Мартемьян Захарович прищурился, улыбка его стала шире, лукавее, он покосился на битых раскольников, затем снова посмотрел на немого.

– Чаю размен дороже?

– Истинно прав был Вассиан!

– Ну-тка, Медведь, выведи-ка его во двор.

Рослый казак толкнул «немого» в плечо.

На улице косил дождь, размывал грязь под плахой, сырил неприступные стены. Мартемьян Захарович стоял, широко расставив ноги против удерживаемого двумя казаками «немого».

– Сказывай елма, соловей, обаче учти – обман я вскрою и егда позавидуешь братьям своим. Пред дыбой самолично отсеку тебе язык. Сказывай!

– Наше поселение в трех днях пути отсюда, – сказал «немой», поглядев в небо на восток, – но пытать об этом нас бесполезно. Если через три дня мы не явимся в скит, Вассиан поднимет общину и все как есть, включая малых детей, пустятся в глушь пуще прежней. А излишки хлеба, все двести пудов – сожгут.

– Двести пудов?!

– Глупо, да? Но это не все. Здесь в окрестностях расселились еще пять общин. И с каждой Вассиан имеет связь. Две из них уже под сотню дворов. Ты знаешь, кто такие староверы – народ скромный, непьющий и трудолюбивый. Одна беда – упрямый. Сожгут себя скорее, чем покорятся. Есть поводы, но сейчас не об этом. Им нужны казенные товары – топоры, косы, железные прутья, не откажутся и от списанных пищалей. По выгодной цене.

– И у коегождо общины по двести пудов хлеба?

– И не только хлеба. У общин есть разный товар, которым они готовы торговать, но не могут, потому что вера сделала их преступниками. Став их посредником, ты не только накормишь своих людей и прекратишь пополнять за их счет разбойные шайки, ты сможешь покупать своих собственных боевых холопов, получишь независимость от воеводы, станешь крупнейшим купцом на юге Томского разряда и полным здесь хозяином.

Мартемьян Захарович смотрел застывшими глазами на немого, но не видел его – думал. Вдруг глаза его зажглись, заиграла улыбка.

– Во еже выгода яко его… твоего Вассиана?

– Вся доставка пойдет через него. Раскольники – народ осторожный. Сами к тебе они не пойдут, но охотно пойдут к Вассиану.

– И яко все буде? Каков зачин?

– Первую партию в пятьдесят пудов хлеба и столько же овса я могу привезти через неделю. А на то, что мы привезли сегодня, выдай нам пару топоров и кос, немного тканей и соли – так ты дашь понять Вассиану, что тебе можно доверять. Также дай свежую лошадь, хорошую телегу в аренду, и накорми моих людей – путь в раскольничьи скиты нелегок.

– Твоих людей?

– Истинно так.

Восприняв фразы «немого» как дерзость, казак схватил его за шею, но Мартемьян снова взмахнул рукой и медленно пошел на «немого», испытующе с интересом его оглядывая.

– Как тебя звать, раскольщик? – спросил он, подойдя к нему вплотную.

– Филипп Завадский.

Назвавшись, бывший немой протянул руку, устремив взор в глаза приказчику. Мартемьян Захарович опустил на нее взгляд, и несмотря на незнакомый жест понял, что нужно делать – улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.

Новая большая телега, запряженная тяжеловозной лошадью, шла споро, так что измотанные тяжкими дневными испытаниями староверы все расселись на ней. Конный казачий караул Мартемьяна Захаровича сопроводил телегу до поворота на Мелеский острог. Дальше староверы поехали полем. Ветер неистовствовал, разнося по равнине скупую изморось, свежо дышалось обретшим вторую жизнь. Пасмурный день тем не менее таял в вечерних сумерках – надо было думать о ночлеге, но не отошедшие от потрясений путники все хотели подальше уйти в родную дикую глушь.

Завадский сидел поодаль – на задке, свесив одну ногу, облокотив локоть о вторую, хмуро оглядывая бескрайние пространства, которые и через триста лет останутся таковыми.

Данила жевал утиную ножку из небольшого набора снеди, выданного холопами Мартемьяна Захаровича, Антон пил морс, утирая бороду рукавом, а Савка ничего не ел и не пил – глядел вокруг заплаканными глазами. Ехали в молчании, однако все то и дело оглядывались на Завадского, сидевшего к ним спиной. Объехав знакомую сельгу, решили заночевать. Спешились. Тут Савка вдруг упал в ноги Завадскому и зарыдал.

– Прости, прости Господи, еже сомневался, прости мя, жалкого червя…

Все были смущены, особенно Завадский. Подняли Савку, успокоили. Тот крутил головой от Антона к Даниле.

– Я, братцы, разумейте, – говорил он, – егда сымали нас и в избу ту заволокли, мне будто колом в сердце – чаял не увижу я солнушко больше. И стал бога молить, яко никогда не молил, також и все грехи прошлые видны разом стали. Истово молил, как дитя – яви чудо, спаси раба твоего ничтожного, все отпущенное тебе в служение отдам и он…

Савка принялся бить себя ровным двоеперстием в лоб, в грудь, в плечи, глядя на Завадского.

– … явил чудо! Немой заговорил по-ученому! И спас нас! Али не чудо это братцы?! Али не прямое указание Его?!

Вместе с Савкой, Данила и Антон тоже посмотрели на Завадского и в их глазах бывший преподаватель увидел то, что не видел даже в глазах паствы на горячечных проповедях Вассиана.

***

Минул год с тех пор, как обессиленного от потери крови Завадского подобрали сыновья Кирьяка на Переславльской дороге в семи верстах от стен Земляного города. Сложными путями раскольничья община пробиралась на восток. Завадский молчал в болезни, никто не дознавался до него, видя его слабость. Ему давали воды, хлеба, водили к реке и ручью омывать раны. Он заметил, что молчание выполняло сразу две полезные функции – защищало от ненужных вопросов и от образа чужака, которого мгновенно выдавала в нем его «чудная» речь. Поэтому, когда вернувшиеся силы позволили ему говорить, он продолжил притворяться немым, каковым его в конце концов и стали считать. Никогда бы не поверил он, что выдержит этот путь. Двигаясь за разбежавшимся на космические версты русским фронтиром, община хоронила в пути взрослых и детей, таилась от государевых обозов и стрелецких разъездов. Переживала нападения разбойников. Терзалась голодом и холодом, забирающим жизни и конечности. Страх сменился изумлением – что движет этими людьми, куда идут они, зачем? И зачем нужно все это? Затем вернулась обида и разгорелись уголья утихшей было ярости. Им было проще – в те годы за атеизм могли сжечь в срубе как за раскольническую веру. Все легко вставало на места, но здесь он лишний элемент. Системная ошибка. Человек, неспособный заставить себя поверить, что все эти чудовищные испытания окупятся чем-то, косноязычно описанном в устаревших книжках не может жить в этом мире.

Шайка под Ростовом напала на обоз поздно ночью. Убили двоих, утащили девчонку, отобрали еду, четыре зипуна и последний топор. У Завадского забрали туфли, купленные в свое время в секонд-хенде. Он понял, что еще боялся боли, но не смерти, когда к горлу приставили изогнутый нож. С рубашкой и брюками тоже пришлось распрощаться. Кузнец в Шуйском Яме разбил браслеты наручников, позарившись на сверхдорогое железо и в Тотьму Завадский въехал, не имея ничего из прошлого мира. Он вспоминал жену и дочь, огненный шар, Геденоса и в какой-то момент начал думать, что он обычный сумасшедший. Глядя на обернутые онучами ноги, обутые в лапти, он решил, что просто видит сны и страдает чем-то вроде раздвоения личности. Сны яркие, детализированные о несуществующем мире масс-маркетов и телевизионных танцевальных шоу. Но со временем эти сновидения угасали, теряли краски, превращались в настоящие сны и только воспоминание о странном человеке в туалете здания суда вызывало необъяснимое волнение: «я указываю направление».

– Он знал, что-то знал, сукин сын! Росгосстрах, не подведи! – пробормотал Завадский и проснулся от холода – община спала и никто не услышал слов немого.

На другом берегу ледяного сибирского «Ганга», шириною в тысячу двести саженей сходящий туман обнажал покатый берег, усеянный варницами и амбарами.

Завадский подполз к реке, склонился над своим отражением и увидел чернобородого мужчину с длинными свисающими волосами. Взгляд и глаза те же – небесно-синие. Но призрак из сна был лысым, а у этого мужика густые черные волосы. Может и то обман?