Город «Отрицания», население: один человек. Я.
Только когда мусорное ведро наполняется салфетками, а голова раскалывается на части, я, наконец, признаю, что ни за что не смогу прийти ни на одно из дневных занятий, не говоря уже о ночной смене в библиотеке. Я пишу Харпер и Нине, отправляю Марджи электронное письмо с извинениями, а затем перехожу на студенческий портал, чтобы найти замену.
Через несколько минут девушка предлагает подменить меня, если я сменю ее в среду утром. Никто больше не собирается жертвовать своим пятничным вечером ради больной девушки, поэтому у меня нет выбора, кроме как согласиться на замену.
Я сбрасываю джинсы — ужасные, неудобные, проклятые джинсы — и натягиваю спортивные штаны, о которых мечтала весь день, а затем тащу свою предательскую телесную оболочку в постель.
Голова словно наполнена гелием. У меня так першит в горле, как будто прополоскала его камнями.
— Но вчера вечером ты была в порядке, — говорит Харпер с порога, бросая мне бутылку Gatorade9, как смотритель зоопарка бросает рыбу морскому льву. — Сказала, что болит голова, но я не ожидала, что сегодня ты будешь, типа, на гребаном смертном одре.
— Я тоже, — хриплю в ответ. — О боже. У меня может быть передозировка Адвилом?
— Я приготовлю тебе куриный суп с лапшой! — кричит Нина из кухни.
Обе настаивают на том, чтобы остаться дома со мной, хотя я знаю, что новая рубашка для выхода в свет, которую Нина заказала две недели назад, наконец прибыла и она умирает от желания выгулять ее. Я приподнимаюсь на кровати и смотрю, как они переставляют мебель в гостиной, чтобы я могла видеть телевизор через открытую дверь.
— Вам еще не поздно бросить меня, — кричу я.
— Заткнись, — говорит Харпер. — Что хочешь посмотреть?
— Я просто собираюсь заснуть через полчаса.
Харпер ставит «Гордость и предубеждение», мой самый любимый фильм, и который она терпеть не может. Я уже собираюсь поблагодарить ее, когда та открывает рот.
— Я смотрю это дурацкое дерьмо только ради тебя, Кенни. Как только ты вырубишься, мы включим что-нибудь другое.
— Этот фильм — шедевр, — бормочет Нина.
— Как, черт возьми, я могу с вами дружить? — спрашивает Харпер, закатывая свои прекрасные глаза.
И ответ моментально приходит в голову.
Потому что мы любим друг друга. От этой мысли на глаза наворачиваются слезы. У меня не было этого ни в средней, ни в старшей школе. Я достаточно хорошо ладила с одноклассниками, но никогда не была чьей-то лучшей подругой — той, кого приглашают в кино и на вечеринку с ночевкой, к кому бегут со своими секретами, той, у кого просят совета. И это прекрасно. Я сама виновата в том, что была такой сдержанной, и, вероятно, избавила себя от целого мира стрессов и разбитых сердец из-за всей этой грязной политики школьной дружбы.
Но Нина и Харпер стоят всего беспорядка в мире.
Не знаю, как мне так повезло найти двух людей, которые все еще хотят проводить со мной время, когда все совсем худо. Глядя на Дарси Мэтью Макфейдьена, я обнаруживаю, что мечтаю о карих глазах Винсента Найта, и понимаю, что храню секрет от двух людей, которым больше всего хочу довериться.
— Я должна кое-что сказать, — кричу я. — Н-но вам не разрешается надо мной смеяться!
— О боже, тебя сейчас вырвет?
— Нет. Нет, это просто… это как-то неловко.
Голова Харпер высовывается из-за дверного косяка.
— Насколько неловко, если сравнить то, что я проспала экзамен по социологии, с тем, что Нину выгнали с вечеринки Боба Росса в арт-клубе?
Нина задыхается от возмущения.
— Это было всего один раз!
— Потом они забанили тебя пожизненно.
— Я не виновата, что единственным, что у них было — вино в коробке.
— Я целовалась с Винсентом Найтом, — выпаливаю я.
На мгновение воцаряется тишина. Тут же в дверях появляются обе мои соседки по комнате, перепрыгивая друг через друга в спешке, чтобы проверить, шучу ли я или от лихорадки начался бред.
— Прости, ты сделала что?
— Типа, с тем самым из баскетбольной команды Винсентом?
— Когда ты… и где… только что, что?
Я жду, пока они перестанут болтать, чтобы очень спокойно сказать:
— Он пришел в библиотеку во время моей смены в прошлую пятницу, ему нужна была помощь в поиске какой-нибудь поэзии. Мы поднялись на второй этаж, одно повлекло за собой другое, и мы поцеловались.
После подробного рассказа у Харпер и Нины, очевидно, возникли дополнительные вопросы.
«Насколько велики его руки? Он стонал, потому что это так сексуально, когда парни… Подожди, извини, он поднял тебя? Я думала, ты сказала, что у него только одна здоровая рука! У него был стояк? У него был стояк. О боже мой, Кендалл, ты соблазнила его!»
У них двоих кружится голова от открытия, что я чуть не переспала с одним из звездных баскетболистов Клемента. Они шагают по комнате и комментируют рассказ, пока я краснею от унижения и смеха. Медленно, но неуклонно я чувствую, как тяжесть с плеч спадает. Теперь это кажется реальным. Не похожим на какой-то странный лихорадочный сон. Мы с Винсентом целовались в темном углу библиотеки и это было безумно, спонтанно и, оглядываясь назад, отличной историей для будущих внуков.
Может быть, со мной все будет в порядке. Может быть, этой истории достаточно.
* * *
К среде у меня практически пропал голос и я все еще немного дрожу, но чувствую себя достаточно человеком, чтобы выползти из постели и забраться на велосипед на рассвете.
Я глубоко вдыхаю свежий утренний воздух, направляясь на велосипеде в кампус. Кажется странным идти в библиотеку в то же время, когда обычно заканчиваю смену — как будто мир перевернулся с ног на голову, или как будто я напилась и проспала экзамен по социологии, случайно сменив часовой пояс на телефоне.
Когда я закрепляю велосипед и направляюсь внутрь, в животе завязывается узел, но когда плечом открываю дверь, библиотека кажется совершенно неизменной.
Я не знаю, почему волновалась, что возвращение сюда будет похоже на возвращение на место преступления. Это по-прежнему мое счастливое место.
Парень с ночной смены — мальчик с усталыми глазами и неуклюжими наушниками на шее смотрит на меня так, словно я его спаситель, когда подхожу к кассовому аппарату и говорю, что пришла сменить его. Пока он собирает вещи, Марджи выходит из лифта с тележкой, доверху нагруженной огромными учебниками по естествознанию.
— Кендалл! — говорит она, заметив меня. — Как себя чувствуешь, детка?
— Лучше, — скорее хриплю, чем говорю я. — Очевидно, голос звучит ужасно, но студенческий медицинский центр говорит, что я не заразна.
Врач, к которому я там обратилась, согласился — стресс, а не вирусная инфекция, был наиболее вероятной причиной недомогания в выходные. Она видела сотни студентов Клемента с похожими симптомами, которые, как оказалось, были связаны с выпускными экзаменами, групповыми проектами и другими важными мероприятиями, крайний срок которых сокращался каждую минуту.
Марджи сочувственно кивает.
— В подсобном помещении есть свежая упаковка травяного чая и электрический чайник. Угощайся.
— Спасибо, — говорю я, тяжело выдыхая.
Я убираю рюкзак под стол, достаю пластиковый пакетик с леденцами от кашля и направляюсь к двери кабинета.
— О, пока я не забыла, — говорит Марджи, останавливая меня. — В пятницу приходил мальчик и спрашивал о тебе.
Все будто замирает, время перестаёт идти. Кажется, у меня даже звенит в ушах.
— Какой мальчик? — спрашиваю я, хотя думаю, что уже знаю ответ.
— Не помню его имени. Высокий сукин сын. Очень красивый. Он прочитал две разные книги стихов Элизабет Барретт Браунинг и автобиографию о каком-то знаменитом баскетбольном тренере колледжа.
Винсент. Он вернулся.
— Я объяснила ему, что ты заболела, — добавляет Марджи.
Я немного умираю внутри, хотя Винсент, возможно, и не подозревал, какой сопливой, потной и несчастной я была в эти выходные.
