Госпожа Эббот немедленно завлекла госпожу Горнал на собрание Гвардии Нравственности. Матушка вернулась вне себя от ярости, о чем свидетельствовали слегка подрагивающие ресницы и чуть побледневшие щеки. Она попросила Люси подать отвар ромашки в маленькую гостиную наверху, и после второй чашки произнесла:

— Нет, я никак не могу согласиться, что самая большая беда городской школы — нескромность нарядов молодых учительниц. Обсуждение длины подола получилось в высшей степени недостойным. Пожалуй, я бы не хотела принимать у себя никого из этих дам. Впрочем, они не стоят упоминаний.

Потерпев фиаско в местной светской жизни, матушка оставила попытки завести знакомства. Если бы она представилась как леди Горналон, ее приняли бы в свой круг жительницы Золотой Рощи — кварталов немногочисленной местной аристократии и состоятельных шинтонцев. Но выдавать происхождение матушка не стала. Неровен час, найдутся общие знакомые, и в Брютоне узнают о ребенке раньше, чем нужно. Впрочем, матушка ничуть не сожалела об упущенной возможности — у нее были все основания полагать, что подобная «гвардия» существует и в Золотой Роще.

— В Шинтоне, дорогая, слишком мало занятий для женщин нашего круга, а не будучи занятым важным делом человек выдумывает неважное, считая важным именно его.

Сделав сие умозаключение, матушка села рядом с Илоной вышивать монограммы на белье для ребенка. О замужестве она больше не говорила.

То ли матушка забыла, что господин Фирц приезжал с тележкой квакиса, то ли предпочла сделать вид, что не узнала его, но «госпожа Горнал» с принятым по этикету дружелюбием познакомилась с господином Фирцем и ничем не показывала, что ее удивляет его присутствие на ужине. К креветкам она отнеслась с осторожностью, но увидев, как с ними расправляется Илона, решилась попробовать.

Разговор перешел на обсуждение съедобных морских существ. Матушка никогда не жила у моря и не знала подобного изобилия. Перед чаем Илона хотела было увести матушку наверх, но хозяйка дома запротестовала — приезд госпожи Горнал стоило отметить.

К концу первой чашки Илона спохватилась:

— Матушка, я едва не забыла. Помнишь, я писала тебе с просьбой разузнать про господина Тиккета? Эти сведения нужны господину Фирцу.

— Конечно, я рада помочь друзьям моей дочери. Люси, принеси шкатулку с комода, там письмо поверенного.

Фирц развернул лист, на котором было всего несколько строк:

— Так-так… Действительно, шесть лет назад господин Тиккет какое-то время преподавал природознание в одной из городских школ Брютона… Ни в каких скандалах не замечен… не вызывал нареканий… заслужил похвалу от попечительского комитета… воспроизводя самым подробным образом пройденные темы… Жена — милая молодая женщина… Увы, это всё.

— Матушка, ты же член попечительского совета. Может быть, ты помнишь господина Тиккета?

Но та покачала головой:

— В городе три дюжины школ. Мы навещаем по школе в неделю, обходя таким образом все школы по разу за год. Шесть лет назад… увы, не вспомнить. Господин Фирц, могу я полюбопытствовать, чем примечателен этот Тиккет? Надеюсь, не мошенник? — в голосе матушки Илона уловила легкое беспокойство, что означало: леди Горналон очень и очень волнуется.

— Надеюсь, что нет, — улыбнулся дядюшка Фирц.

Но матушку это не убедило, и дядюшка Фирц, чтобы успокоить «госпожу Горнал», принялся рассказывать историю появления Тиккета.

— Я уже и в тот город, где она померла, писал, в ту лечебницу, и ответ получил, что все так, была у них госпожа Тиккет, скончалась от гниения нутра. Так что, дорогие дамы, я все больше уверяюсь, — заключил он, — что с господином Тиккетом все в порядке, а бедный господин Хелимет волнуется зря. Жаль, конечно, госпожу Хелимет, так рано умерла! Но прожила эти годы хорошо, на свадебном портрете платье у нее богатое, с кружевами, много-много кружева, и тут, — Фирц провел рукой по груди, будто рисуя треугольник, — и тут, — быстрым движением пальцев он обозначил множество кружева на запястьях. — Очень богатое платье. Как жаль, как жаль, всего-то девять лет прожили. Почти сразу, как она убежала, встретились.

— Манжеты с кружевными воланами, говорите… и треугольное декольте? — оживилась матушка.

— Что-что?

Дядюшка Фирц оказался несведущ в дамских премудростях, и после объяснений матушки подтвердил, что на портрете был треугольный вырез с кружевом и много пышного кружева на рукавах. Больше ничего он рассказать про платье не мог, только бестолково размахивал руками.

— Господин Фирц, а как бы посмотреть на этот портрет? — проявила матушка неожиданный интерес.

— Не смею отказать прекрасной госпоже, — картинно раскланялся Фирц, — и попробую выпросить портрет у господина Хелимета на денек. Скажет зятю, мол, рамку в починку отдал.

Через три дня, когда Илона уже и не вспоминала про несчастного господина Хелимета с его семейными неурядицами, дядюшка Фирц снова явился на ужин, и на этот раз, кроме квакиса и пряного филе лосося, он принес с собой плоский сверток.

— Господин Фирц, такая метель, подумать только! — суетилась вокруг госпожа Эббот. — Я так рада, что вы смогли добраться до нас сквозь непогоду! Пожалуйте к столу, уж похлебка нашей Люси вас отогреет! Я, признаться, противилась, где же это видано, в приличных домах рыбацкую похлебку подавать, но Люси убедила меня, что это только название, а готовится она совсем не из того, что рыбаки варят. Ах, господин Фирц, такой аромат! Садитесь же поскорей.

Снег с дождем хлестали по окну с таким усердием, будто вознамерились присоединиться к компании в доме госпожи Эббот. Ветер яростно завывал в щелях, и Люси не сразу расслышала звук колокольчика, а когда вернулась в столовую, доложила, что пришла мэтресса Скотт, мокрая и продрогшая. Ее, разумеется, немедленно провели к столу и познакомили с матушкой.

Похлебки Люси наварила достаточно; наверное, если бы на огонек зашли еще два или три человека, всем нашлась бы тарелка горячего.

— О, рыбацкая похлебка! Впрочем, уверена, что рыбу подобного качества рыбаки стараются продать, а себе оставляют что похуже. — Морин с благодарностью взялась за ложку. — У кэба сломалась ось, другого я не нашла и пошла пешком, но недалеко отсюда упала и пребольно ударилась коленом. Увидев, что в вашем доме, госпожа Эббот, светятся окна, не удержалась от искушения хоть немного отдохнуть. Прошу прощения за вторжение, надеюсь, я не помешала вашему ужину, а?

Илона с госпожой Эббот уверили ее, что все в полном порядке. Разумеется, после ужина мэтрессу никуда не отпустили. Похолодало, дождя не стало совсем, и теперь в окно бился исключительно снег.

— Могу представить, во что превратились тротуары! Нет-нет, мэтресса Скотт, мы вас никуда не отпустим. — Госпожа Эббот, хоть в глубине души и считала, что достойная дама не будет копаться в трупах, даже если она магичка, все же к мэтрессе Скотт благоволила.

— За мной заедет кэб, и я подброшу вас до дома, — кивнул дядюшка Фирц; на том и порешили.

Пить чай устроились вокруг камина, ведь нет ничего лучше камина, когда за окном зимнее ненастье. Дядюшка Фирц наконец развернул плотную бумагу и достал акварельный портрет под стеклом в крашеной синим рамке.

— Вот они, голубки. Красивая пара.

Матушка взяла портрет, Илона пересела поближе и с любопытством рассмотрела молодого человека в черном фраке с розой в петлице и очень, очень милую, невероятно привлекательную девушку в розовом платье. Открытый взгляд, добрая улыбка — казалось, что знаешь ее давно-давно, как хорошую подругу. Но жаль, что у ее модистки дурной вкус, да и куаферы не лучшего вида. Платье было слишком тяжелым для такой нежной красоты, а кто накрутил на милой головке столько слоев локонов и завитых прядей? А многослойные бусы? Такая прическа и украшения подойдут даме в летах, вдвое старше милой девушки, которая смотрела из-за стекла.

Дождавшись, пока дядюшка Фирц вполголоса перескажет Морин Скотт историю портрета, матушка внезапно заявила: