оставив единственный вход – через стеклянные окна на потолке. Один за другим Скользящие заполняли комнату, словно капли расплавленного солнца. Арлингу досталось несколько пинков и тычков, но скоро братья догадались, что бить его бесполезно. Халруджи чувствовал только жар от раскаленного светила, с любопытством заглядывающего в комнату сквозь разбитые стекла. Затем появился Веор и скомандовал спускать его вниз.
Регарди было любопытно, как Скользящие освободят, но процесс оказался неинтересным. Веор присел у изголовья площадки, другой серкет занял место у подножья, еще несколько братьев положили руки на курагий по бокам ложа, и они все принялись шептать. Слова были кучеярские, но халруджи не узнал ни одного. Возможно, серкеты пользовались диалектом. Арлинг так и не понял, как действовал механизм приклеивания, но постепенно камень стал его отпускать. Неприятным последствием оказалось то, что, получив свободу, тело осталось ему неподвластным. Он чувствовал, как Скользящие снимают его ноги с камня и связывают их веревкой, но не мог пошевелить и пальцем. Как же учитель, пролежавший на площадке из курагия не один день, смог сразу вернуть себе подвижность? Вероятно, эта тайна уже не откроется ему никогда. Вспомнив, что иман разговаривал, находясь еще в плену у курагия, Арлинг мог только удивляться. Ему удавалось дышать только носом. Губы и язык, как и другие части тела, исчезли, существуя только в памяти.
Арлинга спускали с крыши, словно мешок с мукой. Братья наверху держали веревки, на которых он висел, а несколько серкетов пытались поймать его из окна спальни Бертрана. Им мешал ветер, который раскачивал его из стороны в сторону. Каждый раз, когда Регарди стукался о стену крепости, он надеялся, что удар поможет избавиться от неподвижности, но тело продолжало оставаться чужим. На какой-то миг ему показалось, что онемение усилилось, и он не может дышать, но то был лишь ветер, бьющий в лицо. Давний друг и товарищ, пустынный ветер, звал его с собой, тоскливо завывая о том, что не повторится никогда. Как было бы хорошо, если бы веревки порвались. Его полет был бы недолгим. Ветер забрал бы его с собой, превратив в песчаную пыль, которая осела бы прахом в долине Миане – там, где когда-то возвышался город, ставший ему домом. Но серкеты опускали его медленно и осторожно, словно опасались того же. Поэтому у Регарди было много времени, чтобы подумать и… послушать.
Курагий не изменил его слуха, который остался таким же чутким. Арлинг слышал, как песчинки скребли по подножию цитадели, рисуя на ней невидимые узоры, как стелилась по такыру трава, цепляясь за глину сухими стеблями, как быстро бежали лапы верблюдов, уносящих на себе имана и Сейфуллаха. Животные были уставшими, ведь учитель украл их у Азатхана, который пробыл в пути не один день, прежде чем добраться до Пустоши. Верблюды нуждались в отдыхе, но Регарди знал, что иман умел добиваться от животных того, на что, казалось, они не были способны. Как и от людей.
Слышал Арлинг и звуки погони. Серкеты выслали несколько групп всадников на лошадях и верблюдах, которые, словно смерчи, рассеялись по такыру в разные стороны. Животные Скользящих были отдохнувшими и полными сил, но учитель был хитрым, а Сейфуллах в опасности проявлял чудеса изворотливости. Они спасутся. Впрочем, погони могло и не быть, потому что, болтаясь на веревках над пропастью, можно было услышать, что угодно.
А вот голоса, которые раздавались из распахнутого окна комнаты Бертрана, были настоящими. В покоях настоятеля столпилось много серкетов, но среди встревоженного человеческого гула четко выделялись два голоса. Бертран и Азатхан стояли у окна, наблюдая, как спускали вниз халруджи, и негромко переговаривались друг с другом. И хотя они говорили почти шепотом, их слова звучали для Регарди громом в небе.
– Я не понимаю, брат, – шептал Азатхан, серкет, много лет назад заманивший Арлинга на Бои Салаграна. – Танец Полуденных Грез знают только жрицы Нехебкая. Санагор не мог обучить его ему.
– Когда нарушают один запрет, очень скоро нарушают все остальные, – тяжело махнул рукой Бертран. – Теперь я понимаю, о какой женщине он говорил. Десятая жрица, Атрея. Не стоило оставлять ее с братом без присмотра. Мы спохватились слишком поздно. Нужно было отправить ее в пустыню, как только Тигр Санагор ушел из пустоши. Ты сам ответил на свой вопрос. Искусством этого танца владеют только женщины, жрицы Нехебкая. Разве можно было предположить, что наемник из Белой Мельницы будет использовать его?
– Предполагать сегодня – роскошь для нас, – сурово ответил Азатхан, – Тогда, на Боях Салаграна, я тоже предполагал, что все пойдет, как мы задумали. Слепого убьют, а его тело станет доказательством того, что Школа Белого Петуха нарушила запрет и приняла участие в играх. Школу должны были закрыть, но гораздо сильнее Санагора расстроило бы то, что под угрозой распада оказалась бы его любимая Белая Мельница, которую он так долго создавал. Тигр не стал бы рисковать и согласился бы на наши условия.
– Стоит признать, что тогда он оказался хитрее нас, – вздохнул Бертран. – Превратить слепого в халруджи было изящной задумкой. Школа потеряла с ним связь и освободилась от его дел и поступков. Стоит ли сейчас удивляться, что слепой занял место Санагора на ложе покоя. О верности халруджи своим учителям ходят легенды. А в искусстве подчинять себе людей у Тигра нет равных.
– Прошу заранее простить меня, настоятель, но если бы вы убили слепого, как только он попал в Пустошь, все было бы проще.
– И я тебя прошу простить меня, Азатхан, но все было бы еще легче, если бы ты убил его на Боях Салаграна, – парировал Бертран.
– Вероятно, нам стоит подумать о другом, – примиряющим тоном сказал Азатхан. Подобный по-прежнему ожидает, когда мы доставим ему Мельника. Три недели назад я сказал Джаль-Баракату, что он уже в пути. Сезон самумов, который начался в Карах-Антаре, может помочь нам, но долго обманывать Подобного опасно. Если мы не отправим Санагора за Гургаран в ближайшие дни, боюсь, нам придеться…
Азатхан замолчал, потому что Арлинга, наконец, перетащили через окно в комнату и бросили на пол. Регарди ожидал торжественной речи Бертрана, но тот, едва взглянув на него, направился к подушкам, на которых он неподвижно просидел всю ночь. В его движениях чувствовалась неуверенность, а шаги звучали неровно. Похоже, настоятеля еще мутило после гипноза. Догадка подтвердилась, когда Бертран потребовал принести мятной настойки. Впрочем, состояние настоятеля вряд ли могло повлиять на судьбу халруджи. Все было решено еще там, в Солнечной Комнате.
Казалось, что в покоях Бертрана собрались все серкеты Пустоши. Многие братья, в том числе, и те, которые испытали на себе воздействие танца Атреи, пристально разглядывали его, словно за ночь у него отросли рога и появился хвост. Слова «Бои Салаграна» и «убийца Сохо» звучали слишком часто. Похоже, Азатхан его уже представил, и халруджи стал резко знаменитым. Когда Арлинга волоком подтаскивали к месту, где сидел Бертран, полукровка не сводил с него глаз. Запах Азатхана всплыл в памяти за секунды. Как и прежде, от него пахло острой смесью мускуса и черного перца, которая выделяла его среди безликих серкетов лучше, чем исполинский рост, доставшийся ему от предков-арваксов. А сейчас от Азатхана пахло еще и дорогой. Вероятно, плохие новости застали его, едва он успел слезть с верблюда. Регарди успел по-настоящему соскучиться по запаху дорожной пыли, поэтому с наслаждением потянул носом воздух, когда его опустили на колени перед Бертраном. Настоятель по-прежнему молча смотрел на него, словно танец Атреи лишил его не только крепости тела, но и умения разговаривать. Зато Азатхану с нетерпением хотелось поговорить.
