– Оттоли, братцы! – закричал он, указывая в сторону речки, но староверов и тунгусов там уже не было – оседлав быстрых коней, они скакали в ночи за Савкой.

***

– Признаюсь, Филипп, разумел я с почину еже ты простой болтун. Ведаешь? Из тех самоуверенных дураков овые веруют еже одной силой пустозвонья мочно всего поимати. Обаче ты сумел меня удивить. – Перевел Бакан слова Бодула.

Втроем они стояли на вершине холма, с которого открывался потрясающий вид – море елового леса поднималось к далекой горной гряде с заснеженными вершинами.

– Бакан покажет тебе путь, – продолжил Бодул, – ты узришь хорошую дорогу и годе грядити ею впредь.

– Спасибо.

– Но помни, – Бодул прищурился на горы, – мой народ живет зде тысячи лет, тебе и жизни не хватит сведать даже об одном таком пути, а тут их сотни. Мы ведаем каждое дерево, каждый куст, коегаждо холм…

– Я ценю твою помощь.

Бодул кивнул, видимо считая, что такой ответ вполне подходит для завершения пафосного диалога, но Филипп не уходил – самоуверенному «луче» было нужно что-то еще. Бодул обернулся, встряхнул головой, избавляясь от назойливой пряди.

– Позволь спросить, Бодул.

Вождь снисходительно кивнул.

– Что ты скажешь о границе с Маньчжурией?

– Сия земля тоже наша. - Тунгус посмотрел на Филиппа. - Что не так?

– Я полагал, что земля принадлежит тому, кто ее контролирует.

Бодул неожиданно рассмеялся.

– А ты почитаешь иначе, луча?

***

Последнюю фразу Филипп запомнил, но осознает он ее позже – когда тунгусы станут одним из несущих элементов его империи, а пока он пробирался по тайным высеченным тропам через густые леса, по речным бродам, запутанным ущельям и пещерам. Его люди запоминали дорогу – все повороты, тайные знаки, ловушки, камни-указатели на распутьях, стоянки, укрытия и пещеры. На тринадцатый день пути еловый лес превратился в непроходимую чащобу, они с трудом тянули коней, натыкались на останки старого бурелома и вдруг – вышли к каменным столбам, за которым простиралось поле с высокой травой, а вдали, возвышались деревянные постройки.

– За полем дорога на Шильский острог, – сказал Бакан, – до него четыре версты отсюда.

– Шильский острог? – удивился Филипп. – Как такое возможно?

– Сый путь еще не самый короткий.

– Ты шутишь? Да по линейке на карте отмеришь больше.

Бакан улыбнулся.

– Он короче твоей линейки, логофет.

– Колись, Бакан! – Филипп хлопнул тунгуса по плечу. – В чем подвох?

За время пути Бакан сдружился с братьями. Казалось, что их веселая бродячая жизнь ему приходилась по нраву, в отличие от скучных обязанностей помощника Бодула. Но он был племянником вождя и не имел права выбирать свою судьбу. Бакан поведал Филиппу об этом и о том, что в подчинении Бодула находилось почти десять тысяч воинов-тунгусов.

– Я же сказывал.

– Ты говорил про оленя, указывающего путь в подземный мир. Но я думал ты просто подшучивал над Филином. Нет? Серьезно, брат? Ты не шутил?

– Ты совсем обленился, луча. Раньше ты хитрил изобретательнее. – Улыбнулся Бакан, научившийся за две недели копировать манеру речи Филиппа.

– Но ты почти купился!

– Учись признавать поражения.

– Кто бы говорил…

Завадский увидел, что парень пытается скрыть подкатывающую грусть.

– Значит, это все?

Бакан кивнул.

– Как нам найти тебя?

Тунгус поглядел по сторонам.

– Будешь недалече от того, еже зовете вы Селенгинском, спрашивай местных. Сый гради буде на твоем пути.

– Еще свидимся, брат. – Филипп обнял Бакана, и его примеру последовали другие братья.

Миновав поле, они увидали за холмами стены и башни Шильского острога, стоявшего вдали на возвышении и повернули по дороге в другую сторону – на Нерчинск. Встреченные холопы рассказали им, что цины почти все уплыли еще несколько дней назад, прокляв на прощание наш нищий край, но одна джонка вроде бы еще сновала между острогами. По крайней мере, один мужик видел ее вчера на какой-то пристани. Солнце уже садилось, когда добрались они до стоянки, на которой Филипп совершил свою первую покупку у китайцев четыре месяца назад, но сейчас их встретила только посеченная легким августовским дождем темная речная гладь. Покачивался от слабого ветра камыш, пустовала истоптанная пристань, валялись кругом остатки торговой деятельности – обрывки бумаги, щепы, веревок, огрызки яблок и сломанное ведро.

Антон вышел на пристань, прищурено поглядел в сторону Нерчинского острога, с полверсты на них плыла лодка со скатным укрытием – крошечный дощаник. Дождавшись ее, братья закричали гребущим мужикам – не видели ли они цинов? В пяти верстах выше, – ответили им, – торопитесь, уплывают нехристи.

Братья прыгнули на коней и поскакали во весь опор. Еще за версту увидели они с высоты собиравшуюся отчалить джонку: трапы убраны, расправлен парус. Братья закричали наперебой: стой! Сто-о-о-ой!

Цины будто не слышали их – деловито сновали по палубе, мелькали их конические шляпы и длинные косы. Филипп спрыгнул с коня у пристани, схватил у Савки мешок, потряс им.

– Годе товар! – закричал он, не заметив даже, что перешел на местный говор, – нигде такого не сымаете!

Китайцы зло вертели головами, что-то кричали, махали на них руками.

На помощь пришел Аким – выскочив на пристань, он пустился в пляс с мешком, нахваливая товар. Несколько китайцев заулыбались, среди них оказался купец – он дернул подбородком со своей тощей бороденкой – дескать что там?

Аким и Филипп стали наперебой говорить, но китаец понял, что быстрее будет самому посмотреть, сказал что-то помощникам, те накинули на пристань узкую доску.

Филипп с Акимом зашли по ней. Открыли мешки. Увидев табак китаец разозлился, поскольку сам им торговал, закричал и замахал руками – очевидно, чтобы шли вон.

Поскольку русской речи они совсем не понимали, Филипп перешел на язык жестов – изобразил будто взял щепотку табаку, поднес к лицу и протянул руку к небу двигая пальцами, как индийский колдун.

– Якого зелью, нехристи, вы жизнью не куривали! – эмоционально добавил Аким.

Купец все махал руками, а другой совсем молодой китаец, подошел вдруг с трубочкой, сказал что-то. Филипп раскрыл перед ним мешок, тот ухватил добрую щепоть, ловко набил ею свою трубку, чиркнул огнивом, раскурил. Все притихли – и китайцы и братья на берегу, Завадский с жадностью глядел на китайца. Сначала ничего не происходило – он медленно и глубоко затянулся, а потом время словно замедлилось. Лицо китайца вытянулось, глаза стали огромными. Он развел руки в стороны и, подняв лицо к небу, замер будто в трансе.

Китайцы что-то спросили у него, но он поднял палец вверх, сделал еще одну затяжку и снова разведя руками стал медленно кружиться вокруг себя. Не было сомнений – его охватил экстаз.

– Ох-хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о! – протянул он, подняв трубку и что-то добавил глубоким, грудным голосом человека, перешедшего на другой жизненный ритм.

После его слов, сразу три китайца подскочили с трубками.

– Да, – сказал Филипп, открывая перед ними мешок и повторял, не находя других слов, глядя как руки хватают табак и суют его в трубки, – да… да…

Шесть больших мешков чая и столько же лакированных ящиков с шелковыми тканями стояли на берегу. Братья глядели вслед уплывающей джонке. Всего пять минут им потребовалось, чтобы ответить на единственный вопрос китайцев – сколько такого зелья они могут привезти еще.

– Сколько захотите, – ответил Завадский.

– Урга, – сообщил ему китаец и в отличие от других услышанных от цинов слов Филипп знал, что значит это. В семнадцатом веке так называли столицу Монголии.

***

В Храме Солнца Завадского ждали сплошные разочарования. Азарт разбился о глухую стену неприятия. Энтузиазм сгорел в тихом саботаже. На его стороне были бойцы, но старцы восприняли в штыки идею выращивать вместо хлеба «какие-то поганые цветы». Хлеб был надежен. Он не давал богатства, но кормил общину, а продажа его излишков позволяла без относительной нужды провести целый год. Эта страсть к затворничеству и страх перемен сейчас бесили Филиппа. Они не понимали, что отсутствие развития – значит нет новым людям, нет росту влияния и усилению безопасности, а значит риск сгореть, пасть от первого же набега более-менее вооруженных кочевников, джунгаров или какого-нибудь Истомы. Нет, старцы не думали об этом, все их «спасение» от подобных напастей – побег, молитва или огнеопальное причастие. И все же они были влиятельны, старцы умели пустить яд сомнения в умы обителей Храма Солнца, и они большие искусники делать это исподволь, чем и воспользовались в его отсутствие. Пока они подначивали людей только занять свою позицию: хлеб – основа выживания. Все остальное – риск и ненужное беспокойство, и многие верили. За ними нужен был глаз да глаз.