— Если ты надеешься, что мы тебя пожалеем… — Ингрид скривила губы, но Гордея остановила её, положив ладонь на плечо.

Правильно, в исповеди не положено отказывать.

— Нет, мне не нужна ваша жалость, — Инга едва взглянула на русалку. — Но Славе была нужна. Только я понимала её чувства — чувства недавно умершей девочки, потерянной, застывшей на границе миров. Помните ли вы, каково это?

Молчание было ей ответом. В сознании Лизаветы впервые зашевелилось сомнение, юркой змейкой проникло в мысли. Что, если вторая жизнь была не такой радужной, как казалось, когда ты смертен?

— А я помню. Я ведь умерла здесь, на озере. Утопилась, сама, как и все мавки, — последнее было сказано специально для Лизаветы. — Да, Ольга тоже. И она тоже ненавидит себя за это, хотя никогда об этом не скажет. Такое не делаешь иначе, как в порыве эмоций. Они захватили меня, заставили зайти в воду. Я думала, что смерть подарит мне блаженное забвение — можете представить, что я испытала, когда очнулась?

Инга продолжала говорить. О том, как проснулась в избе на берегу озера. Как кричала на Ольгу и Лада, думая, что они её спасли. Как не верила, когда ей сказали, что она умерла и стала духом. Как впервые сама ощутила это — единение с миром, с водой, с самой природой. Как хотела увидеться с родными, жившими в деревне на другом берегу, а её не пустили.

— Я видела, как мать рыдала на моих похоронах. Отец никогда не умел утешать и поддерживать, он просто стоял рядом, похлопывая её по плечу. А я так хотела, так жаждала подбежать к ним!.. Лад, наверное, пожалел, что пустил меня посмотреть.

Что-то мокрое скатилось по щеке Лизаветы.

— Потом родители уехали из деревни, и я подумала, что станет проще. Не стало. Я скучала по ним, как никогда и ни по кому в жизни. Ходила к нашему старому дому, околачивалась вокруг него, даже заходила внутрь, пока он стоял пустым. И всё думала, что могла бы скорее встретиться с матерью, если бы была мертва. Окончательно мертва, а не так.

Она замолчала, и в лесу повисла тишина. Лизавета вдруг ощутила себя ужасно, неуместно живой — она поглубже вдохнула свежий воздух, вслушалась в шум ветвей над головой, в журчанье реки почти что у самых ног. Посмертие никогда не казалось ей менее привлекательным.

— Вы правда хотели, чтобы со Славой было так же? — Инга обернулась к русалкам. — Чтобы она вспоминала свою семью и не знала, когда вновь их увидит? Чтобы страдала при мысли о том, что все её родные давно мертвы, а она застряла здесь, не способная оторваться от этой реки?

— Мы помогли бы ей освоиться.

— Как Лад и Ольга помогли мне⁈ Не говори с родными, постарайся забыть свою жизнь, сосредоточься на обязанностях, будь сильной… — жуткая гримаса исказила лицо Инги. — Я не хотела быть сильной — я хотела быть живой! Или мёртвой, если уж на то пошло.

— И ты решила, раз уж не можешь умереть сама, то убьёшь другого новообращённого духа.

Все повернулись к Яру. Лицо его ничего не выражало, он уже взял себя в руки. Но, стоя рядом с ним, Лизавета чувствовала: это спокойствие — видимость. Рассказ Инги не смягчил его сердце, не растрогал, не помог лучше её понять.

— Скажи, ты забыла, что русалками становятся иначе, чем мавками?

— Нет, но…

— Значит, перерезая невинной девочке гордо, подкрадываясь к ней со спины и предавая её доверие, ты помнила, что неделей ранее кто-то точно так же её убил?

Лизавета ахнула, но никто не обратил на неё внимания.

— Помнила, — впервые за время своего рассказа Инга на миг опустила голову. — Я долго думала об этом, прежде чем решилась. Я знала, что делаю. Да, она была ребёнком. Да, она пережила страшное. Но, оставшись здесь, она бы пережила нечто ещё более ужасное. Одиночество, тоску по прежней жизни, невозможность увидеть тех, кто ей по-настоящему близок. Она этого не заслуживала.

— Ты совсем не раскаиваешься?

— Как говорят люди, она сейчас в лучшем мире.

— Надеюсь, — Яр вздохнул и вытянул правую руку в сторону.

— Постой! — Инга прервала его ворожбу.

Он посмотрел на неё с усталой неприязнью. Она ничего не сказала вслух, но стрельнула взглядом в сторону Лизаветы с какой-то немой мольбой. Яр кивнул.

— Да, конечно.

И прежде, чем Лизавета успела что-то понять, рука Яра легла ей на плечо, отсылая прочь.

Лизавета вывалилась из водного кокона прямиком в холл подводного терема. С мгновение она лежала на полу, пытаясь собрать себя заново — и мысленно, и физически.

Всё тело болело, голова была в полном раздрае. Услышанное у реки повторялось в воспоминаниях снова и снова, но казалось не реальностью, а репликами трагической постановки. Прямо сейчас, пока Лизавета лежала посреди холла, на поверхности разворачивался её финал. И, как известно, ничем хорошим трагедии не заканчиваются.

Она должна была что-то сделать. Мысль об этом заставила Лизавету подняться, сначала на четвереньки, а затем на обе ноги. Она прекрасно понимала, что практически бессильна, что самой ей не вырваться на поверхность. Но память услужливо напомнила о том, как она могла позвать помощь.

Лизавета заозиралась. Метнулась в сторону столовой, но там было пусто. Кинулась в гостиную — и выдохнула с облегчением: на столике обнаружилась почти полная чашка какого-то травяного отвара. Надеясь, что этого хватит, она сунула пальцы в жидкость, зажмурилась и изо всех сил подумала о Ладе.

— Что случилось⁈

Ей стало больно от того, насколько это было похоже на сцену у озера, когда она точно так же позвала Яра. Тогда Лизавете казалось, что всё плохое уже случилось, теперь же она больше не была так в этом уверена.

— Лизавета, ты плакала?

— Это не важно, — она заговорила так быстро, как только могла. — Я всё выяснила, и тебе это не понравится, но постарайся не задавать вопросов. Убийца, которую мы искали, это Инга. Я позвала Ярослава, чтобы убедиться в этом, но она призналась. Она сама попросила пойти к реке, хотела всё объяснить. А потом меня отослали, и я думаю, это потому, что я не должна была увидеть что-то…

Лад уже не слушал. Он закрыл глаза, заставляя тело переместиться — и собирался снова бросить Лизавету одну. «Нет уж!» — разозлилась она и, не задумываясь, схватила его за рукав рубахи. Он заметил, но не успел ничего поделать: мир закрутился вокруг.

Ещё одно неудачное приземление, на этот раз на пожелтевшую хвою. Лизавета мысленно выругалась, потирая ушибленное бедро. Но некогда было сосредотачиваться на боли: нужно было понять, случилось ли непоправимое, пока ей не было, пока она соображала, что делать, и пыталась объяснить всё Ладу…

Вопль Лизаветы прорезал тишину леса. Она не успела.

Сначала она увидела Лада — тот стоял, отделив её от остальных, будто прятал за своей спиной. Он не двигался, ничего не говорил, а лишь смотрел себе под ноги, сгорбившись, как человек, столкнувшийся с безысходностью. Часть Лизаветы догадывалась, что она увидит, приподнявшись на локте, но то была меньшая часть. Всё её естество надеялось, грезило, мечтало — и мечты эти разбились о жестокую реальность, как волны о скалы.

Крик вырвался из горла непроизвольно. На неё никто даже не взглянул, настолько предсказуемой была эта реакция. Лизавета медленно села на земле, не отводя взгляда от того самого места, словно прикованная к ужасному зрелищу. Ей не хотелось смотреть, но она не могла.

Все смотрели, и в каждом взгляде читала скорбь — даже у Ингрид, которая всего несколько минут назад готова была убить Ингу своими руками. И, конечно, у Яра, который замер сейчас прямо над ней, тяжело опираясь на окровавленное лезвие, которое, как выяснилось, скрывалось в его пижонской трости.

Он отрубил Инге голову.

Лизавета поразилась, как просто эти слова прозвучали в её голове, как легко она приняла эту варварскую практику. По отдельности они были ужасно обыденными — рубят ведь и деревья, и с плеча, — но вместе складывались в жуткую фразу, указывающую на самый варварский способ казнить.