Провотор недоверчиво посмотрел на Филиппа.

– Подумай, брат. Они в любом случае будут здесь и главный для тебя вопрос – что они здесь найдут.

– Два-три дня говоришь?

– Здесь должна у нас состояться встреча.

– Ладно, – Сказал Провотор после недолгих раздумий, – покамест сиди тихо зде да не показывай носа. Я жду три дня, посем спустим тебя на ремнях за острог.

– Ох, брат, – сказал Бес, закрывая двери амбара, когда Провотор со своими людьми ушел, – я даже сам тебе поверил.

Тишка присел на стопку шелковых тканей, в свете лучины его лицо сверкало от пота.

– Еже теперя, брат? – спросил Антон.

– У нас есть три дня, чтобы выбраться отсюда.

***

После исцеления Данила вел себя тихо и скромно, был молчалив, задумчив, но не хмур – лицо его иногда освещала какая-то благостная улыбка. Осторожно придерживая раненный живот, он садился на пень, бревно или на землю у костра, долго глядел на огонь, в небо или на эвенкийских девушек, пытаясь найти ту, которая исцелила его.

Когда после двадцати часов сна, Аким вышел из чума, он увидел Данилу, сидящем на пне. Данила осторожно встал, Аким бережно обнял его. Радости не было предела – Аким побежал будить Савку и через полчаса они делились с Баканом своими версиями событий.

Бакан сообщил самую благую весть – спрятавшись после бойни, он с тремя верными бойцами, принялся ждать. К утру люди Рогаткина ушли, оставив небольшой караул – стеречь ущелье. Бакан убил их и носился по долине, разыскивая выживших. Таких было немного и среди них оказался Данила. Бакан же поведал, что ни на поле, ни на дрогах и повозках, на которых вывозили пленных, и за которыми следили его люди, Филиппа, Антона и Беса замечено не было.

Аким при этих словах самодовольно пихнул Савку локтем.

– Еже я тебе сказывал!

– Обаче, братья, нет известий, еже стало с товаром!

– Яко-то нет, – усмехнулся Аким, – товар зело в надежном месте, да верьте, братья, его никто пуще нас не сыщет.

Бакан улыбнулся.

– Получается почти ничего не потеряли? – спокойно сказал Данила. – Токмо надобе сыскать Филиппа?

Аким положил руку ему не плечо.

– В мале тебя не потеряли, а иные не егда не вернутся!

– Не все сице годе, братишки, отряд Безхвостьева перекрыл все пути к цинам. Ныне торговати онамо нельзя.

– Филипп что-нибудь придумает, поне надобе живо найти его.

– Толки броднят, еже носится Коротышка с войском близ Селенгинска.

– Филипп алкает выйти к нам!

– Сколько у нас людей? – спросил Аким.

– Ежели наскоро, две сотни соберем, – ответил Бакан.

– Идем!

– Да надобе отправить пару скороспешцев к Юншэню.

– Почто?

– Во еже дожидался товара. Мы още в деле.

***

В ворота замысловато постучали. Антон снял брус, дверь тотчас приотворились и через небольшую щель в амбар проник Бес с ведром воды.

– Худо. – Сказал он обступившим его Филиппу, Антону и Тишке. – Внутри зело стерегут, да снаружи в три кольца окружили, даже на горы мушкетеров посадили. Придумать такое – пожелал бы да не сумел. Рано утром еже бы ни говорили, почитаю они верно пойдут на приступ. Выдюжит ли наш Провоторка?

– Есть шанс проскочить?

Бес покачал головой.

– Я бы зело не рассчитывал. Голохватов боло не дурак.

Филипп отошел, присел на стопку льна, задумался, глядя в стену. Неужели конец? Ситуация тотально безвыходная, только чудо может спасти, но ведь так не бывает.

Антон с Тишкой соорудили нехитрый обед – отварили яиц с репой, дали порцию Завадскому. Филипп поел через силу, затем отыскал среди коробов самый дорогой чай – золотой улун, который продавался по двадцати рублей за фунт, бросил в котелок добрую щепоть.

От чая в голове прояснилось, на какую-то минуту даже появилась надежда, мир стал ярким, небо звездным, проблемы отступили.

Филипп лег на шелковые ткани в своем грязном бушлате, рассмеялся этому, закрыл глаза и положив руки под голову стал тихо воспроизводить напев плывущего Романа Карцева из старой советской сценки «Воскресное утро».

– Ты чего, братец? – удивленно спросил Бес.

– Что?

– Ну-ка напой еще, – Бес достал пыжатку.

– Вот еще. – Засмеялся Завадский. – Ты серьезно?

Бес проиграл три ноты.

– Не станете плясать, слово даю!

– Ну тебя к черту.

Бесу, впрочем, все равно хватило услышанного. Глядя на звездное небо через дыру в крыше, Завадский с удивлением слушал, как печальные звуки «Strangers in the night» плывут в стылом ночном воздухе в своей самой удивительной кавер-версии.

– Ты так и не назвал своего настоящего имени. – Сказал Филипп Бесу, когда тот закончил играть.

– Брат, ведаешь ли, мне мнится огромная лодка да женщина, под звездами, обращенная ликом ко мне. Она тихо глаголет мне «Сальва» да что-то еще – сию стень я вижу во снах, и прежде иного еже видал я на белом свете. Женщина пела мне песни, инде я хорошо помню токмо ея лик в звездном небе да последнюю песнь. Кружилось небо. И ласковое «Сальва» стало страшным. Бысти ее слова моими, да виденное тенью той жизнью, овой не суждено бысти. Такожде, брат. Ежели и было, имени своего мне уж не сведать.

– Сальва значит Сальваторе. – Сказал Филипп. – Это и есть твое имя. Ты итальянец. Я так и знал.

В лице Беса мелькнул испуг.

Филипп повернулся к нему.

– Ты все помнишь.

– Разве есть такое имя? – спросил Антон.

– Да, латинское, означает «Спаситель».

Бес отвернулся и хмуро стал глядеть в угол амбара.

– Алкаю бы още пожить, братья. – Сказал с грустной усмешкой Антон. – Да токмо видать мы все залоги перебрали – на том свете нас давно уж заждалися.

– Я с жизнию прощался в тот день, егда вас встретил и с той поры в долг живучи. – Мрачно добавил Бес. – А топерва свое имя сведал и будто тоже помирать расхотелось.

– Не пугайте Тишку.

– А что, брат, пущай привыкает. Ты разбойник, брат Тишка, али кто?

– Я с вами. – Ответил Тишка.

– Во! А кольми с нами, ведать должен, еже конец внегда един. Али большо ты разумел будто станешь тихим общинником и помрешь на полатях в большой избе в окружении детей да внуков?

– А разве худо? – спросил Антон.

– Я, брат, не могу себе такого представить.

– Разумеешь, из меня вышел бы худой пахарь?

– Из тебя? Да ты окромя опиума во еже сеял?

Оба они засмеялись.

Тишка крутил головой, глядя то на одного, то на другого, пытаясь понять шутят ли они над ним или всерьез прощаются.

Завадский тем временем уже около минуты лежал, глядя широко раскрытыми глазами на звездное небо. Мелкий снег летел через дыру, испарялся на разгоряченном лице. Новая мысль озарила его и подступаясь к ней со всех сторон и не наблюдая серьезных преград, Филипп понимал, что это самый настоящий шанс. А учитывая обстоятельства, возможно даже не такой уж плохой шанс.

– Тишка! – Филипп резко сел.

– Чего, брат?

– Ты знаешь, что может быть легче воздуха?

– Не ведаю.

Тишка хлопал глазами, Антон и Бес, привлеченные новым деятельным тоном Филиппа, тоже внимательно посмотрели на него.

– Я скажу тебе: горячий воздух. А теперь мне нужен твой светлый ум, братец! Посмотри вокруг и скажи мне, что это может значить.

Тишка медленно встал, обернулся вокруг себя, поглядел на льняные и шелковые ткани, бочонки с лаком и краской, на инструменты, мотки нитей, ганзейские иглы. Задрал голову – поглядел на крышу.

– Брат… Ежели я все верно разумею… Мы можем… Улететь?

Как же непросто дались эти слова человеку из семнадцатого века.

Филипп засмеялся и упал на стопку шелковых тканей.

Не в силах больше терпеть зубную боль, старик Никодим, наконец, решился – выкопал в сарае глиняный кувшин, из которого пересыпал в платок двадцать копеек, прихватил полмешка сухарей, взял посох и придерживая больную щеку, отправился на северную окраину Гусейновской слободы, где жил бывший монах Елисаветий, изгнанный в свое время из монастыря за страсть к подглядыванию за девками в бане.