― Этот дар юного шамана слишком щедрый и заставляет сердца людей замирать от страха.

У Си слегка поклонился и безразличным голосом ответил:

― Это не столь ценная вещь. Уже хорошо, если первый принц не испытывает неприязни.

Хэлянь Чжао любовался симпатичным котенком и чувствовал, как радость переполняла сердце.

Как эта радость могла не иметь никакого отношения к У Си? Все знали, что молодой шаман не хотел ни видеть кого-либо, ни показывать кому-либо свое лицо. Несмотря на юный возраст, этот человек был упрям, словно камень в отхожем месте [2]. Хэлянь Ци раз за разом выражал ему свое хорошее расположение, но постоянно получал безжалостный отказ от этого негодного ребенка и буквально кипел от злости.

И все же сегодня такой человек сам склонил голову.

Хэлянь Чжао посмотрел на котенка, который прищурил глаза от его ласк, и вдруг поймал себя на странной, но привлекательной мысли: все эти люди могли бы быть столь же послушными.

Воодушевление и восторг невольно охватили его.

В течение трапезы гости и хозяин имели свои скрытые мотивы, но одному лишь Хэлянь Чжао все это доставляло удовольствие.

Только выпроводив Хэлянь Чжао, Цзин Ци вздохнул с облегчением. Порыв ветра заставил его вспомнить, сколько сил был потрачено, и холодный пот тотчас покрыл его спину. В последние дни все шло слишком гладко. Он вдруг осознал, что немного зазнался и чуть было не позволил этому грубияну по фамилии Хэлянь испортить все сегодня.

Цзин Ци обернулся и увидел юношу, с ног до головы завернутого в черные одеяния, что опустил глаза и молча смотрел в землю.

Цзин Ци взглянул на него и вдруг почувствовал, что этот человек весьма напоминал тот камень из легенды о богине Нюйва, починившей небосвод. Когда небо падает, каждый тревожится за себя, и только он один стоит прямо, даже если ценой тому ― жизнь.

― У Си...

Только тогда У Си поднял голову, взглянул на него и долгое время спустя тихо сказал:

― Я пойду.

В тот момент сообразительный, изворотливый князь Наньнина не смог придумать, что сказать, и лишь посмотрел, как У Си медленно прошел мимо. Вытянутая в струнку спина этого юноши напоминала копье.

Цзин Ци вдруг вспомнил слова главнокомандующего Фэна, слова, которые этот несгибаемый мужчина сказал ему во мраке зала предков: «Великий муж рождается на свете не чтобы гнаться за славой, но чтобы головой подпирать небо, а ногами стоять на земле; не чтобы умолять о богатстве и знатности, но чтобы жить с высоко поднятой головой».

А еще главнокомандующий говорил, что лучше сломается... лучше сломается, чем согнется.

Цзин Ци поднял голову к небу, закрыл глаза и почувствовал, что сегодня совершил ужасную ошибку, своими руками согнув спину этого ребенка. Притворная вежливость, использование денег ради своих целей ― все это уже давно въелось в его кости, словно второй слой кожи. С детства он привык не выказывать никаких эмоций, привык к взаимному презрению и обману.

Однако У Си был другим.

Этот ребенок обладал упрямством, гордостью, своими пристрастиями и предубеждениями. Он никогда бы не опустил голову и никогда бы...

Стоящий в стороне Пин Ань не осмелился подойти и потревожить его.

Вдруг Цзин Ци широкими шагами вышел на улицу. Пин Ань поспешил следом:

― Господин, куда вы?

― Не ходи за мной.

Цзин Ци прошел к поместью юного шамана и впервые опустил все лишние любезности, напрямую спросив, как только открылась дверь:

― Где ваш молодой шаман?

Ну Аха не сразу отреагировал.

― Он только что вернулся в не лучшем настроении и направился на задний двор, не позволив нам пойти следом... ― ответил он после секундного замешательства.

Не успел он закончить, как Цзин Ци уже устремился на задний двор.

У Си не знал, что такое «быть вечным пленником с седеющими волосами и спиной, слабеющей с каждым днем», никогда не поднимался от отчаяния в горы Багуншань и никогда не занимался самообманом, обливаясь слезами под скорбные песни и издали глядя на поля дудника.

Его родина была в трех тысячи ли отсюда, но сейчас дела прошлого превратились в ничто.

Будто сквозь сон, он вспомнил, как несколько лет назад впервые вошел в Большой Зал, как не хотел признавать поражение и склонять голову, исходя из своей дерзкой и безрассудной природы, и вдруг почувствовал, словно все это произошло в прошлой жизни.

У Си хрипло закричал и изо всех сил ударил кулаком по твердой стене заднего двора, словно это могло помочь ему выпустить то, что спиралью сдавливало сердце. Стена треснула, осыпалась каменная крошка, но он будто совсем не почувствовал боли.

Вдруг кто-то схватил его за руку. У Си закрыл глаза, оперся о стену, тяжело дыша, и лишь спустя долгое время поднял голову, молча уставившись на Цзин Ци, который крепко сжимал его руку.

На прелестном, утонченном лице молодого князя Наньнина, какое он привык видеть, вместо привычной легкомысленности отражалась одна лишь серьезность.

Подобно противостоянию старого лиса, который за сотни лет невзгод привык к бушующим морям и стихающим волнам, и маленького волчонка, который шел тернистым путем и отказывался повернуть назад, даже потерпев жестокое поражение, эти двое стояли друг напротив друга и отказывались уступать.

Долгое время спустя Цзин Ци тяжело вздохнул, поднял запястье У Си и нацелил его окровавленный кулак на самого себя, тихо сказав:

― Ударь меня, отведи душу.

У Си сжал кулак так сильно, что даже его предплечье задрожало.

Вдруг он отбросил руку Цзин Ци и замахнулся. Цзин Ци даже не моргнул, когда кулак У Си едва не задел его щеку и ударил пустоту. Яростный ветер, поднятый этим движением, заставил несколько прядей на висках Цзин Ци покачнуться вслед за ним.

У Си глубоко вдохнул и прошептал:

― Я не ударю тебя. Ты сделал это для моего блага.

Цзин Ци слегка удивился, но выслушал продолжение его слов:

― Должно быть, в глазах твоего народа нет разницы между темными шаманами и нами. Они... люди семьи Хэлянь готовы прибегнуть к чему угодно в борьбе за императорский трон. Если бы Хэлянь Чжао узнал, что Хэлянь Ци связан с темными шаманами, то не отпустил бы его так легко... Я знаю, что ты просто обеспечил мне жизнь перед Хэлянь Чжао.

Из множества детей Наньцзяна только один избирался преемником Великого Шамана. Разумеется, он обладал превосходными природными данными и удивительным умом. Лишь некоторые вещи он понимал в душе, но не спешил выполнять, упрямо сжимая зубы и отказываясь склонять голову, словно не признавая свое поражение этому черно-желтому миру.

Столица империи напоминала чан с краской: лишь некоторые могли остаться прежними, увидев ее великолепие [3].

У Си покачал головой и собрался с силами, чтобы снова повторить:

― Ты сделал это для моего блага...

― Только сейчас я понял, что ты с самого начала был прав.

***

Примечания:

[1] 玉皇大帝 (yùhuáng dàdì) ― Верховный владыка Нефритовый государь (верховное божество у даосов, почтенное имя Нефритового императора). 观世音菩萨 (guānshìyīn púsà) ― Гуаньинь, Авалокитешвара (бодхисаттва, воплощение бесконечного сострадания всех Будд)

[2] 茅厕里的石头，又臭又硬 (máo si lǐ de shí tou yòu chòu yòu yìng) ― как камень [из которого сделан пол] в уборной — вонючий и твердый; обр. твердолобый, своевольный, упрямый.

[3] 花红柳绿 (huāhóngliǔlǜ) ― цветы ― красны, ива ― зелена (обр. в знач.: а) пышный (о растительности); б) яркий, свежий (о цвете); в) естественный, натуральный).

Глава 26. «Невыразимая тоска»

Звук пипы напоминал звон нефритовых бусин, разбивающихся о тарелку. Он мягкой неизвестной мелодией лился из крохотной вышивальной лавки, свежий и чистый, словно текущий по сельской местности ручей, бьющийся о берега человеческих сердец.

Чжоу Цзышу какое-то время прислушивался к нему снаружи, а затем наконец вошел. Звук пипы резко оборвался, но очарование музыки все еще витало в воздухе. Молодая девушка за инструментом встала, опустила голову и поклонилась, сложив рукава и спрятав в них ладони: