— Моя мать была гарпией. Лучшей охотницей. Но однажды она попала в бурю и упала. И погибла бы, если бы не великаны. Они выходили ее и спасли жизнь. Там она встретила моего отца, и они полюбили друг друга. Однако они не могли жить вместе, они принадлежали разным мирам. И мама забрала меня собой, когда мне исполнилось шесть. Отец присылал мне подарки, пока не погиб…

Алан умолк, ожидая, что Хардавальда скажет что-то еще, но и она замолчала. Ее взгляд впился в пятно от отвратного напитка на стене.

В дверях появилась Айрин, но после выступления Хардавальды ее появления никто и не заметил. Девушка пристроилась в дальнем углу и стала наблюдать за Аланом, и тот постарался сделать вид, что беседа идет по плану.

— И… гарпии приняли тебя?

— Да, — кивнула Хардавальда, все так же разглядывая пятно. — Мне возносили почестей не меньше, чем Избранной. Я была избалованным ребенком, и считала, что все это заслужила, хоть и сильно скучала по папе. А потом моя мать умерла, и никому не стало до меня дела. Тогда-то я и поняла, что все любили ее, а не меня. И мне заново пришлось завоевывать любовь гарпий. Но меня знают только ближе к подножью. А совет… они не знали о моем существовании до этого дня.

Алан смотрел на Хардавальду, пытаясь переварить услышанное. Он не заметил, как на столике появился стакан со «сладкой пеной», как ее назвала полукровка. Хардавальда оказалась совсем не похожей на Алана.

— Ты хотела завоевать любовь и славу этих гарпий? — тихо спросил Алан, глядя в ее глаза. — Зачем?

— Что значит, зачем? — удивилась Хардавальда, затем посмотрела на его кружку. — Пей давай, или я выпью.

Алан поспешил сделать глоток, чтобы не расстраивать ее. Жидкость оказалась приятной, похожее на эль, что он пил в человеческих городах.

— А твое детство каким было? — спросила она. — Как ты оказался среди древних?

Полувеликан никому не рассказывал всей своей истории. Но почти никому никогда и не было интересно. Древние пытались быть тактичными и не задавали много вопросов о его прошлом, понимая, что там явно что-то было сложное, раз Алан сидел в королевской тюрьме.

— Ты что, дар речи потерял? — требовательно смотрела на него Хардавальда. — Я тебе всю свою историю рассказала, твоя очередь. Не смей отмалчиваться.

У Хардавальды было какое-то свое понятие об общении. Алан глубоко вздохнул.

— Даже не знаю, с чего начать…

Хардавальда сокрушенно вздохнула, быстро разочаровываясь в своем собеседнике.

— И за тем ты шел за мной? Чтобы сидеть тут, надувшись? И портить мне настроение в последний день, когда я дома?

— Я… — Алан снова постарался что-то сказать, но Хардавальда продолжила.

— Послушай, я бы тебе вмазала как следует, может это тебя бы сделало более общительным, и меня напрягает та шпионящая девица за моей спиной!

— Но…

— Да, собеседник из тебя так себе! — Хардавальда допила кружку до конца и поставила ее на стол. Она явно уже собралась уходить.

— Постой, — Алан привстал, пока Хардавальда не ушла. — Да, я могу рассказать о себе.

— Ну, расскажи, — Хардавальда устроилась поудобнее и попросила повторить заказ.

Алан еще с минуту пытался придумать, с чего начать, но увидев, что у Хардавальды кончается терпение, выпалил:

— Я был когда-то очень известен…

Алан потом будет думать, почему начал именно с этого. Хотел впечатлить Хардавальду, которая жаловалась на недостаток внимания и славы в своем детстве? Или даже собирался поддеть ее: «Я выходил на сцену и люди приветствовали меня, а в тебе видели пустое место», пытаясь скрыть за этим всю свою боль. Хардавальда ему не понравилась, и он невзлюбил ее. Не так, как своего главного врага жизни Мартина, но как того тыкающего в него зонтиком клоуна, всегда умело находящего больное место. Потом он понял, что просто хотел быть на ее месте. Знать отца, и получать подарки. Иметь мать, которую любят и уважают, а не называют варваркой и не плюют в спину на рынке. Тихо и незаметно расти. Он не думал в тот миг, что и Хардавальде было нелегко. Что потеряв обоих родителей, ей было одиноко и ей хотелось получить хоть немного внимания. В тот миг Алану хотелось, чтобы Хардавальда завидовала ему.

— Был известен? Ты брешешь! — не поверила она.

— Нет, правда, — покачал головой Алан. — Я путешествовал с цирком. Много людей в разных городах собиралось на наши выступления. Мое имя было на плакатах. Наверное, и сейчас кто-нибудь говорит: «жаль, что Алан больше не выступает»…

Ему быстро стало стыдно за свои слова, особенно когда он увидел взгляд Хардавальды — отстраненный, будто направленный в глубь себя. Он сам стал клоуном с зонтиком. Ему захотелось взять свои слова назад.

— А потом что случилось? Почему ты ушел из цирка? — Хардавальда и завидовала ему, и была увлечена его словами. И от того Алан чувствовал себя плохим человеком. Айрин ошибается, он не заслуживает ничей доброты. У Хардавальды даже не возникло мысли, что он покинул сцену, потому что его могли выгнать, или, например, что его в кандалах отправили на рудники. И, что самое ужасное, ему опять предстояло солгать, ведь не скажешь, что он убийца.

— Да как-то мне это надоело…

— Чепуха, — Хардавальда словно раскусила его ложь. — Не может такое надоесть! Было что-то еще… Дай угадаю, ты влюбился!

— Что? — Алан замер, чувствуя, будто его видят насквозь.

— Судя по твоей реакции, я угадала! — Хардавальда радостно хлопнула в ладоши. — И из-за нее тебе пришлось покинуть цирк, да?

— В каком-то смысле так и было, — кивнул Алан, радуясь, что не нужно вдаваться в подробности. — А потом я встретил Айрин и ее компанию. В той стране, где я… остановился, правит королева, которая нашла такую силу, которая может разрушить наш мир. И я решил помочь Айрин. Мою кровь, как и твою, используют, чтобы разрушить сильнейшее заклинание.

— Вот как. Ты так говоришь, будто вы на полном серьезе спасаете мир, — протянула Хардавальда.

— Возможно, потому что так и есть, — Алан посмотрел в свою кружку, к которой он едва притронулся. — Но вообще, я это делаю, потому что обязан Айрин жизнью. Я хочу исправить прошлое, доказать себе, что я могу стать хорошим человеком. Пока я вижу, что удивительно далек от этой цели.

Хардавальду совсем не смутила такая откровенность:

— Знаешь, желание спасти мир из чувства вины не сделает тебя хорошим. А вот желание помочь другу — очень даже.

Алан впервые улыбнулся за их беседу, улыбка правда вышла слабой.

Хардавальда поднялась из-за стола, словно получила все, что хотела из этой беседы. А Алану больше не о чем говорить не хотелось. Только спрятаться где-то наедине со своими самоуничижительными мыслями.

— Ну и как все прошло? — спросила Айрин, когда они с Аланом покинули «Жерло». Хотя она и так все прочитала на его лице. Зачем спрашивать? Но Айрин к нему хорошо относилась, поэтому он объяснил.

— Могло бы и лучше. Возможно, с ней стоило говорить тебе, а не мне…

И Алан поспешил уйти, оставляя растерянную Айрин одну.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

На следующее утро маскарен Нерак разбудил нас. Мне ужасно не хотелось покидать объятья Эшера, но мысль о том, что завтра мы уже проснемся не в этой пещере, придала сил и заставила собираться.

— Я, надеюсь, вам у нас понравилось, — говорил маскарен, встречая нас у выхода, когда мы несли свои вещи. — Человеку сложно жить среди птиц, думать, что он забрался так высоко, но все равно гарпии могут подняться выше него.

— Как хорошо, что я боюсь высоты, и меня не мучают эти мысли, да, Айрин? — отшутился Эшер, сжимая мою руку. Я сомневалась, что он действительно боится высоты.

— Нет ничего лучше, чем возвращение домой, — на распев сказал Нерак. — И, все-таки, если захотите вернуться, мы с Етинед постараемся организовать куда более достойный прием.

— Возможно, мы когда-нибудь вернемся, — улыбнулась я искренне. Поселение гарпий мало чем отличалось от других городов обычных людей. Зачастую странные нравы, объяснимые нашим отличием в традициях. Что-то, что могло показаться нам грубостью, для них было в порядке вещей, и наоборот. Если бы не вся эта история с камнями, я, возможно, пожила бы на этой горе годик другой, написала бы книгу о гарпиях, о их традициях и нравах, а потом читала бы в столичном университете лекции, а студенты глядели бы на меня как на ополоумевшую старуху, перенявшую некоторые привычки от гарпий, и тем сильнее убедились бы в своих взглядах, когда я начала бы есть сырую печень во время перерыва…