Испустив болезненный вздох, Джонни подробно рассказал мне о том, как у него лопнул аппендикс, когда ему было тринадцать, а затем его желудок вывернулся наизнанку, когда он выздоравливал, что привело к еще одной процедуре, прежде чем побаловать меня близким и личным общением с его шрамом на животе.

Пузо было глупым словом, чтобы использовать его при описании.

Это был слишком мягкий, слишком невинный термин, чтобы описать то, чем он обладал.

У мальчиков были животы.

Было совершенно ясно, что Джонни больше не мальчик.

Этот пресс и эта темная дорожка волос под его пупком объясняются этим.

Затем Джонни наклонился вперед и указал на отвратительно выглядящий кусок потертой кожи над его правым коленом.

— Это поставило меня в задницу на все лето.

— Что случилось? — Я пискнула. — Регби?

— На этот раз, нет. Это случилось за пределами поля, когда мне было десять, — ответил он. — Несколько старших парней в моей школе подбили меня прыгнуть со скалы в Сандерс — Пойнт…

— Это пятидесятифутовое место для дайвинга, где мы обычно зависали дома, — объяснил Джонни. — Тогда я был сумасшедшим маленьким ублюдком, сражался с большими парнями, думая, что я невероятный халк. — Он покачал головой и нежно улыбнулся. — Оказывается, я не был им, и я имею рентген и неделю в больнице, чтобы доказать это.

— Господи, — выдавила я. — Тебе было всего десять! Ты мог умереть.

— Теперь я больше. — Он грустно улыбнулся. — Труднее сломать.

— Да. — Я крепко сжала его руку. — Это правда.

Джонни показал мне еще несколько своих боевых ран, посмеиваясь каждый раз, когда я стонала или давилась.

Разговор, казалось, отвлекал его от его боли, и я была рада.

Его плечи уже не были так напряжены, и чем больше мы разговаривали, тем больше исчезала скованность в его теле.

— О, и я сломал скулу, когда мне было четырнадцать. — Джонни наклонил свое лицо близко к моему. — Видишь там? — Он указал на тонкую серебристую линию, пересекающую верхнюю точку его левой щеки. — Сейчас ты едва ли это видишь, но это было чертовски больно.

— О, да, — задумчиво произнесла я, осматривая тонкий шрам. — Я никогда раньше этого не замечала. — Я перевела взгляд на его бровь. Не в силах остановиться, я протянула руку и снова провела большим пальцем по его брови. — Почему она всегда кровоточит?

— Не было шанса исцелиться, — объяснил он, оставаясь совершенно неподвижным, пока я неуместно прикасалась к нему. — Заживет должным образом, как только сезон закончится.

— О, — прошептала я, ища на его лице еще больше скрытых боевых ран.

Когда мои глаза снова встретились с его, я обнаружила, что он наблюдает за мной, его темно-синие глаза горят и устремлены на меня.

— Игрок из Ройс причинил тебе боль там? — Я наклонила голову туда, где полотенце было накинуто на его бедро. — Так вот почему ты потерял сознание?

Джонни неохотно кивнул.

— Можно мне посмотреть? — Спросила я, мой голос был едва громче шепота.

Он напрягся.

— Пожалуйста?

Он медленно покачал головой.

— Шэннон, я не думаю, что это хорошая идея.

— Пожалуйста? — Повторила я, нервно глядя на него. — Я уже знаю, что там, и ты показал мне другие.

— Это плохо, Шэннон, — хрипло ответил он. — Поверь мне, ты не захочешь это видеть.

— Ты можешь доверять мне, — прошептала я. — Я никому не скажу.

Джонни долго смотрел на меня, не сводя с меня глаз, прежде чем тяжело выдохнуть.

Плечи опустились, он опустил руки по бокам, но не сделал ни одного движения, чтобы показать мне.

— Можно мне? — Я спросила.

Он закрыл глаза и натянуто кивнул.

Я поняла, что он давал мне поводья, чтобы делать то, что я хотела.

Дрожа, я убрала полотенце и уставилась на то, что выглядело как недавно зашитый шрам на внутренней стороне его правого бедра.

Его бедро было опухшим, фиолетового цвета, а выглядящий сердитым, мокнущий шрам был частично скрыт тканью его боксеров.

— О боже, Джонни, — выдохнула я, соскальзывая со скамейки на пол, чтобы получше рассмотреть его.

— Не делай мне больно, — предупредил он болезненно уязвимым тоном.

— Я не буду, — пообещала я, опускаясь на колени между его ног и ожидая, когда он даст мне добро.

Натянуто кивнув, Джонни откинул голову назад и закрыл глаза, крепко сжав челюсти.

Я осторожно потянулась к подолу его боксерских трусов и осторожно сняла ткань с его плоти, только чтобы ахнуть при виде.

Его бедро было волосатым, за исключением шестидюймового участка кожи.

И этот конкретный шестидюймовый участок кожи был опухшим, выглядел жестким и ужасного коричневато-желтого цвета.

— Он сочится, — прошептала я, проводя пальцами по неровному следу там, где его снова зашили. Хрупкие, едва зажившие швы явно были разорваны ботинком игрока Ройс, который попал ему в пах. Гной, вытекающий из раны, был красновато-желтого цвета. — Джонни, все плохо.

— Я знаю, — выпалил он, все еще зажмурив глаза. — Док сказал мне.

Я осторожно провела пальцами по шраму и окружающим синякам.

— Тебе больно, когда я прикасаюсь к тебе вот так?

— Да, больно, — ответил он хриплым голосом.

Тяжело выдохнув, я погладила его бедро и боролась с желанием прижаться поцелуем к его порезу.

— По совершенно другой причине, — прохрипел он.

И вот тогда я заметила, что я делаю — что я делала в последнюю минуту или около того.

Я сидела на коленях между его ног, поглаживая внутреннюю поверхность бедра, пытаясь унять его боль.

Мои глаза метнулись к опасной зоне, и у меня пересохло во рту.

Так вот почему люди называли это разбиванием палатки.

Я не была уверена, что это утверждение применимо к этой конкретной породе мальчиков-подростков, потому что Джонни не просто ставил палатку в этих штанах — он ставил шатер.

Издав низкий стон, он оттолкнул мою руку и двинулся, чтобы сомкнуть бедра, но я остановила его.

Я остановила его.

— Нет, — пробормотала я тихим и хриплым голосом.

Я чувствовала жар его взгляда на своем лице.

Он снова сдвинулся, чтобы сомкнуть ноги, и я покачала головой.

Его глаза снова были открыты, зрачки были темными и расширенными.

— Что ты делаешь? — прошептал он, прикусив распухшую нижнюю губу.

Я не знала, что я делала.

Я не знала, о чем я думала.

Я не могла говорить.

Я едва могла дышать.

Я сходила с ума прямо здесь, на коленях, посреди раздевалки в Дублине.

И это была его вина.

Временная потеря рассудка заставила меня наклониться вперед и поцеловать его в бедро.

Звук, который вырвался из груди Джонни, был болезненным, гортанным стоном.

— Шэннон, пожалуйста…

Я снова поцеловала его.

— Черт, — проворчал он, ноги теперь дрожали. — Я не могу…

В третий раз, когда я поцеловала его, он сжал мои волосы в кулак и притянул мое лицо к своему.

— Шэннон, — простонал Джонни, звуча одновременно болезненно и задыхаясь, когда он нежно прижался своим лбом к моему. — Мы не можем…

Я заставила замолчать все, что он собирался сказать, прижавшись губами к его губам.

И, как и раньше, он превратился в камень.

— Прости, — выдавила я, отстраняясь. — Я сделала это снова.

— Все в порядке, — сказал он мне, тяжело дыша, как и раньше.

— Нет, нет, нет, — выдавила я, вскакивая на ноги и бросаясь к двери. — Ты ранен! Ради всего святого, ты ждешь, чтобы отправиться в больницу, а я просто — о боже! Мне так жаль.

— Шэннон, подожди, — крикнул Джонни, пытаясь схватить свой клатч. — Подожди!

Я не стала ждать.

Вместо этого я сделала то, что должна была сделать раньше.

Я сбежала от Джонни Кавана.

Поспешив к двери, я распахнула ее.

Она открылась примерно на четыре дюйма, прежде чем снова захлопнуться — ладонь прижалась к нему, причина — без сомнения.

— Подожди, — скомандовал он, стоя так близко ко мне, что я могла чувствовать, как его грудь поднимается и опускается у моей шеи.