— Да, — он поднимает взгляд, чтобы встретиться с моим, губы крепко сжаты с пронизывающим взглядом, — Когда мы поженимся?

Я несколько раз сглатываю, осознавая свою реакцию на слово «брак». Как раз в тот момент, когда я собираюсь что-то сказать, Адриана подходит ко мне, как будто чувствуя мой дискомфорт.

— Чар, пойдешь со мной в туалет?

Джулиан принужденно улыбается, жестом приглашая меня идти. Элайджа сидит по другую сторону от него, и он использует возможность обсудить статью, которую Джулиан написал о правительстве Гаити.

Адриана берет меня за руку и ведет через столики, пока мы идем к противоположной стороне ресторана, где расположены туалеты. Она останавливается, прежде чем мы доходим до туалета, и достает телефон из своей сумочки Louis Vuitton. Извинившись, она идет к выходу, чтобы ответить на звонок.

В ресторане шумно, и пока я стою здесь одна, я решаю найти Лекса и спросить, в чем его проблема. Когда я выхожу в коридор, где расположены туалеты, он выходит из мужского туалета, удивленно глядя на меня.

Я толкаю его в грудь, злясь по многим причинам: — В чем, черт возьми, твоя проблема, Лекс?

— Шарлотта, не делай этого здесь, иначе ты пожалеешь.

— Пожалею о чем?

Он затаскивает меня в другой туалет, предназначенный только для персонала. Через несколько секунд он закрывает дверь и прижимает меня к ней: — Я предупреждал тебя, — дышит он, находясь в дюйме от моих губ.

В его глазах горит огонь, и я понимаю, что как бы я ни была зла или обижена из-за нашего прошлого и настоящего, контроль Лекса надо мной гораздо сильнее.

Мы — огонь и бензин, смертоносная комбинация, готовая взорваться без промедления.

И самое страшное, что я не могу ничего контролировать рядом с ним.

Я держу спичку, смотрю, как он заливает бензин, и готова смотреть, как мы вспыхиваем. Снова.

Тридцать третья глава

Чарли

Лекс прижимается своими губами к моим.

Прижав меня спиной к стене, он почти выбивает ветер из моих легких, отчаянно желая взять меня в этой маленькой частной ванной.

Я едва успеваю среагировать, как его тело прижимается к моему. Я чувствую, как его член прижимается к моему животу, и мое отчаяние выливается в глубокий стон, когда он прижимает язык к линии моих губ, прежде чем проникнуть внутрь моего рта.

Мои руки тянутся и обвиваются вокруг его шеи, притягивая его ближе к себе. Мы оба теряем себя в этом жарком обмене, и, несмотря на то, что это очень неправильно, я не могу остановиться, моим телом владеет потребность иметь его внутри себя.

Время не терпит отлагательств, и без дальнейших проволочек я тяну руку к его ремню, расстегиваю пряжку и спускаю брюки до щиколоток. Отстраняясь, создавая небольшое расстояние, я задыхаюсь, глядя вниз, чтобы увидеть его прекрасный член, пульсирующий между нами.

Рукой я обхватываю его, поглаживая, пока он хнычет. Он болит так же, как и я. С каждым движением он стонет, удовольствие переполняет его. Я опускаюсь ниже и беру его в рот. Он выгибается назад, умоляя меня остановиться, иначе он взорвется у меня во рту.

Я чертовски дразню его.

Я ввожу его член в рот так далеко, как могу, пока не чувствую, что он слегка входит в заднюю стенку моего горла. Он не толкается дальше. Чем больше я слышу, как он извивается от удовольствия, тем больше я вбираю его в себя.

— Шарлотта…, — мурлычет он, с трудом пытаясь составить предложение.

Я беру его глубже в рот, но я хочу его всего, и нас обоих удивляет, насколько это легко, учитывая его размеры. Он хватает меня за волосы, направляя верх и вниз, пока я не могу больше терпеть, пульсация становится невыносимой.

— Трахни меня сейчас, Лекс.

Он прижимает меня к двери, отодвигая трусики в сторону, чтобы войти в меня. Я задыхаюсь, когда он входит в меня, изо всех сил пытаясь сдержать голос, но мои стоны неконтролируемы.

Я теряюсь, поддаваясь его власти надо мной, над нами. Сдвинув верхнюю часть моего платья вниз, его рот попеременно целует мои губы и поглаживает мои эрегированные соски. Прошло всего три дня, но мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как он заставил меня чувствовать себя так. Его дыхание у моего уха и слова, произносимые едва слышным шепотом, только усиливают удовольствие от всего этого.

Я произношу целую вереницу ругательств, бессвязно подбирая слова, пока его ворчание становится все более интенсивным, а теплое чувство проникает в каждый дюйм моего тела. Закрыв глаза, я едва могу дышать, пока он молча прижимается ко мне. Мне требуется мгновение, чтобы прийти в себя, прежде чем реальность того, что я сказала, начинает проступать.

— Шарлотта, мне… нам нужно поговорить.

— Нет. Послушай, мне жаль. Ты прав насчет всего этого сожаления, — черт, что я говорю? Я не могу себя остановить. Дурацкая гребаная сангрия. Проклятые мексиканцы знают, как напоить нас, белых, это уж точно, — Мы не должны были… Я не должна была говорить…

Он обрывает меня, отступая назад, его характер снова вспыхивает: — Почему ты продолжаешь это делать? Я хочу тебя. Почему тебе так трудно признаться в своих чувствах? Почему, блядь, ты даже не можешь поговорить со мной?

— Потому что между нами все кончено. Я тебе это говорила, — говорю я ему, склонив голову.

— Ты продолжаешь это говорить, но хочешь, чтобы мы только трахались? У меня тоже есть чувства, и это чушь. Раньше у тебя никогда не было проблем с тем, чтобы открыто говорить о своих чувствах.

— Это было другое, — бормочу я, не желая уточнять.

— Почему? — он поправляет брюки, затем проводит руками по волосам, расстраиваясь, — Какого черта ты теперь такая холодносердечная сука?

Его слова проникают глубоко в то место, которое я похоронила до того момента, как увидела его в ресторане. Каждый момент, проведенный нами вместе много лет назад, превратился в болезненные воспоминания. И эта боль, острая, режущая, как лезвие бритвы, по моей нежной коже. Возможно, это я — сука с холодным сердцем, но он не знает, что управлял ножом, который разорвал меня на куски.

Он превратил меня в разбитое месиво, которое мне пришлось убирать самой.

Я горевала по нему, по тому, что у нас было, но я больше не горюю. Теперь я злюсь. Как он посмел заставить меня чувствовать, что я могу контролировать то, как все закончилось между нами. И как он посмел думать, что я могу так легко забыть о шрамах, которые он оставил после себя.

— Ты…, — кричу я в ответ, мое тело содрогается, — Ты сделал это со мной. Ты заставил меня бояться чувствовать что-либо.

Я отхожу от него, а он стоит с открытым ртом. Поправляя платье, я возилась с дурацким замком, на грани слез, но нет, Чарли не плачет из-за проблем с мальчиками, больше нет.

Его лицо меняется, он внезапно становится спокойным: — Сегодняшний вечер будет последним, когда ты видишь Джулиана. Я же сказал тебе, я не делюсь.

— Не говори мне, кого я могу или не могу видеть. Это моя жизнь, Лекс. Ты решил уйти из нее, вот и разбирайся с последствиями, — отстреливаюсь я.

— Я не повторю эту ошибку. Скажи ему сегодня вечером, что все кончено. Ты моя. Я не делюсь, и я не отступлю. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

Меня пугает не крик или вопли, а спокойствие в его голосе.

После долгих волнений замок наконец-то открывается. Выбежав из отдельной ванной комнаты, я быстро вхожу в женский туалет, сталкиваясь с Никки: — Вау… ты в порядке, Чарли?

Я попросил ее отойти, когда забежал в кабинку. Захлопнув дверь, я закрываю глаза, желая, чтобы слезы прекратились. Когда мои ноги становятся липкими, я отвлекаюсь на необходимость привести себя в порядок.

Сделав глубокий вдох, я выбрасываю туалетную бумагу, смываю воду и выхожу, чтобы увидеть Никки в ожидании.

— У тебя действительно все плохо… только не с тем человеком.

— Никки…, — я спотыкаюсь на словах, не зная, что сказать.

Положив руки на трюмо, я смотрю в зеркало. Я выгляжу ужасно, а мои губы красно-красные, хотя помада потускнела. Мои волосы неухоженные и не уложены. Достав из сумочки косметику, я как можно лучше подкрашиваю лицо, поправляю волосы и снова наношу помаду.