Прошлое осталось мутным пятном грозового облака за порогом нового дома. Он наглухо закрылся от него, оставив себе лишь малую часть, которая значила для него больше всего на свете. Магда поселилась в его сознании, став неотъемлемой частью новой жизни. Он бежал по крепостной стене – Фадуна летела за ним на крыльях игривого ветра; он возился с Тагром, пытаясь вычесать из него репейник, – Магда сидела рядом и плела венок из сухих стеблей чингиля; Арлинг играл с другими учениками в кости – она бегала вокруг, подглядывая у всех, чтобы сообщить ему, как лучше ходить. Фадуна не всегда была рядом, прячась от него, когда Регарди был противен самому себе, но такое случалось все реже. И хотя зрение к нему не вернулось, жизнь не казалось невыносимой, как много лет назад, когда Абир привез его к жарким берегам Сикелии. Он все еще хотел пройти Испытание Смертью, но время уже не пугало, как раньше. В его распоряжении была вечность. Он научился ждать, и Магда тоже.

Несмотря на то что Арлинга еще терзала досада от того, что иман не отпустил его в путешествие, настроение улучшалось с каждым шагом, приближающим его к школе. Финеас с ребятами уже должны были вернуться, и ему не терпелось услышать их голоса. Некстати вспомнились незаконченные дела, и он заторопился. Хотелось пообщаться с друзьями, но ему еще предстояли двухчасовая тренировка на Круге и урок по географии Сикелии с нудным шибанцем, который плохо говорил по-кучеярски, но, по мнению имана, был лучшим в своем деле.

Он еще не дошел до ворот Школы, когда почуял запах пустыни, который принесли на лапах верблюды. Болтал Беркут, ему вторил Сахар, что-то поддакивал Ол. Похоже, рассказ уже начался, и Арлинг поспешил, боясь пропустить самое интересное. Наверное, Финеас докладывал учителю в кабинете Смотровой Башни, потому что его голоса слышно не было.

Регарди влетел в ворота, как запоздалый теббад, и легонько хлопнул по плечу зазевавшегося Итамара, который стоял ближе всех. Мальчишка дернул себя за щеку, показывая, что Арлинг – дурак, а он совсем не испугался, но Регарди был уверен. Кучеяр вздрогнул от неожиданности.

– Тсс! – прошептал ему Арлинг и стал подкрадываться к Беркуту, который был увлечен рассказом о том, как им пришлось откупаться от керхов, напавших на караван на обратном пути. Подобрав с земли камешек, Регарди собирался бросить им в Шолоха, но сюрприз испортил Ол, который, заметив его, громко произнес без всякого чувства юмора:

– Здравствуй, Арлинг. Зачем ты взял этот камень? Он слишком мал, чтобы причинить Беркуту вред, и слишком велик, чтобы он его не заметил.

Регарди замер, не зная, как отреагировать на подобное приветствие, но тут его, наконец, заметил Шолох и обнял так горячо и крепко, словно они не виделись целый год, а не один месяц. Арлинг в который раз поймал себя на мысли, что был рад тому, что мистик до сих пор никого не выбрал себе в преемники. И никого не допустил к Испытанию Смертью. Расставаться с друзьями не хотелось.

– Привет, – просто сказал Шолох, но в его голосе послышались странные нотки. Беркут еще не успел умыться с дороги, и Арлинг хорошо чувствовал запах его пота, который подсказывал, что кучеяр был чем-то взволнован. Впрочем, чувство было объяснимо – Шолох любил школу больше всего на свете, потому что если бы не иман, прозябать бы ему рабом на иштувэгских рудниках до конца жизни. О себе Регарди мог сказать то же самое. Если бы не учитель, его голодную смерть на улицах Балидета никто бы и не заметил.

И все-таки что-то было не так. Арлингу казалось, что за минувшие годы он хорошо изучил тех, кого считал друзьями, но теперь с удивлением замечал в них перемены. Беркут был болтлив и общителен, однако поток слов выливался из него не так свободно, как прежде, словно он тщательно подбирал слова, прежде чем выпустить их на волю. От Сахара, как всегда, пахло благовониями, но, пожалуй, чуть сильнее обычного. Будто кучеяр хотел перебить ими другой запах, который Регарди никак не давался. Страх, тревога или просто волнение от возвращения в школу после долгого путешествия? Ол и вовсе вел себя странно. Невпопад вставлял целые предложения и постоянно оглядывался на Сахара с Беркутом, словно опасаясь сказать что-то лишнее.

«Эй, что вы там увидели в Муссаворате, о чем не можете сказать своему слепому товарищу?», – хотел крикнуть им Арлинг, но решил дождаться Финеаса. Уж кто не станет ходить вокруг да около, так это лучший ученик имана. Осталось только его найти.

– Фин с учителем? – спросил он Беркута, провожая его к Дому Утра.

– Эээ, – протянул мальчишка и остановился. – Нет.

– Нет? – переспросил Арлинг, удивленный столь кратким ответом. Обычно при общении с Шолохом дополнительных вопросов не требовалось, но, возможно, кучеяр просто устал от перехода по пустыне и стал невнимательным. А возможно, Регарди цеплялся за любую причину лишь бы не допустить плохое предчувствие, которое дышало в затылок и наступало на пятки.

– И где же он?

Беркуту потребовалось целых пять секунд, чтобы ответить.

– Финеас с нами не поехал, – медленно произнес он. – Слушай, Арлинг, я, честно, не знаю, что на него нашло. Это сложно объяснить. Из-за этих керхов у меня с утра даже крошки во рту не было. Давай я перекушу, а когда встретимся на Огненном Круге, я все тебе расскажу. Фин остался в Муссаворате, остальное потом.

Слово «честно» не вязалось с тем, что подсказывали Регарди его слух и обоняние. Интонации голоса, запах пота – все говорило о том, что Шолох лгал. И хотел выиграть время для придумывания лжи, более убедительной.

– Ты и иману так скажешь?

– А мне ему нечего говорить, – с неожиданной злостью ответил Беркут. – Он и так все знал, еще до того как мы прибыли. Дьявол, до чего ты упрямый. В общем, у Фина заболел отец…

– Я об этом знаю, – напомнил ему Арлинг, – иначе вы бы в Муссаворат не поехали.

– Не перебивай меня, или ничего рассказывать не буду, – пригрозил Шолох, отводя его с дороги, чтобы пропустить группу учеников. Очевидно, не хотел, чтобы их подслушали. Или затевал какую-то игру, правил которой Регарди пока не знал.

– Учитель собирался объявить об этом сегодня вечером, поэтому рано или поздно все бы узнали, – проворчал Шолох. – Когда мы выезжали из города, Фин еще оставался с отцом, потому что тот не поправился. Он обещал догнать нас у Холустайского ключа. Но так и не появился. Мы предположили, что он остался, потому что думать о том, что с Фином что-то случилось по дороге, не хотелось. А когда прибыли в Балидет, учитель сказал, что получил от него письмо. Фин сообщал, что отец скончался, и ему нужно остаться с семьей, чтобы уладить дела. Сможет ли он вернуться в школу, никто не знает. Иман предположил, что Финеасу, возможно, придется пойти работать, чтобы расплатиться с долгами семьи, в том числе, и за лечение отца. Вот так. Ничего хорошего.

Слова Беркута звучали слишком убедительно, чтобы в них не поверить. Арлинг прислушался к удаляющимся шагам мальчишки и задумался, а не спросить ли имана до того, как будет сделано объявление. То, что рассказал Шолох, было слишком не похоже на Финеаса. Лучший ученик школы имел много выдающихся качеств, но сыновней почтительности и привязанности к семье среди них не было. Хотя, что ему, Арлингу, было знать о семейном долге? Его собственный отец остался в далекой Согдарии, и у него не было ни малейшего желания знать, как он жил теперь. Правда, если бы с Канцлером что-то случилось, об этом говорил бы весь мир. С неожиданной четкостью ему вспомнилась та ночь, когда он пробрался в спальню отца, чтобы выкрасть карты для принца Дваро. Ему пришлось наклониться за ключом, лежавшим на груди Канцлера. Даже тогда, не имея такого острого обоняния, как сейчас, он почувствовал в его дыхании яд, оставшийся после попытки недругов свести Бархатного Человека в могилу. Наверное, тот яд до сих пор терзал старика. А впрочем, какое ему было дело. Прошлое исчезло, будущее никогда не наступит. Оставалось только настоящее, и в этом настоящем было очень странное исчезновение Финеаса, с которым он собирался разобраться.