Ему сначала показалось, что он в воде и что он ребенок – такая легкость овладела им, что руки поднялись сами собой, будто хотели кого-то обнять, но он увидел, что это совсем недетские руки – широкие мужские ладони, истертые запястья под стальными браслетами. Он тоже поднимался – как и стул у зарешеченного окна и чугунный утюг. Старинная монета вращалась, стреляя серебристым лучом. Громоздкий черно-белый телевизор плыл вдоль стены. На скособоченном экране шеренгой шли диагональные полосы. Динамик с жутким треском вещал:

– Осенью года одна тысяча шестьсот девяносто второго молодой царь Петр ехал к озеру Переяславскому… Там, вдали от моря, строился флот...

Он опустил голову и увидел в бледном свете телеэкрана свои обнаженные ноги, парящие над дощатым полом.

Неожиданно все разом ухнуло вниз – громыхнуло, покатилось. Ступни заныли. Икры сковали судороги. Он упал на колени, ткнулся лбом в осколки кинескопа. Кто-то сокрушал дверь. Били пожарным топором – мелькало в расщелинах его красное клиновидное лезвие с киркой.

Вскочив в ужасе, он забегал по комнате.

Выхода нет. Выхода… нет.

– Очнись, профессура!

Завадский ощутил сильные, но освежающие пощечины.

– Но-но, – погрозил он тающим обрывкам сна и открыл глаза.

Перед ним плавало лошадинообразное лицо Лехи Геденоса.

– Слава, господи, – сообщило лицо, и стало отдаляться.

Завадский поднял руку, чтобы протереть глаза, но что-то больно ткнуло в бровь. Увидев на запястье стальной браслет, он резко сел и уперся взглядом в грубо обструганный пень. Рядом с ним в углу лежала отполированная ладья, а напротив оконца со слюдяной форточкой громоздится зеленый сундук в форме усеченной пирамиды с исчерна-грязной просечкой. Ничего не понимая, Завадский оглядел низкую комнатушку с бревенчатыми стенами без намека на дверь.

Геденос ходил от стены к стене пригибаясь под неотесанными стропилами, грыз ногти и замирая у оконца, осторожно выглядывал.

Уши закладывало от надрывного перелива. Завадский тихонько, опасаясь вспышки боли, коснулся пальцем виска и понял, что трезвонит все-таки не в голове, а где-то на улице.

– Ты меня сюда затащил? – покосился он на Геденоса, который вытягивал шею и все щурился на что-то в оконце.

Черный риэлтор перевел на него взгляд и неожиданно резво подскочил.

– Слушай, ты, мля! Верни нас, сука, обратно! Слышишь! – тряс он Завадского за плечи, от чего к перезвону за окном стал добавляться звон в голове.

– Че-во? – Завадский сбросил с себя его руки и попытался подняться.

– Ты в натуре профессор?

– Преподаватель.

– Преподаватель, млять, чего?!

Тут он впервые заметил, что Геденос до смерти напуган.

– Истории… политических учений.

– Тьфу ты еб твою мать! – сплюнул Геденос и снова вернулся к окошку.

– Что это за место? — спросил Филипп, рассчитывая, что подсказка поможет ему вспомнить случившееся после взрыва, но осознав, что это невозможно, почесал затылок.

– Мне похоже память отшибло, – произнес он растерянно.

Черный риэлтор снова подошел, демонстрируя увеличенные страхом слезящиеся глаза.

– Мужик, приди уже в себя, – прошептал он жутко, – мы в прошлое попали.

– Ага?

Риэлтор схватил Завадского за плечо, потянул к окошку.

Завадский не сопротивлялся, ожидая, получить, наконец ответы, но оконце явило довольно странную картину: деревянные срубы со скатными крышами хаотично лезли друг на друга за извилистой дорогой, вымощенной черными растрескавшимися бревнами. Вдоль дороги по тропинке двигалась фигурка в сером мешковатом кафтане до земли, укутанная по горло в белый платок. Фигурка погоняла прутиком козу. За домами пестрела вереница сияющих куполов – серебристых, золотистых, черных, изумрудно-зеленых. Нарастающий перезвон волнами шел оттуда, только теперь ему вторили собачий лай, крики петухов и какие-то далекие, заставляющие цепенеть душераздирающие вопли. Под деревянным скатом он увидел пятачок истоптанного двора, отрезанного высоким частоколом, наводя на мысли о стихийном парке развлечений имени Влада Цепеша где-нибудь на Алтае или рынке по продаже банных срубов на въезде в деревню Чмонино. В травяном островке перед частоколом ковырялась пегая курица. В воздухе стоял дым, пахло навозом, гнилой капустой и еще чем-то отвратительным, напоминавшем запах чересчур экзотического сыра. Только небо одаряло знакомой ложной безмятежностью – пушистые облака неспешно плыли в глубокой синеве.

Завадский округлил глаза. Мозг заработал в поисках объяснения и не найдя ответов на всякий случай прыснул в кровь адреналина.

– Что это? – прошептал он, сдерживая возбудившееся дыхание.

Геденос сжал зубы и снова заходил по комнате.

– Какая-то срань с электростанцией! Режимный объект мля! Только никакая там не АЭС! Сука, поверить, не могу что эта дичь происходит! Это как попасть в реальность антиваксера или, млять, снежного мудозвона!

– Ты что-то видел?

– Огонь. – Геденос оскалился и почесав грудь, стал задумчиво глядеть мимо Завадского.

– Огонь или взрыв?

– Взрывную волну.

Завадский кивнул.

– Значит, мы видели одно и то же.

– Я думал мне привиделось. – Геденос покачал головой.

– Что?

– Не знаю! Огонь или…

– Или что?

– Как будто… Как будто шар или что-то типа того отделилось и проглотило тебя.

– А ты где был?

– Сзади. Метрах в двадцати.

– И что потом?

– Что потом? В каком смысле что потом?

– Ну что было потом?

– Ты у меня спрашиваешь?! – закричал Геденос. – Я ни хера не помню! Я очнулся здесь и увидел тебя, беззаботно дрыхнущего как наклюкавшийся гонобобель! А за окном, мля какая-то Киевская Русь!

– Подожди, это не Киевская Русь.

– Да иди ты на…уй!

– Ты как будто забыл куда тебя везли.

– Ты это мля серьезно? – Геденос угрожающе приблизился. – Или шутишь?

– Я просто предлагаю успокоиться.

– Успокоиться? Зачем мне успокаиваться?!

– Главное ведь, что мы живы!

– А ты в этом уверен?

– А что?

– Да ничего. Просто я видел, как горит твоя кожа. Как искрится твоя башка, словно еб…ная петарда! А теперь ты… стоишь как ни в чем ни бывало в нарядном прикиде, гребаный пряник, и торгуешь тут своим бледным хлебалом, – Геденос выставил палец ему в лицо, – которое не то что в огне, даже в солярии никогда не бывало! Может ты объяснишь мне как тут не беспокоиться? Потому что мне не по кайфу такие игры. Я уважаю матушку природу и настоящие законы – на..уй, физики и выживания и хренею, мужик, с твоей наивности! Иногда хочется быть таким же тупым!

Завадский вздохнул.

В это время за окном раздался топот и свист.

– Тихо! – Геденос рефлекторно присел под оконцем.

Судя по крикам и топоту, казалось, что приближается целая орда. Из агрессивного гвалта выделялись отдельные вопли. Разобрать было трудно. Завадскому они напоминали слова, произнесенные задом наперед или просмотр сербских фильмов без перевода. Но от первой понятой фразы парочка беглых преступников в ужасе переглянулась.

– Овая изба, ребяты-ы-ы! – прозвучало будто над ухом.

– Имай колдунов поганых!

– Сунька, топоры подай!

Послышались громкие удары и скрип.

– Куды прете, голытьба! – раздалось чуть ближе – Кобелей спущу!

Где-то внизу в самом деле свирепо зарычали собаки.

– Лупи его, браты, он с кукуйцами заедино!

– Воры! – закричал тот же голос, но надломленный теперь испугом. – Разбойники убо средь бела дня…. аааа!

Послышались хлесткие удары, а уже в доме – женский визг. Среди них прямо под оконцем кто-то выговаривал вкрадчиво:

– Брешешь, старый сатана. Мы жильцы посадские. Ино ты поди единако высперять на жгучем шаре умеешь? Ишь разжирел на крещеном люде, хоромы завел купецкие. А кукуйцы ныне посад пожгли. Осьмнадцать изб с дворами сгорели со скотиной и с малыми детями.

– Рви пса! Еже плюскаешь с им!