— Я вижу, что вы приписали Бену Джонсону шесть стоунов семь фунтов. Объясните, почему?

— Когда-то это был очень хороший жеребец. Он состарился, выдохся. Его уже нельзя так гонять, как прежде, так что шесть-семь — это будет для него в самый раз. А ниже никак нельзя, хоть он и стар и выдохся. Это был скакун высокого класса, когда он завоевал Большой кубок в главной скачке в Эборе.

— Значит, по-вашему, если они поставят его к стартовому столбу в такой же отличной форме, как в тот день, когда он взял приз в Эборе, так он победит и на этот раз?

— В такой же форме, как на главной скачке в Эборе, и с шестью стоунами семью фунтами на спине? Да для него это будет прогулка!

— Вы не считаете, что один из трехлеток может его обставить? Победитель дерби с семью стоунами вполне может.

— Да, этот может, но никакой другой. Но пусть даже так — старик Бен все равно покажет себя. Это же была знатная лошадь когда-то. Маленькая караковая лошадка… и такая сухая, крепко сбитая, как ляжка уэльского барашка… Да что толку все это вспоминать. Уж не первый год они стараются его подготовить. Даже в турецкой бане парили — сгоняли жир. Это была фултоновская затея. Он всегда говорил, что не имеет значения, каким способом согнать жир, лишь бы его согнать. Чем меньше в легких жира, тем больше в них воздуха, говорил он. Да только после этой турецкой бани лошади приходили к финишу измочаленные вдрызг. Если лошадь не стоит на ногах, все ваши тренировки — пустое дело. На каждый фунт веса, который вы у нее отнимете, вы должны бы добавить ей фунт здоровья. Ничего у них со старым Беном не выйдет, если они не отрастят ему новую парочку крепких передних ног. А на старые я своих денежек не поставлю.

— Но не думаете же вы, что Коуртней непременно так же, как вы, расценит возможности этой лошади? Припишет ей так же мало, как вы?

— А он не может приписать ей больше… Эта лошадь должна получить семь стоунов, может быть, даже меньше, но никак не больше.

— Рад это слышать, ведь я знаю, какая у вас башка на плечах, и все скачки до единой прочно сидят вот тут. — Стэк постучал пальцем по лбу. — Но вот что я хочу вас спросить: есть ли там трехлетки, которые могли бы быть ему опасны?

— Победители дерби и приза для старшего возраста получат от восьми стоунов до восьми с лишним, а трехлеткам, если у них на спине будет больше восьми стоунов, нечего делать на скаковой дорожке Цесаревича.

Оба умолкли. Удивленный молчанием Стэка, Джорнеймен сказал:

— А в чем дело? Вы слышали что-нибудь интересное про нашего старину Бена?

Стэк наклонился к собеседнику.

— Да, я кое-что слышал и начал наводить справки.

— А каким образом удалось вам что-то услышать?

Стэк пододвинул свой стул поближе.

— Я был в Чолк-Фарм, в «Ярборовском гербе», ну, знаете небось, — возле омнибусной остановки. Там этими делами занимается Боб Баррет. Он три раза в неделю снимает для этого у хозяина буфетную — в среду, пятницу и субботу. А Чарли Гроув принимает там ставки по понедельникам, вторникам и четвергам. Но у Боба дело поставлено шире. Говорят, что он собирает не меньше двадцати фунтов за утро. Вы ведь знаете Боба — здоровенный такой малый, восемнадцать стоунов, ни на унцию меньше. И уж больно горячий, под злую руку ему не попадись.

— Да, я его знаю; у него всегда бывает про запас веселая история про какую-нибудь девчонку. Народ его любит. Ходит в этакой плоской шляпе с широченными полями. Да, я его знаю. Говорили, что он подался в этот район. А раньше держал табачную лавочку на Грей-Портленд-стрит.

— Он самый, — сказал Стэк. — Я так и думал, что вы про него слышали.

— Здесь нет таких, про кого б я не слышал. Не скажу, чтобы этот малый был мне по душе. Я знаю одну девушку — так она имени его слышать не может. Но ставки он принимает сходные, и дела у него идут неплохо.

— У него недурной домик в Брикстоне, свой экипаж, и жена — прехорошенькая женщина, залюбуешься. Я видел ее с ним в Кэмптоне.

— Вы были там сегодня утром?

— Был.

— Это не он ли шепнул вам кое-что?

— Дождешься от него!

Оба рассмеялись, и Стэк сказал:

— Вы знаете Билла Ивенса? Вы ведь встречали его здесь. Тот, что всегда в синей куртке и котелке. Такой статный, смуглый, не дурной из себя малый, и вечно у него имеется какая-нибудь вещичка на продажу или закладная, с которой он может расстаться за бесценок.

— Да, знаю я этого малого. В Эпсоме на дерби встретил как-то. Сара Тэккер, хозяйкина подружка, была от него прямо без ума.

— Ну как же, она ушла из дома и жила с ним. Потом они поскандалили, а теперь как будто снова сошлись. Кто-то видел их вместе. В общем, помирились. Билла здесь не было все лето, бродяжничал где-то. Никудышный малый, но разнюхать, что надо, — на это он горазд.

— Так это у вас от Билла Ивенса сведения?

— Ну да, от него. Он только что воротился из Истборна, — все время околачивался там на тренировочных дорожках. Что его туда приманило — лошади или другое что, — бог весть, но только узнал он от пастуха, что Бен Джонсон имел по семь часов шаговой работы в день. Ну, тут, видно, Билла и взяло за живое. Семь часов в день — это, что ни говори, малость странновато. А Билл приволокнулся за одной служанкой из тамошних тренировочных конюшен, — до того хороша была красотка, говорит Билл, глаз не оторвешь, — ну вот он и надумал вызнать через нее кое-что насчет этих семичасовых прогулок. Один из конюхов ухлестывал за этой девицей тоже, и Билл вскорости узнал все, что ему было нужно. Лошадь слабовата на передние ноги — это вы верно сказали, — вот почему стали они ее так прогуливать.

— Значит, по-ихнему, если лошадь целый день будет выхаживать шагом по холмам, так потом придет к финишу первой?

— Я же не говорю, что они совсем не пускают его работать галопом. Ясное дело, ему и пробный галоп дают, но только помаленьку, потому как ноги у него не в порядке.

— Так толку тоже не будет. Не верю я, чтобы лошадь могла взять Приз Цесаревича, если у нее нет четырех крепких ног, — а у старины Бена их только две.

— Он долго отдыхал, и говорят, что еще никогда, с того времени, как выиграл Большой Эбор, не был в таком порядке, как сейчас. Никто не считает, что он не выдержит долгого галопа, но они не хотят тренировать его сверх необходимости по причине слабых связок. Беда-то не в заднем сухожилии, а в слабой связке. Они считают, что дело не в том, чтобы получше натренировать его, — по их мнению, он обязательно выдержит скачку, что его хватит даже на три скачки. Они говорят: если его гандикапируют с семью стоунами, пусть он будет лишь наполовину натренирован, ни одна лошадь в Англии не выстоит против него. У них к той же скачке подготовлена еще одна лошадка — Лавровый Венок. Так она вначале должна повести за него скачку, но только ей далеко до Бена. Вы же сами говорите, что с шестью стоунами семью фунтами он легко может взять приз. Тогда он даст кучу денег. На старте за него будут давать пять к одному. А общая игра по всем большим скаковым клубам дойдет, прежде чем объявят веса, до ста к одному. Я сам не прочь поставить на него соверен, если вы войдете со мной в долю.

— Лучше подождем, пока объявят веса, — сказал Джорнеймен. — Потому что, если до Коуртнея дойдет, что старину Бена пытаются натренировать, он, глазом не моргнув, навалит на него семь стоунов десять фунтов.

— Вы так полагаете? — промолвил Стэк.

— Да, так, — сказал Джорнеймен.

— Но вы согласны со мной, что если его гандикапируют не больше чем в семь стоунов и приведут к столбу в хорошей форме, тогда можно голову прозакласть, что эта скачка для него плевое дело?

— Не только голову, можно ставить тысячу фунтов против медного фартинга.

— Но смотрите — никому ни слова.

— Да к чему мне это?

Оба помолчали. Затем Джорнеймен сказал:

— Вы не видели мой Кембриджширский гандикап? Интересно, что вы скажете.

Стэк ответил, что он с удовольствием поглядит его как-нибудь в другой раз, и предложил спуститься вниз.