Ее мысли прервал радостный крик госпожи Эббот, которая высыпала на софу стопку номеров «Вестника благопристойной души» и раскрыла один в середине. Илона внутренне застонала.

— Вот, послушайте! — такого вдохновения на лице госпожи Эббот Илона еще не видела. Убедившись, что на нее смотрят все четыре пары глаз, она начала читать: — «Невероятный скандал произвела картина новомодного портретиста Алоса Демини. Изображение актрисы Консатаргского драматического театра Джулиэтты Мели шокировало даже самую эксцентричную публику столицы. Непристойность наряда с неприкрытыми плечами отметили…» Ах, тут неважно… Вот! «Как нам удалось узнать, госпожа Джулиэтта Мели утверждает, что она не давала согласия на изображение. Да, действительно, она собиралась заказывать портрет у Алоса Демини, и его подручный уже сделал несколько набросков, но идеи господина Демини не устроили госпожу Мели как весьма далекие от ее представлений о приличиях. Она ни разу не встречалась с господином Демини лично и не выражает желания видеть его впредь нигде, кроме зала суда».

Илона улыбнулась. Возможно, художник уже представлял тяжбу, когда придавал чертам Джулиэтты такое суровое выражение. Госпожа Эббот перевела дух и тоном обвинителя зачитала:

— «Мы считаем, что сей портрет послужил своего рода местью господина Демини, местью совершенно недостойной, невозможной для приличного общества,» — закончила чтица звенящим от негодования голосом. — Ах, да, вот еще про саму госпожу Мели. «Звезда Джулиэтты Мели взошла на небосклон Риконбрии пять лет назад. Множество зрителей устремились в Консатарг, чтобы увидеть ее выступления в спектаклях „Тайна речного замка“ и „Поцелуй фантома“. Последний в свое время наделал немало шуму благодаря названию, но на деле является прекрасным образцом предостережения для тех, кто смеет вступать в сделки с темными силами, противными Звездам. По отзывам самых взыскательных критиков игра госпожи Мели выше всяческих похвал. Мы надеемся, что госпожа Мели отправится в турне по Риконбрии, и ее искусством сможет насладиться широкая публика.»

— Сколько лет мальчику? — спросила Морин в наступившей тишине.

— Да года три будет, — ответил дядюшка Фирц.

— И он здоров? Не видно ни искривлений, ни недостатка развития?

— Совершенно здоров.

— Это не ее ребенок. Госпожа Мели под пристальным наблюдением газетчиков по меньшей мере пять лет, а перерыв бы немедленно заметили. Если мальчик здоров, значит, его мать не утягивала фигуру, чтобы скрыть беременность.

— Еще и мальчик не ее… — протянул дядюшка Фирц. — А ведь господин Хелимет успел к нему привязаться. И что же теперь?

— Невинный ребенок не должен страдать, — вмешалась госпожа Эббот. — Это ведь явно не родной сын Тиккета.

— Почему вы так думаете?

— Вы же сами, господин Фирц, сказали, что он похож на госпожу Хелимет. Небось этот проходимец обошел два-три сиротских приюта в поисках подходящего малыша. Как это низко — использовать невинного ребенка для мошенничества!

— Вот пусть господин Хелимет и оставит ребенка себе, если привязался, — фыркнула Морин.

— Погодите, погодите, — Илона положила каталог рядом с акварельной картинкой. — А кто же нарисовал фальшивку?

— Я уверена, что свадебный портрет нарисовал господин Тиккет, — провозгласила матушка. — В статье «Вестника» говорилось про подручного, который делал наброски. Возможно, этот рисунок был одним из таких набросков, а Тиккет дорисовал позже себя рядом и свадебное платье, как он его себе представлял. Впрочем, верней всего, он срисовал наряд с отпечатка королевской свадьбы.

— Ты думаешь, Тиккет — художник?

— Да, только весьма неудачливый. Господин Фирц, помните, вы читали письмо от поверенного? Увы, моя память не так хороша, как у молодых, но теперь, когда мы заговорили про рисование, я вспомнила. Ах, директор той школы славен цветистым слогом. Если бы он написал письмо прямо и понятно, мы бы раньше раскрыли эту тайну. Помните? «…воспроизводил самым подробным образом пройденные темы». Действительно, несколько лет назад попечительский комитет отметил прекрасные рисунки зверей, рыб и змей в цвете, которые один из учителей сделал для класса. Полагаю, это и был Тиккет.

— Он преподавал природознание, конечно же, — кивнул дядюшка Фирц. — Но решил пробиться в мир искусства, пошел подручным к известному художнику, и, увы, не преуспел. Госпожа Горнал, благодарю вас! — он отвесил матушке церемонный поклон. — Если бы вы не заметили неверное платье, я бы принял сказку Тиккета за правду! — казалось, дядюшка Фирц был собой не очень доволен. Спохватившись, он глянул в угол комнаты, туда, где стояли напольные часы с башенками и резным узором: — Совсем скоро приедет кэб. Мэтресса Скотт, позвольте подвезти вас к дому.

— Погодите, — мэтресса даже не глянула на него, настолько пристально она смотрела на Илону. — Илона, вы уже четверть часа поглаживаете живот. Вы что-то ощущаете?

Илона смутилась. Ей было неловко говорить о подобных темах в присутствии дядюшки Фирца, и тот понятливо вышел в коридор.

— Будто тянет что-то. То потянет, то отпустит.

Мэтресса немедленно убрала в ридикюль свое золотое пенсне и приняла вид офицера перед боем.

— Госпожа Эббот, у вас не найдется старого матраца? Боюсь, тот, что на кровати Илоны, не переживет сегодняшней ночи.

Матушка охнула, госпожа Эббот задумалась, но быстро поняла, о чем речь, и запричитала.

— Воду нести? — голос Люси вклинился в общие ахи. — И простынь какую… Мэтресса Скотт, если еще что надо, так вы мне сейчас скажите, чтоб поздно не было.

Низ живота пронзила острая боль. Илона громко ойкнула.

— Ложитесь на софу! Да, Люси, неси воду и простынь, — распорядилась Морин. — Госпожа Эббот, я не знаю, как пойдет процесс, и не хочу рисковать ребенком, заставляя госпожу Кларк подниматься по лестнице. Выберите тот матрац, который вам жаль меньше всего. Его нужно уложить на пол вместо ковра. Госпожа Горнал, задерните портьеры. И побольше свечей! У меня есть светящийся артефакт, но его надолго не хватит. Надеюсь, надолго и не понадобится, — едва слышно пробормотала мэтресса.

Господин Фирц помог убрать ковер, принес сверху матрац, получил записку от мэтрессы и уехал. Сколько времени прошло, Илона не осознавала. Помнила только, что снова появился мокрый Фирц, отдал Морин какой-то ящик, и исчез.

Дальнейшее Илона помнила плохо. Она погружалась в волны боли, но Морин что-то давала ей выпить, чем-то мазала внизу живота, и боль отступала, зато наваливалась дрема, из которой она лишь слышала приказы:

— Тужься! Еще! Еще! Потерпи, скоро совсем уже… Еще!

Серый свет пробивался в щели между портьерами, когда боль, наконец, схлынула, будто стертая криком ребенка.

Дни после родов Илона помнила урывками.

Доктор Скотт чем-то ее поила и показывала, как приложить ребенка к груди.

Люси приносила ребенка, уносила ребенка, приносила маленький столик (откуда только взялся) и расставляла тарелки, уносила столик с тарелками.

Матушка что-то спрашивала, Илона силилась что-то ответить, но проваливалась в сон.

Матушка снова что-то спрашивала, Илона что-то отвечала… что?

Мэтресса спорила с матушкой:

— Кормилица — это все равно, что ваши кружева на рукавах, дело прошлого! Девочка может кормить сама! Другое дело, если бы молока не было, но молоко есть!

— Но… но это же… неприлично! — опешила леди Горналон от такого напора.

От резких голосов господин Лоуренс Кларк на мгновение оторвался от еды, удивленно похлопал глазенками, но тут же вновь обнял ручками источник пищи и вернулся к завтраку.

— Для кого неприлично, а? — удивилась Морин. — Для каких-нибудь аристократов, которым традиции важнее детей?

«Госпожа Горнал» смешалась.

— Матушка! — Илона вынырнула из полусна. — Мне кажется, ты упоминала, что лишь к рождению Алека отец стал получать достаточное жалование, чтобы завести няню и кормилицу.