Аким плюнул и хотел было уйти, на Завадский остановил его.

– Ладно, братец, казенную пушнину все равно нигде не продашь, выпьем хотя бы чаю.

Филипп указал на мешочек чаю и бросил соболей китайцам. Однако цины и тут удивили – они не передали целый мешочек, а деревянным ковшиком отсыпали чай в еще меньший мешочек, на вес около двух фунтов.

Это уже рассердило и самого Завадского, он подошел к купцу.

– Не даешь шелка и чаю, дай хотя бы чего подешевле. Вина, провизии! – он показал жестом будто что-то ест.

Однако китаец глядел на него равнодушно-непонимающе и все затягивался своей трубочкой и тогда Филипп понял, что тоже хочет курить.

– Дай табаку, – указал он на трубку.

На удивление купец живо кому-то кивнул и что-то сказал и китаец принес Филиппу фунтовый мешочек табака.

Филипп указал пальцем на трубку.

– И это! – он вытянул губы, имитируя выпускание дыма.

Китайцы дали ему и бамбуковую трубку. Правда всего одну.

Уходили староверы очень сердитыми на китайцев и даже спустя два часа, когда на краю леса развели костер, все еще ругались на них, называли разбойниками и мордофилями.

Филипп заварил чай и наливал братьям. Чай, конечно, был не самый лучший, но все же и не тот, что он покупал в «Магните» и «Пятерочке». От пары глотков мигом стукнуло в затылок и Филипп ощутил легкую бодрость. Братьям чай тоже пришелся по вкусу, особенно когда догадались они добавить в него сахар.

После чая Филипп забил табаком трубочку и закурил. В Россию Петр еще на завозил табака и курить никто не умел, однако табак оказался не таким крепким и дерюжным, как ожидал Завадский – он даже не ощутил ожидаемой тошноты, а вот братья попробовавшие приобщиться к курению, все зашлись кашлем после первой же затяжки, а Егор даже побежал в кусты блевать.

– Якая отрава! – щурился слезно Аким, кривя рот, передавая трубку Бесноватому.

– Зря токмо ездили. – Добавил он тонким сиплым голосом алкаша, хлебнувшего самой поганой в мире сивухи.

Кроме Завадского только Бесноватый умел курить.

Он затянулся два раза и даже не поморщился.

– Цинская дрянь, – изрек Бес, возвращая трубку Филиппу, – таже на ошиб не поимати. Киргизы толченый мак жуют, с овово в выспри несет, во-ся разумел единаче, а не сие лайно. Дрянь.

Эти слова Беса будто ударили Филиппа в лоб. Он замер и смотрел перед собой, медленно моргая, так что братья стали с подозрением поглядывать на него.

– Еже с тобою, брат? – обеспокоенно спросил Аким. – Склоснило от поганого зелья?

– Я знаю как нам разбогатеть, – неожиданно произнес Завадский, продолжая глядеть перед собой.

Он сделал затяжку, выдохнул и густой белый дым заслонил его ото всех. Звуки над головой утихли: пропали птицы, угомонился апрельский ветер, все исчезло. Мысли в голове приобрели неожиданную кристальную ясность.

– Яко, Филипп? – в молочном тумане голос прозвучал чересчур медленно: я-я-я-а-а-а-к-к-к-к-о-о-о-о, Ф-и-и-и….

Да тут даже не нужно пресловутого знания гостя из будущего. Об этом мог бы догадаться даже необразованный местный ребенок – оглядываясь назад это казалось таким простым и очевидным, что настоящее удивление вызывало, как никто из сотен миллионов людей не додумался до этого раньше. И уж конечно тут не нужно быть историком. В его мире любой человек хотя бы раз в жизни слышал о двух самых позорных войнах девятнадцатого века. По крайней мере, он слышал их название. Каждая из воевавших сторон хотела бы навсегда забыть о случившемся, но факт остается фактом – крупнейшим наркодилером в истории был отнюдь не Пабло Эскобар. Ему досталось лишь почетное второе место. А первое – Ее Величеству королеве Виктории. Двадцать процентов дохода британской казне в девятнадцатом веке приносила продажа наркотиков всего лишь одной стране…

– Опиум, – произнес Филипп, когда дым вокруг него рассеялся.

Казак ловко подхватил сничный замок и распахнул дверь, выпуская из амбарной избы тяжелый запах гниющих тряпок и мышиного помета. Завадский и Мартемьян Захарович зажали носы.

– Показывай! – приказал воевода второму казаку с большой многосвечной шандалой.

Казак вошел в тесный амбар без окон, вдоль стен на лавках и полках валялись киргизские тряпки – кушаки, попоны, халаты – местами обгорелые, рваные, пропитанные засохшей кровью.

– Сжечь бы сие и дело с концом… – Брезгливо морщился Мартемьян.

– Где? – спросил Завадский у казака.

Казак с шандалой прошел в угол, вытащил из-под груды ржавых помятых шлемов казенный зеленый сундук, распахнул крышку. К спертому запаху гниения добавился слабый травяной дух.

Бесноватый подошел, присел на корточки, порылся в сундуке и извлек темный от грязи льняной мешочек с кожаным шнурком.

– Это оно? – посмотрел Филипп на очевидно твердый как камень мешочек.

Бесноватый кивнул и извлек из сундука еще один.

Через полчаса все найденные в амбаре аналогичные мешочки лежали на столе в приказной избе Красноярского острога. Всего тридцать четыре штуки. Некоторые совсем крошечные, некоторые размером с яблоко, но в основном средние – с чесночную головку. Казаки были посланы проверить другие амбары, где хранились вещи убитых и плененных киргизов во время последней попытки взять в осаду острог.

Завадский сидел перед столом, разглядывая невзрачные мешочки. Здесь едва ли наберется хотя бы фунт. Если повезет – найдут еще и возможно прибавится от того, что сумеют найти посланные гонцы в Ачинский острог, где тоже хранились вещи киргизов.

Мартемьян Захарович встал у стены и скрестил на груди руки, от чего натянулась в плечах его черная бархатная ферязь, украшенная жемчугом.

– Ин сию дрянью ты снимаешься торговати? – спросил он, с сомнением глядя на мешочки.

– Эта дрянь сделает нас богаче Строгановых.

– Ежели б не ведал о тебе, брат, почтил еже ты навроде деревенского дурачка.

В это время дверь отворилась и казаки ввели в избу щуплого киргиза в кандалах в сопровождении Бесноватого.

– Это он? – спросил Завадский.

– Возможно. – Ответил Бесноватый.

Филипп кивнул. Киргиза подвели к столу. Загремели цепи кандалов. Киргиз немного дрожал – то ли от холода (он был только в рваном исподнем) то ли от страха, однако держаться он старался достойно, хотя глаза его бегали – от Завадского к столу и страшному воеводе Мартемьяну Захаровичу.

– Знаешь, что это такое? – спросил Завадский.

Бесноватый перевел. Киргиз посмотрел на него и кивнул.

– Зачем это вам?

Киргиз произнес несколько шипящих фраз и кивнул на стол, оттопырив нижнюю губу.

– Это зелье убирает боль и страх.

Мартемьян при этих словах скептически изогнул бровь.

– Спроси, знает ли он как его выращивать?

Бес перевел:

– Он сказывает, отроком поспешествовал [помогал] своему отцу сеять и собирать сок, егда зрели плоды. Таже мало его сушили.

Завадский обрадованно улыбнулся, встал, поглядел на Мартемьяна и вновь повернувшись к киргизу, спросил:

– Хочешь получить свободу?

После переведенного Бесноватым вопроса, у киргиза загорелись глаза и он быстро закивал.

– Тогда научи нас выращивать мак.

***

– Верно ли еже сказал степняк али все варварское блядословие? – спросил Мартемьян, стоя перед готовым к отбытию обозом. – Унимает боль? И страх?

– И не только, – усмехнулся Завадский, – но не вздумай проверять, Мартемьян. Эта дрянь может сделать тебя богатым, а может убить, если станешь ее рабом. В этом ее коварство.

– Идеже буде ее родити?

– Мак неприхотлив, хватит наших полей, но есть одна проблема, для решения которой нужна твоя помощь. Мы должны достать семена.

– Толкуешь о сем, еже нам годе посланец в Киргизское ханство?

– Есть мысли?

– В томском остроге сидит в узилище купец из Барабинских татар, ового хлыща сымали под Маковском за торговлю краденным, ево правда в мале едва свои же не уранили. Сказывают, торговал он с джунгарами и врагами их киргизами.