И вот со стыдом и беспокойством он вернулся домой. Когда же настала ночь, он позвал Горабху, даровал ему пару одежд{104} и сказал: «Дорогой! Не хотел я выгонять тебя. Ведь ты сам уселся на неподобающее место, перед домашним жрецом,{105} и, увидев это, тебя унизили». А Горабха, приняв эту пару одежд словно небесное царство, ощутил высшее блаженство и сказал ему: «О начальник купцов! Я простил тебя. За такой почет ты скоро увидишь царскую милость и другие награды». Сказав это, он с радостью удалился. Хорошо ведь говорится:
Чуть что — он вверх возносится, чуть что — опять
низвергнут вниз.
Да! Коромыслу от весов подобен низкий человек.
И на следующий день этот Горабха пришел в царский дворец и, подметая возле чуть задремавшего царя, сказал: «Да! В уме ли наш царь, что он кушает огурцы, когда облегчается от нечистот». Услышав это, удивленный царь вскочил и сказал ему: «Эй, эй, Горабха! Зачем ты говоришь несуразные вещи? Помня о твоей службе, я не стану губить тебя. Скажи: неужели ты видел меня когда-нибудь за подобным делом?» Тот сказал: «Божественный! Увлекшись игрой в кости, я не спал эту ночь и крепко заснул, когда подметал. Как мне знать, что я пробормотал? Будь милостив, господин. Ведь я был во власти сна».
Царь подумал: «Да я от роду не съел ни одного огурца, занимаясь такого рода делом. Видно, и про Дантилу этот дурак сказал такую же несообразную чепуху, как и про меня. Поэтому несправедливо поступил я, лишив милости этого несчастного. Разве он способен на такое? К тому же без него запущены и царские и городские дела».
Поразмыслив и так и этак, он призвал Дантилу, одарил его украшеньями со своего тела и одеждами и восстановил в прежней должности.
ТКАЧ В ОБРАЗЕ ВИШНУ{106} (I.8)
Есть в стране гаудов{107} город под названием Пундхравардхана. Жили там два друга, ткач и тележник, которые достигли совершенства в своих ремеслах. Без конца тратили они заработанные ими деньги, носили дорогие одежды, мягкие и пестрые, украшались цветами и бетелем,{108} душились камфарой, алоэ и мускусом. Три четверти дня они работали, а в последнюю четверть наряжались и гуляли вдвоем по площадям, храмам и другим местам. Обойдя всевозможные собрания, праздники по случаю рождений и другие людские сборища, они возвращались в сумерки к себе домой. Так проходило у них время. И как-то в один большой праздник все горожане, нарядившись кто как мог, стали бродить вокруг храмов и других мест. И вот наряженные ткач и тележник, глядя на разукрашенные лица собравшихся повсюду людей, увидели дочь царя, сидевшую на большом балконе верхнего этажа дворца и окруженную подругами. Область сердца ее была украшена парой упругих и выдающихся вперед грудей, цветущих первой молодостью. Ее округлые ягодицы отличались пышностью, и талия ее была стройна. Волосы ее, темные, как грозовая туча, были мягкие, умащенные и волнистые. Золотые украшения, покачивающиеся в ее ушах, соперничали со сладостными качелями бога любви. Лицо ее было прекрасно, как недавно распустившийся нежный цветок лотоса, и, подобно ему, она овладевала глазами людей.
И видя эту несравненную красоту, ткач, со всех сторон пораженный в сердце пятью стрелами Манасиджи,{109} сохранив присутствие духа, скрыл свое состояние и кое-как добрался до дому, неотступно видя перед собой царскую дочь. С тяжелыми и горячими вздохами он упал на непокрытую постель и, представляя себе царевну такой, какой она явилась ему, с мыслями о ней прочел стихи:
«Где красота живет, там — добродетель»
Увы! Нет правды в этом изреченье.
Ведь красота ее вошла мне в сердце,
А тело все горит в разлуке с нею.
И также:
Одно любовью сожжено, другое унесла она,
В сознанье третье держится. Так сколько ж у меня сердец?
И также:
Всегда достоинства должны всем людям счастье приносить.
За что ж газелеокая меня сжигает красотой?
Ведь каждый — нет сомненья в этом —
Всегда стремится охранять свое жилище.
А ты в мое вселилась сердце.
И безрассудно сжечь его желаешь.
Уста, как пурпур, бимбы,
{110} младых грудей сосуды, что гордо выступают,
А также пуп глубокий, и вьющиеся кудри, и стан изящный, тонкий
Приносят, без сомненья, немалые страданья мечтателям влюбленным.
Но как несправедливо, что щек ее блистанье всего меня сжигает.
Прижавшись к влажным от шафрана грудям любимой,
Буграм подобным, что на лбу слона вспухают,
{111}В ее объятия заключен, утомленный страстью,
Я на мгновение б уснул, сладким сном объятый.
Ведь если мне самой судьбой погибнуть предназначено,
Пускай хоть смерть нашел бы я не от газелеокой той.
Хоть милая вдали, но видишь ты ее
перед собой, о сердце.
Так научи глаза такому волшебству,
коль утомилось видом.
Ведь одиноко ты, и даже встречи час
тебе печаль приносит.
Кто любит лишь себя, тот радостей лишен, —
лишь благодетель счастлив.
Воистину с небес похитила красу
ты у луны холодной,
А лотос голубой всей прелестью своей
глаза твои украсил.
От страсти пьяный слон не знает, что взяла
ты у него походку,
Но как сумела ты, чьи члены так стройны,
мое похитить сердце?
На небе, в воздухе, средь нас — везде присутствует она.
Зовут ее в опасностях, как Нараяну
{112} самого.
«Мгновенны состоянья все», — неверно Буддой сказано:
Когда я думаю о ней, все время предо мной она».
Так с возбужденным умом не переставал он вздыхать, пока, наконец, не настала ночь. На следующий день в условленное время тележник нарядился и пришел в дом ткача. И он увидел, что ткач лежит распростертый на непостланной постели, глубоко и тяжело вздыхая, что он бледен и проливает слезы. Видя его таким, он сказал: «Эй, друг! Отчего ты сегодня в таком состоянии?» И когда тот от стыда ничего не ответил на его расспросы, опечаленный тележник прочел стихотворение:
