Филипп острым чутьем моментально уловил эти настроения. Со скорбными лицами старцы слушали слова Завадского на собрании о том, что следует готовить к посевной в пять раз больше полей, но отнюдь не ради хлеба. Хлеба на этот раз они засеют немного, только для нужд общины. Серапион, тоже имевший хорошее чутье, в отличие других старцев, изображал участие, но Завадский ему не верил и потому после собрания заявился с Антоном и Данилой к нему домой и прямо спросил: на чьей он стороне.

Серапиону не нужно было объяснять дважды и разжевывать очевидное. Увидев настрой Филиппа, он все понял. Этого заряда хватит накрутить старцам хвосты. Серапион повлияет на них, приглушит на время крысиную грызню. Но только на время – пока есть чем кормить людей. Филипп победит, если исполнит задуманное, но увы – хорошими новостями не пахло и на основном фронте – все посланные гонцы вернулись ни с чем. Никто не сумел отыскать семян «сонного» мака. Его выращивали киргизы где-то в окрестностях озера Иссык-Куль, а также севернее и в Джунгарском ханстве, но русские караваны туда не ходили, а соваться самим – самоубийственно.

Последняя надежда прибыла в ноябре. Люди Мартемьяна Захаровича доставили из томского острога плененного барабинского купца Фейзуллу вкупе с плохими новостями – Истома истребовал до конца месяца погасить накопившийся долг, а за освобожденного купца уплатить ему пятьсот соболей, в противном случае обещал «досталь скороспешно больших неприятностей».

Филипп поморщился, а стоявший тут же со связанными впереди руками Фейзулла, флегматично, приподняв брови, поинтересовался:

– Я так дорого стою?

– Не обольщайся, – хлопнул его по плечу Данила, – еже просто кое-кто приборзел.

Филипп поднялся из-за дубового стола, подошел к пленному татарину. Тот, несмотря на рваную одежду держался не без гордости – таил в умных глазах высокомерие – дескать, да, мне не повезло, я в вашей воле, но все вы отребье и пальца моего не стоите. Он был худ, смугл, нос имел с горбинкой, полные кривоватые восточные губы, тонкую бородку и чем-то походил на араба. Лет ему было примерно от сорока до пятидесяти.

Завадский внимательно оглядел его и спросил:

– Так ты купец или вор?

– Не разумею о чем ты толкуешь.

– В Маковске ты торговал ворованными шкурами.

– Думай, как знаешь.

Филипп улыбнулся.

– Говорят, твой отец из джунгаров, мать похищенная киргизка, а сам ты называешь себя татарином. Почему?

– Еже бы разом у всех воровати, – усмехнулся Антон.

Фейзулла высокомерно глянул на Антона. Это отметил Филипп – татарину явно не нравилось когда его обвиняли в воровстве.

– Кто ты, еже бо оправдываться пред тобою? – спросил он пытаясь придать голосу нахальности, но вышло не очень убедительно – барабинец поднял взгляд и тут же его опустил.

Филипп развел руками.

– Разве же я тебя в чем-то обвиняю? Я просто хочу знать – могу ли доверять тебе.

– Доверять?

– Именно. Так что ты скажешь?

Фейзулла устало хмыкнул.

– Я поне пытаюсь заработать себе в мале на жизнь.

– Но не очень удачно?

– Непросто привыкнути к коварству вашего брата.

Филипп засмеялся.

– Так это наш брат заставляет тебя продавать краденое? Или может, это просто не твое?

Последняя фраза задела татарина, именно этой реакции ожидал Филипп и внутренне возликовал.

– А ты кто? Единаче торговец?!

– Допустим.

– Так съезди с товаром в Джунгарское ханство и заполучишь ответ!

Завадский приблизился к Фейзулле, указал пальцем на свой подбородок.

– И много я там наторгую с таким лицом?

– Сам поди ведаешь.

Филипп отошел к столу, сунул руки в карманы новенького бушлата, повернулся.

– Поэтому туда поедешь ты, – сказал он.

Фейзулла состроил вопросительно-недоверчивое выражение лица.

– О чем толкуешь?

– Ты хотел заработать. Я дам тебе такую возможность. Я не могу торговать на твоей родине, ты на моей. Поможем друг другу.

– Яко же?

– Я дам тебе серебра и лошадей, ты отправишься к джунгарам или киргизам – выбирай сам, купишь на все семян сонного мака и привезешь сюда. Десятую часть серебра возьмешь себе.

Фейзулла усмехнулся, качнул головой.

– Ты выпускаешь меня из юзилища, мнишься дать серебра. Ин отнюду ты ведаешь, еже я вернусь по доброй воле?

Филипп медленно подошел к нему, посмотрел в глаза сверху вниз.

– Потому что мне нужен партнер на юге и я готов за это платить, а ты не настолько глуп, чтобы не понимать что это значит. Ты, конечно, можешь выбрать путь мелкого вора, но шанса стать частью чего-то великого у тебя больше не будет. Судьба дает такую возможность только раз в жизни.

***

– Уверен, еже не сворует? – спросил Данила, глядя, как Фейзулла в новеньком кафтане в сопровождении пятерых братьев, покидает Храм Солнца.

– Не уверен. – Ответил Завадский. – Но у нас нет выбора.

В следующие месяцы Филипп с киргизами (к привезенному из Красноярского острога добавились еще двое из Ачинского), лучшими общинными хлебопашцами, успевшими неплохо познать здешнюю землю, исходили десятки верст по округе в поисках мест для новых пашен. Изначально в общине планировали расширять земли для засевания пшеницы, овса и ржи, но теперь Филипп озадачил всех новыми идеями. Некоторые верили, другие возможно сомневались, считая что их пастырь полез не совсем туда, куда следовало, но вид сопровождавших Завадского хмурых разбойноликих рындарей – неизменных Антона, Данилы, Акима, Филина, а иногда и страшного Беса вынуждали держать их сомнения при себе.

Надо было решить сразу много задач – не прогадать с объемом, позаботится о логистике, водоснабжении, маскировке, охране, рассчитать количество инструмента и рабочей силы.

Иногда вместо Филиппа в эти обходы ходил старшим Данила, который всегда брал с собой Серапиона, побаивающегося молодого старовера с разбойными замашками и всякий раз пытавшегося уклониться от этого занятия. Данила же знал, что Серапион не худо разбирается в хлебопашестве и смекалист по части организации и потому уклониться старцу ни разу не удавалось.

Филипп такие дни проводил с Капитолиной. Иногда они гуляли за острогом, забирались на подножие горы и смотрели оттуда на бескрайний лес в печальном золоте зимнего заката. Капитошка больше не задавала ему вопросов о его снах и причинах разговоров во сне. Только однажды, она не сдержалась и спросила верно ли что сказывая о том, что он не помнит своего прошлого, он имеет в виду будущее?

Вместо ответа Филипп встал из-за стола и позвал ее за собой на крыльцо. Маленькая елка, которая росла на их дворе, была украшена серпантинами гирлянд из разноцветной бумаги, на ветках висели китайские фигурки, которые Завадский привез из последней поездки – в том числе и треугольноголовый альраун. В стеклянных штофах на деревянных столбиках вокруг елки горели свечи. Кругом было темно и тихо – община спала. Только мягкие снежинки опускались на елку и длинные ресницы.

– Сие ты сделал? – спросила она.

В больших глазах сияли огоньки свечей.

– Это сделали для нас. Завтра будет праздник.

– Рождество?

– Нет. Наш праздник.

И на завтра к ним пришли Данила со своей женой и другие братья и сестры и даже Бес с подругой, которой недавно обзавелся – на удивление она была консервативна даже по меркам староверов, среди которых допускалось совместное вечеряние мужчин и женщин, однако девушка все равно очень смущалась нахождению среди мужчин. Только Бесноватого она не страшилась и все норовила прижаться к нему. Но после праздничного ужина и особенно – напитков, смущение растаяло. Разговоры стали шутливыми, болтовню о делах сменили веселые истории, среди которых женщин особенно заинтересовал эффект, который производила пыжатка Бесноватого. Они осмелели и настаивали, чтобы он сыграл на ней и только Данила положил конец спорам, заявив, что его пыжатка заставит «всех баб раздетися и пуститься в пляс».

После они уже смеялись над всякой ерундой, а потом пошли кататься на большую десятисаженную горку, которую староверы построили неподалеку от Храма Солнца. С хохотом и визгом летели с нее на волоченках – кто на животе, кто на спине и кричали, барахтаясь в сугробах. А потом шли обратно – веселые и уставшие, долго прощались. В лунном свете слегка спотыкаясь две фигурки возвращались домой.