Бутаков знал, что полковник последнее время много чудит, а накануне даже избил до смерти палкой крестьянского отрока за недобрый взгляд – деяние, елико совершенное другим лицом неминуемо приведшее бы к наказанию. Но не в случае с Карамацким.

Семен Федорович улыбнулся своей приветливой улыбкой, прикрыл мимолетный испуг шутливым тоном.

– Убо уходите, Осип Тимофеевич?! – по-дружески протянул Бутаков. – Эге, сице редко видимся последнее время, досталь позабыли про нас.

Карамацкий не сводя глаз с Бутакова сдвинул брови. Дышал он тяжело, через рот, будто был пьян.

По сгустившемуся смраду пыточных изб Бутаков понял, что позади него неслышно появились рындари Карамацкого.

– Про вас? – тихим выдыхом переспросил Карамацкий, так что Бутакову стало страшно и он подумал, что именно таким жутким взглядом, наверное, смотрит полковник на тех, кого пытает на дыбе долгими часами.

– Семен Федорович, ты? – раздался из коморы голос воеводы. – Живей заходи!

Бутаков изобразил намерение, что хочет войти в дверной проем, прегражденный Карамацким – юркнул было в узкую щель слева, но Карамацкий двинулся на него, словно на пути у него никого не было и пошел по коридору протолкав грудью перед собой несчастного Бутакова метра три, пока тот наконец не высвободился.

– Что это с ним такое? – спросил Бутаков, войдя, наконец к воеводе.

Иван Иванович Дурново, сидевший в своем парчовом кресле у окна, поморщился и махнул рукой.

– Еще одна забота.

– Аще, Иван Иванович, к сей ходячей заботе пора бы чай уже привыкнути.

Дурново задумчиво посмотрел на письменного голову.

– Дивись – нашелся краденный ясак отряда Егупова.

– Ох ты, ну слава Богу!

– Елико бы так… Большо еще путаней стало. Ясак тот продал за бесценок селькупам казак есаула Скороходова.

– Скороходова?! – удивился Бутаков, а потом вдруг призадумался.

– Скороходова и есть… Мужа твоей Марфушки.

– Да-а… – Протянул Семен Федорович и вдруг нахмурился. – А про Марфушку-то это ты к сему, Иван Иванович?

– Да сице, к слову просто приплелось.

– Так ведь то и не секрет вовсе. – Заморгал Бутаков. – Ванька Скороходов… ин бо человек он же верный.

– Ты токмо, Семен Федорович, суждения свои по сему поводу, во еже яко сейчас не удумай нигде распускати.

– Че-вой?

– Не плюскай, сказываю – ни егде о сём особливо.

– Ты убо пояснил бы, Иван Иванович.

Воевода сцепил пальцы рук, посмотрел на Бутакова внимательно.

– Ты, Семен, дураком ведь никогда не был. Во-ся так и мыргай глазами, ежели разговор о сю сторону пойдет. Да не подвякивай.

Бутакова вдруг окатил жар страшной догадки: зять его Скороходов, страшный взгляд и поведение полковника за дверью… Он под подозрением Карамацкого!

Семен Федорович еще похлопал глазами, потом взял себя в руки.

– Ну ты-то бо ведаешь, Иван Иванович, еже то ересь полнейшая. Тьфу ты навет! Изречь яко противно даже!

– Ведаю, да хватит о том… Я же тебе про мосты в остроге сказать хотел, прикажи-ка ты земским отобрать людей, древоделов хороших, да…

Но Бутакова было не остановить, он продолжал бормотать себе под нос:

– Ты убо знаешь меня, Иван Иванович, давне-е-енько зналися ин потому нас двоих обрядили…

– А ну-ка перестань! – рассердился Дурново.

– Ин коли так, аще, просто напомню тебе, – сказал деревянным голосом Бутаков, – еже ты зде воевода, а не он!

Иван Иванович поморщился и отправил письменного голову восвояси, позабыв даже про ремонт укрепительных мостов.

***

Когда Бутаков ушел, воевода призадумался – невеселые мысли царили в его голове, среди которых стала выделяться и низводить до незначительности все прочие одна – как все разом прекрасно бы стало, исчезни вдруг Карамацкий. Вот ежели бы свалился он пьяный с увала в Томь или, скажем грохнулась на него сосуля с ендовы Спасова Храма.

Несерьезные то мысли, не воеводские! – отогнал инфантильные фантазии Иван Иванович и опустил взгляд на докладное послание о неприятном инциденте в Егорьевке, что в десяти верстах от Томска – там холопы откупщика Брыкалова изрубили топорами хозяина, утопили в проруби его приказчика и пограбив их хоромы, лабазы и конюшню убежали в леса. Вчера доставлена была похожая фигура от земского бурмистра из Ондатрова – онамо на дальней промысловой веси целовальник Шелкопряд с десятком холопов ограбил амбар купца Образинова и отсек тому голову бердышом. Вот избавься теперь от Карамацкого! Только полковник свихнулся на своих шаманах и заговорах, как целый уезд вразнос пошел. Два серьезных происшествия, требующих самой серьезной реакции служилых, а Карамацкому хоть бы хны – даже не услышал, что о том сказывал ему воевода. Только о Скороходове своем, да Бутакове талдычит. А на нем ведь еще Причулымский и Ачинский остроги. Вестей оттуда нет давно уж, а ведь за то деяние тоже в ответе Карамацкий.

«Ты зде воевода, а не он», – прозвучали в голове слова его старого друга и тотчас вернулись прежние мысли в еще более волнующе-приятном исполнении: а что и впрямь бы стал вместо Карамацкого скажем тот же Скороходов? И человек он не буйный, и вороват не до разнудства и уважение у простых служилых имеет. И зять Бутакова опять же. Чай не решил он бы он всех этих проблем в Егорьевке да в Ондатрове? Ни даже справился бы и много лучше Карамацкого. А то глядишь и народ меньше роптать стал бы на поборы, да на полковничью нужу. А через Бутакова глядишь многое потекло бы в карман и самому воеводе. Карамацкий уж зело раздулся – богаче персидского царя. И кругом же у него свои люди и соглядатаи – во всех острогах, в уездах свои приказчики да есаулы, даже здесь, в его хоромах, всего-то три верных рынды воеводские, а остальные караульные – из сотен Карамацкого. И на дорогах повсюду его дозоры да разъезды. Да, глубоко пустил корни в Томском разряде этот сатана! Как же ты допустил такое, воевода? Со злости швырнул Иван Иванович чернильницу в стену.

Тотчас приотворилась дверь, просунулось енотовидное лицо верного помощника воеводы по разным делам – подьячего Афанасия Афанасьева.

– Звали? – спросил Афанасьев.

– Передай же Семиону Федоровичу мое напоминание о наздате подмостей в остроге, старые досталь исхудались. Назавтра же земства еже прислали лучших работных людей!

– Че… челом бью-ю, Осип Тимофеевич, пожа…лей… – Хныкал нарядный отрок, стоя у стены и вращая глазами на застывшем лице.

Но голове его, прямо на проборе расчесанной по бокам золотистой шевелюры стоял похожий на ежа привезенный из Цинской империи диковинный фрукт дуриан.

Ноги отрока подкашивались, вместе с этим подрагивал и фрукт на голове.

Целившийся в него из киргизского лука, Карамацкий недовольно цыкнул.

– Не трясись, охлодуй, ино тощно промажу.

Хищное острие стрелы ходило перед глазами отрока, наводя на того ужас.

– Че… че…

– Да не супонься ты! – рассердился Карамацкий.

В это время в дверь постучали, просунувшийся слуга объявил о приходе полуполковника Артемьева.

Карамацкий кивнул.

Вошедший подполковник был уже не молод и выглядел старше даже как будто Карамацкого, которому пошел шестой десяток. Артемьев спокойными очами посмотрел на отрока с дурианом на голове и сидевшего в углу за столом прямого, будто аршин проглотившего Степана Ардоньева, последнее время по какой-то причине сблизившегося со своим дядей.

У Артемьева было слегка одутловатое лицо, отдаленно напоминавшее бульдожью морду, с глуповато-доверчивыми глазами. Среди всех заместителей Карамацкого, он служил тому дольше всех.

– Во-ся то, Олег Павлинович, – приобнял его Карамацкий, поведя к окну, – у нас в Егорьевке, да в Ондатрове шпынь какая-то оборзела – купца с откупщиком порубили, добро казенное пограбили. Надобе окаемников тех сыскать, да на посадских площадях напоказно подвесить за ребра. А дондеж отсечь им языки, носы да уды.

– Учиним, Осип Тимофеевич. – Кивнул Артемьев.