Ноги ныли от долгой ходьбы, в голове пульсировала боль, а в груди подозрительно щемило, как будто приближался сердечный приступ. Однако все его мучения ни к чему не привели: он так никуда и не продвинулся, до сих пор не прорвался в самолет.

Хотя в принципе, если время так и будет бесконечно ходить по кругу, не имеет смысла переживать из-за одного потерянного дня… потерянного, если не считать завтрака со звездой Голливуда.

Том продолжал заново прокручивать в уме слова пожилого актера, гадая, как стать тем, кем хочется, и построить именно ту жизнь, которая нужна.

Том разместился рядом с выходом на посадку. Снаружи, за стеклянными дверьми, было уже совсем темно. Негромко гудели светильники на потолке. Сидя там в ожидании возможности вылететь, Том обещал себе, что завтра не будет трусом. Чуть раньше, гуляя по аэропорту и от скуки изредка переезжая на автобусе в другой терминал, Том прикидывал, что именно сделал бы иначе в день репетиции ужина.

Конечно, теперь это уже не имеет значения. Если отношения Броуди с Эммелин разрушились постепенно, под градом не очень сильных, но частых ударов, то их любовь с Мег разлетелась в один миг, словно от взрыва. Понемногу Том привыкал к мысли, что все кончено. Надо перетерпеть горечь утраты, успокоиться и жить дальше.

Горе – переменчивая, непредсказуемая штука. Только начинает казаться, что в тебе все онемело, как новая вспышка боли прожигает насквозь.

Том больше никогда не прижмет к себе Меган. Не будет лежать с ней в обнимку, чувствуя тепло ее тела и грея замерзшие ступни Мег, целовать ее и танцевать с ней. Теперь никто не поможет отвертеться от скучных новогодних вечеринок. Так много наивных песен и шуток, понятных только им двоим, неожиданно потеряли всякий смысл.

Удивительно, как один миг может перечеркнуть двенадцать лет, на протяжении которых они с Мег делили множество совместных воспоминаний и планов на будущее.

Хотя Джон и Кэрол настояли на проведении традиционной свадебной церемонии, они с Мег обещали друг другу придумать свои собственные клятвы и торжественно произнести их в первый день медового месяца.

«Мег, – собирался сказать Том, – нас свели одинаковые предпочтения в музыке и чувство юмора – то, что казалось невероятно важным, когда нам было по восемнадцать. Но оставались вместе все эти годы мы не поэтому. Нас соединили мелочи: твоя привычка восхищенно свистеть, когда я стряпаю, моя привычка целовать тебя в лоб, когда тебе грустно, – все то, с помощью чего мы делаем друг другу приятное.

Нас связывает и нечто более важное: ты понимаешь меня, принимаешь и любишь таким, какой я есть. И я тоже беззаветно люблю тебя и полностью принимаю.

Я выбрал тебя двенадцать лет назад, на скучнейшей лекции по природным катастрофам. Я выбрал тебя снова, когда ты назвала мои слезы умиления в конце фильмов о любви романтичными, а я признался, что считаю твою манеру смеяться, фыркая, сексуальной. Я выбирал тебя опять и опять, потому что узнавал, какая ты умная и проницательная, видел, как ты на меня смотришь, чувствовал твою заботу и любовь».

Мысленно репетируя, как будет это все произносить, Том представлял, как Меган смущенно его толкнет, обвинит в излишней сентиментальности и украдкой вытрет мокрые глаза. Эта речь идеально подходит для Мег. А Мег идеально подходит Тому.

Точнее, они раньше думали, что идеально подходит. Том думал…

Неужели из-за него Мег все это время не могла принимать собственные решения? Окончив университет, они с Меган остепенились и еще больше сблизились (как полагал Том), потому что выбрали друг друга. Однако Меган постоянно приходилось идти на уступки. Жизнь Тома была строго расписана, распланирована. Несколько лет назад он отказался ехать в Лондон, и Меган осталась с ним. А теперь все изменилось и смешалось. Зачем Тому Миссури или Нью-Йорк, если рядом не будет Мег?

По стеклам забарабанили капли дождя. Том устроился в кресле полулежа, вытянув ноги. Напротив него, возле выхода на посадку В33, собрались пассажиры, летевшие в Хелену – административный центр Монтаны. При мысли о родном штате Меган у Тома так сильно сжалось в груди, что он согнулся пополам. Выпрямляясь, он вдруг заметил в очереди у выхода В33 знакомую фигуру.

Как она сюда попала? Может, это чудо, которое Том каким-то образом сотворил? И почему Мег едет в Монтану?

Тому хотелось, чтобы она оглянулась. Возможно, увидев ее лицо, он что-нибудь поймет.

И вдруг, в следующую секунду, Меган обернулась. Их взгляды встретились. Мег подняла руку с зажатым посадочным талоном и дважды постучала по боковой части носа – их секретный знак, под которым она могла подразумевать все что угодно:

Я тебя вижу.

Все кончено.

Я уезжаю.

На плечи словно легла тяжесть, от которой Том, вполне возможно, никогда не избавится. Он тоже постучал по носу в ответ.

Я люблю тебя.

Мне очень жаль.

Прощай.

Проснувшись, Мег даже не стала проверять, во что она одета и смыла ли макияж. Она не ощутила раздражения, когда в номер влетела мама и начала бегать туда-сюда по комнате в нервном возбуждении, которое быстро переросло в гнев на дочь за ее невнимание и бездействие.

Меган не шевелилась. На нее накатили бессилие и апатия. Она собиралась провести весь день лежа в постели, и не из-за того, что таков был ее новый план, а потому что больше ничего не могла делать.

Вчера перед посадкой в самолет она наткнулась на Тома, несчастного и всклокоченного после долгих часов, проведенных в аэропорту. В груди заныло. Том показался Мег таким родным и близким…

Переживая этот день в первые разы, они пытались остаться вместе, а позже, наоборот, разошлись и старались побольнее ранить друг друга. Однако ни то, ни другое не принесло им облегчения.

И все же, при виде него, такого печального и одинокого, Меган стало невыносимо грустно. Она постучала по носу – жест, который значил и все, и ничего – и Том сделал то же самое. А когда это щемящее и одновременно светлое мгновение миновало, Мег прошла в самолет. Положила чемодан на багажную полку, пристегнула ремень безопасности и долго-долго глядела в иллюминатор на огни взлетно-посадочной полосы. Наконец невнятный голос по рации сообщил, что устраняются кое-какие технические неполадки, и попросил всех оставаться на своих местах.

Пассажиры прождали несколько томительных часов. У некоторых начались приступы клаустрофобии. Дети стали плакать, а взрослые принялись вежливо, но явно выражать недовольство: отстегивать ремни, ходить по салону и громко жаловаться на голод и жажду. Стюардессы были вынуждены всем раздать бутылки с водой и печенье.

В итоге авиакомпания всех разместила в ближайшем сетевом отеле. Меган юркнула в постель и уснула, успев подумать: она не может выбраться не только из этого дня, но и с северо-запада США.

Возмущаясь так громко, насколько позволяли правила поведения в приличной гостинице, Донна принялась стаскивать с дочери одеяло. Меган, никак не реагируя, глядела в потолок. Она не знала, сколько времени провела в состоянии, подобном трансу. Когда она наконец села на кровати, Донна с оскорбленным видом набирала кому-то сообщение, жалуясь себе под нос на дочкин эгоизм.

Меган негодующе запыхтела, чувствуя, что оцепенение спадает и она возвращается к жизни – возможно, только для того, чтобы убить свою надоедливую мамашу. В этот момент на пороге появился еще один человек.

– Доброе утро, Донна. Вы не могли бы ненадолго оставить нас с невестой наедине?

В одной руке Том держал поднос с двумя высокими стаканами с кофе, а в другой – пакет с пирогами и чемодан.

Неужели Том уже не во временной петле? Ведь он, как раньше, назвал Мег невестой и принес ей завтрак!

Тщательно поправив прическу, Донна одобрительно оглядела Тома.

– Кофе в постель? Ты прямо как мой муж номер один. Молодец! – И она убралась из комнаты.