— Не вернуть, говоришь? Я иного мнения, ибо слышал про этого самого Левранда, Защитника отбросов. Говорят, его видели живым и здоровым. Что я нахожу весьма необычным.

— Говоришь, болтовня тебя не интересует?

— Довольно! Ты бился достойно, кем бы ты ни был в прошлой жизни…

— Оно проникло в саму твою сущность. Прогрызается к самым глубинным мыслям, пользуется желаниями. И теперь ты обычная марионетка. Ты слышишь это?

— Заткнись! Сейчас ты получишь крышесносную награду за свой труд, — тихо молвил служитель Министерства.

Поверженный ворон вдруг громко засмеялся, смех какой-то двойной и жидкий, мокрый. Из дистальных фаланг медленно прорывались звериные когти, изо лба вытекал чёрный густой дым, он затвердевал в клювообразный нарост. Тогда победитель не стал медлить, нажал на крючок спускового механизма. Один стало двумя. А воины развеялись дымкой через несколько вздохов. Будто оплакивали.

Жидкость из разбитых склянок смешалась с кровью. И только глухое шипение мешало огласить окончательную победу. Оставшийся вернул свою шляпу на место, а после перевернул обезглавленного, там увидел искрящийся в руке сосуд.

— Отголоски умирают последними. Запомни, куколка, его звали Кобб! — прорычал мертвец, его голос исходил отовсюду.

Громкий взрыв сжал дом белпера; перетёр как засохшую траву. Огонь и пепел подкинули в воздух ворона, призрачный взмахнул громадными крыльями и показал себя всему Оренктону.

К утру небо затянулось тучами. Под проливным дождём на главной площади собралась толпа. Собирается она всегда и везде, разумеется, если нужные условия встали вряд. Сейчас каждый участник сборища стал каплей, что стекает по горному склону и сливается с другими в единое-общее. Сверкающие глаза восторженно смотрели на агонию отловленных за ночь людей. Десяток приговорили к смертной казни через повешение за ребро на ржавом крюке. Медленная и мучительная смерть. Те, кому не повезло, были всё ещё живы.

Сердца толпы заполнялись гордостью за свою сопричастность к торжеству справедливости. Справедливость беспристрастна, она не говорит, а воздаёт по заслугам. Наблюдая за муками приговорённых, по чьим связанным рукам стекали алые краски боли, никто не смел даже и думать о том, чтобы помочь им. Каждый из них, по словам «Широкой глотки», заслуживал такой участи. Ведь это «Вороны» обокравшие каждого жителя и их помощники, испорченные лихорадкой жадности.

Горожанин из толпы узнал ученицу портнихи и выкрикнул, что её единственное преступление — отказ пузатому смердящему бондарю, который давеча предложил той уединиться. Ещё обещал спрятать в бочке, увезти в лучшие края, где текут молочно-кисельные реки. Желая отомстить наглой девке, ремесленник ткнул бы на неё ночью, но за него это сделал его дружок. Однако голос мужчины, говорящего о невиновности, быстро затих в горделивых криках. Громче всех вопили собиратели трофеев ночной облавы; с их поясов свисали бусы из косточек пальцев. Такие всячески оправдывали свои действия, такие до последнего будут настаивать на своей правоте, даже если сами вдруг увидят подлинное положение вещей.

«Широкая глотка», вышагивая перед толпой, с весёлым видом рассказывая последние извести.

— … Помните? Я вам говорил, следует знать меру. Особенно в выпивке, — из толпы щёлкнули согласные смешки. — Ну, так вот. Я уверен, вы все слышали фейерверк, хлопок, в доме лекаря семьи Ванригтен. Мне довелось узнать наверняка. Одна птичка напела, а она, скажу я вам, никогда меня не подводила, сообщала наичистейшую, кристальную правду. Белпер обезумел от тоски по господину Лицлессу и напился до такой степени, что к нему на свидание пришла горячка. А тот в качестве подарка подарил ей не цветы, нет… а поджог своих запасов. Ну, а дальше вы знаете, — волна хрюкающего смеха разлетелась в пространстве. А безучастные констебли стояли в стороне, опустив свои глаза.

Не все Оренктонцы принимали участие в общем угаре. Ряды беснующихся редели с каждым мгновением: по одному пробуждались от ночного кровопролития. Пробуждаясь и вдыхая мокрый воздух, с ужасом смотрели на окружающих. Некоторые, вспоминая гигантскую чёрную птицу и тот чудовищный звук, не похожий на фейерверк, также начинали сомневаться в правдивости лимна, глашатая. В их умах возрождался страх перед мистической сущностью Хор и его воронами из обратной башни. И боялись они сильнее прежнего, как если бы старались извиниться за сомнения.

«Широкая глотка», продолжая извергать правду, сказал: — Что касается Церкви Примуулгус. Ещё кое-что случилось ночью. Один из устов Саморождённого Все-Создателя, так сказать, обезоружил нескольких еретиков. Но те говорят, мол, это неправда. Якобы они верны Жертве Сахелана. Но… раз самоотверженный Исзм сделал с ними… это, то значит… они просто врут. Верно? Хочу напомнить всем вам. Хоть мы и не можем ровняться на устов, ибо пламя их веры просто запредельно для простых смертных, но нам следует хотя бы пытаться.

— Воистину широкая глотка. Уверен, в такую много монет поместится, — волоча два тела за ноги, сказал тощий человек в чёрной мантии с кроваво-красной широкой лентой на плечах и такой же на поясе. — Скажи, все лимны продают свои слова за толстые кошели, что оттягивают карманы до самой земли?

— О, самоотречёный уст Исзм. Мы как раз восхваляли ваши деяния! Как вы знаете, все мы нуждаемся в пище, но мои слова не продаются. Это всем известная правда. Моя преданность Оренктону не знает границ. Её чистота вызывает у порядочных лишь восторг, пока завистники давятся желчью. А кто эти прохвосты, неужели ещё еретики-изменники? — спросил говорун в треуголке, поглядывая на лоскутные обноски мертвецов.

— Замолкни. Этот вопрос не нуждался в твоём ответе, — швырнул уст и, закатав один рукав, вытер кровь с губы. — Мне пришлось долго беседовать с гробовщиком, чтобы не сразу отдать ему их. Это определённо стоило того. Твои глазёнки всё мне рассказали. Теперь я понимаю, что место этих головорезов в «Колодце». Они же не могли сбежать от туда?

— Из «Колодца» нельзя убежать. Ну, и выпустить их не могли, — нервно посмеялся лимн, его глаза почернели от зрачков. — Всё это проделки чёрной магии. Вороны наслали морок и создали этих двойников. Настоящая хоривщина прошла мимо нас, пыталась поглотить нас. Но теперь-то… точно всё прошло. Ведь воры получили по заслугам, — проскулил краснобай, крутя языком так быстро, что будь у него возможность держать спицы, быстренько связал бы какую-никакую, но варежку.

— Хоривщина значит? Непроглядная мгла, где поджидают злые твари, что сводят с ума одним лишь своим видом. Таки ливень безумия, оползень беспомощности. Настоящая пропитанная ядом тьма, в ней-то и тонут далёкие огни. И сквозь неё прорывается голос Все-Творца. Очень удобно. Поскорее найди закладку для своего любимого трактата. Не сделаешь ты, сделают за тебя, — холодно посоветовал уст и покинул площадь торжества справедливости, напоследок произнеся: — История стара как мир. Обвинять другого в том, что сделал сам. Познакомил бы с трикветрумом… да не до этого сейчас.

Недолго подождав, Лимн заговорил вновь, разрушитель авторитета скрылся из виду — больше нет причины тратить силы на подавление внутренней настоящую панику, опасаясь быть переломанным.

— Народ! Возрадуйтесь, мы все вышли победителями. Победили даже заблуждения. Справедливость — вовсе не добрая нянечка, которая ни в чём не отказывает. Нет, она требовательная госпожа, честная. Если ты забрал у кого-то руку, то можешь расплатиться, отдав свою. Понимаете? Варюги украли золотой, а на него вы купили бы еду, одёжку для себя и своих детей. Видите? Прихвостни Воронов поставили под угрозу ваших деток. Посмели попытаться заморить их голодом! Примите правду, не корите себя за деяния прошлой ночи. Подводя итоги нашего похода за справедливостью, боюсь, должен сообщить прискорбную весть. Всеми любимый Знаток резиденции нашего Бургомистра скончался сегодня ночью. Вороны забили его до смерти. Мы больше не увидим результатов мудрых советов озабоченного старичка. И когда я говорю озабоченного, имею в виду его заботу о жителях нашего чудесного города, а не о том, о чём сразу подумали. У каждого свои невинные слабости, верно? А теперь почтим отбывшего недолгим молчанием.