Наконец, его сознание больше не могло бороться, глаза У Си медленно закрылись, пальцы разжались, и он окончательно обмяк.

Цзин Ци поднял его, осторожно переложил на кровать и кончиками пальцев невесомо очертил контуры его лица. Вдруг он улыбнулся, и в его беспутных персиковых глазах словно появился слабый свет. В этот момент все великолепие, прошлая жизнь, эта жизнь – все исчезло без следа.

В его ушах звучал лишь тот голос: «Цзин Бэйюань, я буду ненавидеть тебя до конца своих дней».

На окраине имелся захудалый трактир под названием павильона для отдыха. Люди, уезжая, расходились каждый своей дорогой. Здесь, словно на другом берегу, не было ни слышно ржания лошадей, ни видно дыма и пыли с дороги на Сяньян.

А Синьлай множество раз выглядывал из экипажа на спину человека, восседающего верхом на коне, пока юный шаман глубоко спал внутри, не приходя в сознание. В его душе теснилось множество подозрений, но все же он ничего не понимал. Он спросил Ну Аха, но тот тоже не понимал.

Князь сказал лишь, что Великая Цин собирается вести войну, племя Вагэла планирует нанести удар по столице, поэтому они должны вернуться в Наньцзян ради собственной безопасности.

А Синьлай хотел спросить, почему князь не едет с ними, но был крепко схвачен Ну Аха. Тот словно недавно вернулся с похорон, сидел с лицом, полным печали, но на вопросы не отвечал, только качал головой и вздыхал.

Экипажи выстроились в ряд у городских ворот. Солнце клонилось к закату.

Цзин Ци остановил лошадь, спешился, приподнял занавес экипажа и некоторое время просто смотрел на У Си. На лице его не виднелось ни горя, ни радости. Со стороны казалось, что он ничем не отличается от обычного себя, но все же какой-то другой.

– Впереди долгий путь, – шепотом сказал он. – Берегите себя. Я использовал всю «Жизнь во сне», которая у меня оставалась. Вероятно, его сон продлится несколько месяцев. Если вы пришпорите лошадей… то, быть может, успеете добраться.

– Князь, – прошептал Ну Аха.

Цзин Ци посмотрел на него, едва заметная улыбка появилась на его лице и так же стремительно исчезла.

– Отправляйтесь, – сказал он, опустив занавеску. – Нечего болтать попусту. В путь.

Глаза Ну Аха покраснели, но Цзин Ци, больше не глядя на него, повел коня обратно. Ну Аха вдруг выскочил из экипажа и громко закричал:

– Князь!

Цзин Ци, не оглядываясь, легко махнул рукой.

– Когда ваш юный шаман проснется, скажи, что я должен ему за сегодня. Если настанет день, когда мы встретимся снова, я непременно отплачу. Идите.

Крик расчистил дорогу Сяньян…

Цзин Ци в одиночестве очень-очень медленно вел лошадь обратно в город. Звуки экипажей остались за его спиной. Стук колес отдавался эхом, становясь все дальше и дальше. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем он не выдержал и обернулся, только чтобы обнаружить, что люди Наньцзяна уже давно скрылись из виду. Стук колес был не более чем плодом его воображения, будто этот человек все еще был здесь, будто…

Он горько улыбнулся и вскочил на коня.

Проезжая мимо павильона для отдыха, он заметил, что у ворот неизвестно как долго стоял знакомый экипаж. Вздрогнув, Цзин Ци остановил лошадь и вскоре увидел, как кто-то вышел из экипажа.

– Почему ты не поехал с ним? – тихо спросил Хэлянь И после долгого обмена взглядами.

– Этот слуга исполнил приказ и выслал юного шамана из столицы, – улыбнулся Цзин Ци. – Учитывая наступившие времена, мне пришлось проявить бестактность и вернуться. Прошу извинить, что не проводил гостя дальше.

Хэлянь И долго стоял неподвижно, после чего глубоко вздохнул:

– Какая польза в том, чтобы оставаться здесь?

– Никакой, – ответил Цзин Ци. – Просто я не могу уйти.

Он был одет в повседневный небесно-голубой халат с широкими трепещущими на ветру рукавами, окаймленными серебром, и держал спину исключительно прямо, словно бамбук, никак не желающий сгибаться.

А затем, в лучах закатного солнца, он четко сказал:

– Цзин Бэйюань родился подданным Великой Цин и умрет призраком Великой Цин.

Глава 71. «Последняя битва (1)»

К этому моменту никто более не осмеливался поднять вопрос о переносе столицы на юг. Хэлянь И, юноша, более двадцати лет казавшийся мягким и добрым, наконец показал свою хладнокровную, безжалостную сторону всему миру. Оказавшись в столь тупиковой ситуации, когда все вокруг хотели отступить, он приказал Министерству церемоний поскорее все подготовить и быстро занял трон.

Во внутренних покоях дворца Хэлянь Пэй уже едва дышал, находясь при смерти. В этом мире сын остался оплачивать долги отца.

Хэлянь И было двадцать восемь, когда наступила новая эра, получившая название Жунцзя [1].

[1] Оба этих иероглифа (荣嘉 – róngjiā) имеют отчасти схожие значения счастья, радости, чего-то прекрасного. Несколько вольно можно перевести их как «Великая слава».

В этот период в столице все те, кто выступил «за» мирные переговоры и необходимость идти на уступки, в первую очередь превратились в козлов отпущения. Остальные закрыли рты в страхе перед репрессивной политикой Хэлянь И, но то было лишь вынужденное затишье: все, начиная с дворцовых подданных и заканчивая императорской гвардией, были напуганы. В армии изначально было не более шестидесяти тысяч человек, а после того, как ее часть была передана Хэлянь Чжао, осталось менее тридцати тысяч.

Когда-то это были элитные войска, но сейчас, услышав новость о почти полном поражении, они тут же превратились в трусов.

Можно было бы призвать людей из провинций вокруг столицы, вроде Шаньдун и Хэнань, но там находились лишь резервные отряды из стариков и инвалидов. Хэлянь И, вынужденный лечить мертвую лошадь, будто она была живой, призвал их все.  Остальные – пограничная охрана Наньцзяна и войска Лянгуана – спешили в столицу, не останавливаясь ни на минуту, хоть и знали, что водой вдалеке жажду не утолишь.

Лу Шэнь взял на себя полный контроль над Министерством финансов. Первым делом он приказал, чтобы воины, идущие с запада, прошли через Мяньчжоу, а идущие с юга – через Цанчжоу, поскольку там находились самые большие и самые близкие к столице склады провизии. Пройдя через них, армия придет в столицу с собственным провиантом и фуражом. Ранее заготовленное оружие и снаряжение было похоронено в битве на северо-западе, а заново собирать средства и материалы было уже слишком поздно. Мяньчжоу, Цанчжоу и прочие подобные округи находились недалеко от столицы, но все еще на весьма приличном расстоянии. С учетом нынешнего беспорядка, неудача была весьма вероятна, потому призванным в столицу войскам приходилось выполнять несколько обязанностей одновременно.

Что до Цзин Ци и Чжоу Цзышу, они занимались кое-чем другим.

С самого основания Великой Цин в столице существовало министерство, специализирующееся на вопросах Весеннего рынка и носившее название «Северный департамент». Изначально оно было подконтрольно главе приказа придворного этикета, но затем для облегчения работы туда пришло немало чиновников из племени Вагэла, и постепенно оно отделилось, превратившись в самостоятельный орган.

Весенний рынок проводился на северо-западе лишь один раз в году. Северный департамент имел не так много обязанностей, но находился в весьма выгодном положении. Чжао Чжэньшу некогда совершил множество сделок с вождем племени Вагэла, Гэше. Обменивая деньги на власть, Чжао Чжэньшу самолично взрастил этого волка, и с тех пор департамент превратился в невидимую нить между Чжао Чжэньшу и столицей.

Чжан Цзинь тоже не вмешивался в эти частные сделки, ведь в конечном счете чужаки оставались чужаками, не стоило впутывать их во внутреннюю политическую борьбу Великой Цин. Именно поэтому во время чистки на северо-западе толстобрюхие паразиты вроде него чудесным образом смогли спастись.

Когда на северо-западе объявили чрезвычайное положение, Хэлянь И поручил Чжоу Цзышу внимательно следить за этой группой. В условиях нынешнего военного положения тот окончательно сорвал с себя маску и сразу посадил их всех под домашний арест.