Шаг, ещё шаг. На лестнице Лизавета ускорилась, в полупустой зале внизу — почти побежала, преследуемая взглядами засидевшихся допоздна незнакомцев. Возможно, они думали, что она бежала от них, ей же казалось — она бежит от самой себя. От тихой, послушной девочки, чей страх обидеть отца завёл её невесть куда, в это неприятное, ужасное место. Как она хотела вернуться назад во времени и отказаться следовать за ним!

Входная дверь распахнулась. Лизавета перешагнула порог, вбирая воздух полной грудью, и… закашлялась.

Воздух снаружи оказался сухим и тёплым. Ветра не было — была лишь жара и пыль, оседающая на коже. Но даже они оказались в радость Лизавете, больше двух дней проведшей в вынужденном заключении. Здесь, на пороге постоялого двора, в алом свете заходящего солнца она почувствовала себя такой свободной, какой не была даже дома, в городе.

Нарушать запреты оказалось очень, очень приятно.

Она улыбнулась и открыла глаза, которые невольно зажмурила от удовольствия. В вечерней темноте почти ничего не было видно. Отец лёг рано, но пока Лизавета решалась на вылазку, дневное светило успело практически скрыться за горизонтом. Чтобы разглядеть хоть что-то, ей пришлось сдвинуться с места, приблизиться к одному из смутных силуэтов впереди. Это оказалась коновязь: здание впереди, похоже, было конюшней. Когда глаза немного привыкли к сумраку, Лизавета рассмотрела около него мальчишку — тот дремал, сунув в рот соломинку и привалившись к стене.

С каждой минутой Лизавета озиралась всё живей и живей. Взгляд её ненадолго задерживался на всём, куда падал: на кривой дороге и обрамлявших её редких деревьях, на тёмных окнах приземистого постоялого двора и не до конца закрытой двери, из-за которой доносились еле слышные голоса. В свежих впечатлениях она нуждалась едва ли не больше, чем в свежем воздухе, и теперь хваталась за них с жаждой потерянного в пустыне.

Её привлекало и широкое крыльцо, и когда-то явно красивые резные перильца, и верстовой столб у самого входа в здание, мнившегося ей теперь ничем иным, как тюрьмой. Даже заботливо поставленное у входа корыто для лошадей Лизавете хотело рассматривать — так красиво играли последние лучи солнца в его мирных водах!

— Лизавета! — она услышала крик отца, но даже не вздрогнула.

Краем глаза удивилась: почему она не подпрыгнула от неожиданности, почему не кинулась оправдываться? Такое равнодушие к отцовскому голосу было ей не свойственно, и всё же она даже не подняла голову к окну. Взгляд Лизаветы был прикован к воде, такой студёной, чистой и вкусной!..

Она не задавалась вопросом, откуда знает, насколько свежа водица, не прикоснувшись к ней. Лизавета видела, чувствовала, как приятно будет запустить руки в корыто, плеснуть водой на лицо, быстро собрать капли с губ. Одной этой мысли было достаточно, чтобы колени подогнулись. Манящая гладь отразила её зачарованное лицо.

— Лизавета!.. — крик повторился уже совсем близко, но Лизавета не слушала.

Тонкие пальцы коснулись воды.

Лизавета вскочила с живостью, невиданной в последние три дня. Грудь её тяжело вздымалась, будто от изматывающего бега, сердце колошматило изнутри, а руки — она быстро глянула вниз — да, руки мелко дрожали. Она была в ужасе: считанные мгновения, одно прикосновение к воде, и вот она уже находилась в чужом, незнакомом, пугающем месте.

Здесь царила кромешная тьма, вблизи не виднелось не одного фонаря, ни одного подсвеченного свечою окна. Единственным источником света была луна: круглая, белая, она равнодушно взирала на оказавшуюся невесть где Лизавету.

Та мелко задрожала схватила себя за плечи. Ей было не холодно — страшно. В висках барабаном стучало: водяные существуют; отец не сошёл с ума; она обещана какой-то болотной твари.

Последняя мысль заставила Лизавету поспешно отступить от кромки поросшего кувшинками озера. И тут же подскочить с перепугу — спины коснулось что-то юркое, мелкое!

Оказалось: всего лишь высокая трава. Заполошное сердце вновь начало успокаиваться, Лизавета задышала ровнее, на мгновение прикрыла глаза. Ей нужно было что-то решать, что-то делать. Что там говорил об этом месте отец?

Вспомнить она не успела — трава перед ней зашуршала. Лизавета замерла, широко распахнув глаза, и боясь даже моргнуть. Шорох повторился, потом ещё раз. Кто-то спрятался там, притаился в зарослях, смотрел на неё прямо сейчас, почему-то не решаясь выйти. Лизавета сама не знала, чего хочет: чтобы он высунулся наружу или ушёл, так и продолжая скрываться.

— Кто там⁈ — не выдержав четвёртого шороха, она всё же спросила — голос зазвучал тоненько, высоко, выдавая волнение.

На этот раз трава зашуршала явственнее, зашевелилась… а затем раздвинулась в стороны, явив Лизавете чью-то кудрявую макушку. Её обладатель невнятно пробухтел, выпутываясь из зарослей, неловко подпрыгнул, зацепившись за что-то, и наконец выпрямился.

Мальчишка.

С пару мгновений они стояли, беззастенчиво разглядывая друг друга. Лизавета ухватила взором простую одежду, застрявшую в волосах травинку, хитрый прищур. Первое впечатление оказалось обманчивым: тот, кого она в мыслях назвала мальчишкой, в действительности выглядел скорее её ровесником. Ошибочное впечатление производил рост — паренёк был едва ли выше самой Лизаветы. Зато дерзости у него было хоть отбавляй:

— Ты кто? — он заговорил первым, задиристо вскинул подбородок.

Лизавета могла бы оскорбиться его фамильярности, но это было нечестно: с её губ едва не сорвался тот же вопрос. К тому же, бояться и оскорбляться одновременно оказалось решительно невозможно — все силы уходили на то, чтобы трястись, как листок на ветру.

— Я Лад, — не дождавшись ответа, паренёк сам протянул руку. — Точнее, Ладимир, но так мне не очень нравится.

Он улыбнулся, вполне себе дружелюбно. Лизавета растерянно перевела взгляд с этой обезоруживающей улыбки на его руку: паренёк — Лад, мысленно поправилась она, — на вид совсем не казался опасным. Он был похож скорее на деревенского простачка, чем на коварного водяного, и, скорее всего, таковым и являлся. Может, сын какого-то конюха, или кузнеца, решила Лизавета, и наконец-то пожала протянутую ладонь.

— Лизавета, — на этот раз её голос дрожал не так сильно.

Рука у Лада оказалась тёплой, чуть грубой от мелких мозолей, вполне себе человеческой. От одной мысли об этом Лизавета улыбнулась уже куда более искренне.

— Очень приятно, — просиял в ответ Лад. — Тебя каким ветром сюда занесло?

Он вытянул шею, заозирался по сторонам. Пропавшее было с его лица удивление снова вернулось, меж бровями пролегла вертикальная морщинка:

— А где лодка? И кто тебя сюда привёз? Обычно к нам только Добрыня доезжает, ну или рыбака какого занесёт — хотя на этом берегу делать нечего, всё кувшинками поросло…

Лад болтал, не умолкая, а Лизавета всё больше приходила в себя. Поначалу она думала, что водяной перенёс её в своё царство, но нет: это явно было обычное людское поселение на берегу озера. Деревня, судя по словам Лада, располагалась где-то поодаль, за редким леском, а к воде местные приходили исключительно по надобности — рыбы, например, наловить.

— Э-эй! — Лад, замолчавший похоже не одно мгновенье назад, помахал перед лицом Лизаветы рукой. — В какие тебя облака унесло?

— Я… — начала было она, но тут же умолкла.

Лад ждал ответов, однако говорить правду было опасно. Лизавета уже не подозревала его в дружбе с нечистью — но прекрасно помнила, что подумала, когда про эту самую нечисть завёл разговор её отец. Никто в здравом уме не поверит в историю про водяного, который переносит девиц по мановению руки.

— Я не помню, — не придумав ничего лучше, соврала она.

— Не помнишь? — Лад склонил голову набок.

— Я… — она запнулась, но с виду заминку можно было принять за растерянность. — Я просто вдруг оказалась здесь, и не могу вспомнить — как именно. На чём я приехала? Кто меня привёл? Я ничего не понимаю…