Завадский решил молчать, чтобы не подбрасывать дровишек в этот костер самовозбуждения, но это не помогло. Ни много ни мало, его решили «рассудить» огнем.

– Ежели неправда моя и кандалы на ево руках не воровское ярмо и в чудесах он умелец – стало быть огонь ему нипочем, коли не так – царь небесный защиту явит ему, а мя покарает. Ано токмо батюшки вашего горемычного страху перед божиим повелением нету. Сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти!

У бывшего преподавателя лицо вытянулось от таких речей.

Тут уж логика была железной – старик явно видел в нем врага.

Ладони Завадского вспотели, когда его схватили Антип и другой богатырь. Подсоблял им и Данила, будучи тоже крепким приближенным, хотя в глаза смотреть избегал.

Решено было Завадского посадить пока в амбар на кобелиную цепь.

Сидя в темноте, среди снующих мышей, Завадский тяжело дышал, пытаясь обуздать ярость. В конце концов ему это удалось. Он закрыл глаза, испытывая себя. Нет, лысый призрак уже похоронен.

Через несколько часов Данила пришел к нему, а с ним – Капитошка. Принесла кутью. Сколько раз кормила она его в немощной болезни. В темноте сверкнули прекрасные глаза. Луч света в бесконечном вселенском мраке.

– Хочим потолковать с Вассианом, – сказал Данила извиняющимся тоном. – Лют он во гневе – вестно, но отходчив. А сегодня в настроении свиреп владыко так то хворь ево в коленях и в печени точит. Назавтречка потолкуем, а ты в ножки упадешь, покаешься, Христом богом молить станешь, ножки целовать.

Завадский помотал в темноте головой, звеня цепью.

– Не в хвори дело.

– Еже тогда, Филипп? – расстроился Данила.

– Пустить бы гонцов в соседние общины и передать их владыкам предложение приказчика Мартемьяна Захаровича.

– Ужели послушали бы?

– Им про чудеса неведомо, а возможность без риска для себя торговать с Причулымским острогом вынудит их накрутить Вассиану хвост.

– Ась?

– Здраво. – Прозвенел голосок.

Завадский улыбнулся в темноте нежным очертаниям и синему блеску.

– Только мечты это все, Капитошка.

– Почему мечты?

– Потому что я на цепи, а другие общины без Вассиана днем с огнем не отыщешь.

– И не везде нужен Вассиан. Завтра батька мой едет в оленьи топи в скиты старца Серапиона. А с ним братец мой младший Ерема, знаком он тебе. Ему слова твои передать могу, да токмо как не уличили бы Еремку? Ко владыке Серапиону его не допустят.

– И ладно! – оживился вдруг Завадский. – Не нужен ему никакой Серапион. Пускай просто расскажет местным поболе все как есть – так и так дескать, хотели посланцев Вассиана казаки на шкуры пустить, да те предложили торговать и на том сговорились. А у казаков и топоры и ружья и пилы, и плуги новые. И железа, и тканей! Слух дойдет до нужных ушей.

– А большо дело верное, Капитошка, – согласился Данила, – серапионова община как три нашей. Ужо дойдет.

Девушка улыбнулась и кивнула.

Когда Завадского вытащили на свет божий он потерял счет времени. Часы слились в дни, а может в недели. Он видел сны, бредил порою, но одно помнил – у того, кто здесь жил, позади ничего, кроме смертельного мрака.

Странный храм Вассиана вырос еще на две сажени – видимо заслуга привезенных им топоров. Приближенные притащили его в избу, бросили к старческим ногам.

– Ведаю аз, Филька, что ты, поганец, проклятый вор, и не токмо посем, еже Кирьяк подобрал тебя в кандалах диковинных. Я все наперед зрю. Тут и не надо бараном скакать, в бубен бить яко здешние дикари. Место тебе на этом свете на виселице, а после Страшного суда в геене огненной.

Завадский сидел на коленях, не поднимая головы. Видимо вид врага в таком жалком, сломленном состоянии убеждал Вассиана в преувеличении изначальной угрозы – старец говорил спокойно, даже как будто дружелюбно.

– Но судьею тебе будет отец наш небесный, наше дело токмо молить его и спасителей о благословении, а отступников, псов как ты, гнусных никониянцев и иоакимцев врагов божиих клясть. Ано ты ловок с тебе подобными и в том греха нет, чтобы злое о злое доброе принесло. Поедешь сызнова в диаволу Мартемьянке с двумя обозами. Пригляд за тобою будет, индо бежать удумаешь – ловить не станем, чай православные люди, не невольщики, а напустишь казачишек – не боимся. Ступай же, собака вор.

Тут Завадский посмотрел на старца. Боль того уже не точила очевидно – глаза излучали властное благодушие, но слезились, как у нездорового.

На столе у окна лежали горячие калачи, в деревянных кадушках яблочное и черничное варенье, сливки – старец собирался чаевничать.

У Завадского гора свалилась с плеч. Уже в дороге он узнал, что из оленьих топей к Вассиановой общине выдвинулся обоз с сотней пудов хлеба и устным наказом о товарах на обмен. Включалась туда и внушительная доля Вассиана за перекупку. Сработал план – не тратя времени на переговоры (о чем толковать, коли выгода сплошная), Серапион следом за посланцем направил к ним обоз с хлебом. Слухи ползли и дальше, на север, где таились другие общины. Как ни любил власть Вассиан, но он не стал настраивать против себя влиятельного Серапиона, да и барыши упускать ни к чему.

Сотню пудов везли в Причулымский острог на трех крепких телегах. В сопровождающих – пятеро. Завадского радовало, что с ним снова ехали Антон и Данила. Из остальной троицы за Завадским приглядывал приближенный Вассиана Канашка-Никанор, которого за угрюмость называли Филином. Ростом он был как медведь, вставший на задние лапы.

Отдыхали мало – Завадский хотел наверстать упущенное, потому прибыли уже к вечеру второго дня пути.

День закатывался погожий, но Мартемьян Захарович встречал в богатой шубейке, расшитой золотом. Такой маскарад диковинно смотрелся на фоне остальной серости – мелькали ввалившиеся глаза на любопытных лицах давно не едавших досыта посадцев, пыльные кафтаны казаков, дырявые рубахи служилых, тащивших казенный инструмент для обмену.

Мартемьян самолично встретил их в остроге в окружении казаков. На короткобородом лице властного приказчика играла улыбка, и, казалось, как будто в ее бездонном лукавстве нашлось место и толике радости непрогадавшего игрока.

– А я ужо мнил – не заплутал ли наш немой чудотворец. – Приветственно пошутил Мартемьян, вальяжно подходя к спрыгнувшему с телеги Завадскому. – Казаков алкал сбирати на розыски.

– Не нужно казаков, Мартемьян, ты лучше обменяй нам пищалей и карабинов, чтобы мы по дороге ездили, а не по залесьям, страшась разбойников.

Приказчик хитро прищурился, сунув большие пальцы за пояс, из-за которого вываливался немалый живот и посмотрел за плечо Завадскому.

– Еже привез?

– Пока отборной муки пятьдесят пудов и овса столько же. На подходе еще сотня от общины старца Серапиона.

Мартемьян усмехнулся.

– Дивлюсь я тебе, раскольщик. Сице полтретья ходок и без штанов останемся.

– Так начинай посылать своих казаков в соседние остроги.

– Стало быть все буде?

– Все общины согласны, мы завалим тебя хлебом, мясом и рыбой. Взамен бери для нас инструменты, хлопок, соль, пеньку. И главное – оружие.

– Понадобится годины в мале.

– Мы тебе доверяем.

Обратно старообрядцы выехали в тот же вечер, несмотря на предложение Мартемьяна в отдыхе. Завадский спешил, следуя за чистым своим звериным инстинктом, а общинники пока еще опасались казаков. Везли на трех телегах с обновленными лошадями казенные топоры, косы, молоты, заступы и сошники. На ногах Завадского переливались новые сапоги из овечьей кожи, разукрашенные жар-птицами. Чем-то они напоминали ему ковбойские сапоги. В лицо дул крепкий сибирский ветер, дышалось легко, балагурили весело мужики и все же одному не рад был Завадский – не соглашался дать ему Мартемьян оружия. Ни самого худого, ни сломанного, ни даже бердыша какого-нибудь. А оружие ему нужно было позарез.

Не согласился Мартемьян на оружие и в третью поездку, и в четвертую, и во все последующие. Поначалу отшучивался, затем оправдывался подотчетностью, а при попытке Завадского осторожно поднажать – показал зубы. Нет, не считал он равным себе раскольника. Тем временем к Вассиановым скитам тянулись тайными путями обозы из раскольничьих общин, откуда на новых телегах переправлялись в Причулымский острог, который выменяв на все что было у него казенного, кроме оружия, обеспечил себя провизией на целый год. Мартемьян теперь отправлял обозы для перепродажи в соседние остроги и даже в промысловые артели. Торговля сказалась и на старообрядцах – Мартемьян сам продавал уже не казенные товары, а выменянные на хлеб. Повеселели скорбные лица, закипела стройка, замелькали новые наряды, вспомнили о своем призвании ремесленники: гончары, плотники, кузнецы. Появились новые телеги, лошади, домашний скот, уголь, строительные материалы. На столах, помимо хлеба появилось мясо, молоко и даже сливочное масло. Кузнец в общине уже мог выковать несколько штук бердышей или сабель. К осени почти достроен был странный храм Вассиана.