Пятнадцать — двадцать бедно одетых женщин сидели на обитых красным плюшем скамейках, расставленных вдоль стен. Маленькая старушка с очень бледным лицом и совсем белыми волосами, стоя возле окна, жаловалась в пространство на свои беды.
— Я жила у нее больше тридцати лет. Всех ее детей вырастила. Поступила к ней нянькой, а когда дети подросли, все хозяйство на меня свалилось. Сама-то хозяйка последние годы была прикована к постели. Она все переложила на мои плечи. Сколько раз, бывало, возьмет мою руку и скажет: «Вы такая славная женщина, Холмс, только не вздумайте покинуть меня, разве я могу обойтись без вас?» Но, когда она умерла, семья решила расстаться со мной. Очень сожалеем, сказали они, им никогда такое и в голову бы не пришло, да только их, понимаете ли, пугает, что я становлюсь слишком стара. Верно, не следовало мне так долго служить на одном месте. Я бы, может, и переменила работу, да ведь она твердила с утра до ночи: «Вы не должны оставлять нас, мы без вас просто не можем обойтись».
Двери раздвинулись, и появилась секретарша — энергичная молодая особа, говорившая непререкаемым тоном.
— Попрошу прекратить разговоры, — сказала она. Ее проворный взгляд остановился на маленькой старушке, и она шагнула к ней. — Как, вы опять здесь, мисс Холмс? Я же сказала, что дам вам знать, если подвернется что-либо для вас подходящее.
— Да, вы так сказали, мисс, но мои маленькие сбережения подходят к концу, а хозяйка требует денег за комнату.
— Тут я вам ничем помочь не могу. Когда что-нибудь подвернется, я вам напишу. Но я не могу допустить, чтобы вы появлялись здесь через два дня на третий и отнимали у меня время… Нечего вам тут прохлаждаться. — И, пробормотав что-то по адресу глупых старух, которые все надеются устроиться на место, секретарша подозвала к своей конторке четырех женщин и в том числе Эстер. Критически оглядев их с головы до пят, она остановила свой взгляд на Эстер, по-видимому, оставшись довольна ее внешностью.
— Подыскать такое место, как вам хочется, будет до начала сезона нелегко. Будь вы хоть на дюйм-два повыше ростом, я бы мигом устроила вас горничной в любой дом. Сейчас в моде высокие служанки в возрасте примерно двадцати пяти лет, и по летам вы как раз подходите.
Эстер оставила секретарше дюжину почтовых марок, и вскоре к ней стали поступать письма с адресами дам, которым требовалась прислуга. Предложения были весьма разнообразны, так как секретарша, по-видимому, посылала их без разбору, и Эстер приходилось проделывать длинный-предлинный путь из Брикстона до Ноттинг-хилла, лишь для того, чтобы побывать у каких-то бедняков, для которых одна «служанка за все» и та являлась большой роскошью. Эта бессмысленная беготня по городу крайне ее утомляла. Из какого-нибудь дома на Бейзуотер ей приходилось тащиться в Кенсингтон на Хай-стрит, затем в Эрлс-коурт, а третий наниматель мог оказаться где-нибудь в Челси. Угадать, где больше повезет, было невозможно, а пока она колебалась, не зная, какой адрес предпочесть, место мог перехватить кто-нибудь другой. Нередко бывало и так, что хозяев не оказывалось дома, и ей предлагали наведаться позже. Эти случайные свободные часы она проводила в парке — чинила Джекки носки или подрубала носовые платки. Нередко ее заставал за этим занятием вечер, а потом ее ждало новое разочарование, и с тяжелым сердцем она брела в теплых летних сумерках от Марбл-Арч по опустевшей Серпентайн и выходила на Пиккадилли — сверкающую цепочку огней на фоне заката.
Стоя на Пиккадилли в ожидании омнибуса, который должен был доставить ее на Ладгейт-хилл, Эстер чувствовала себя в центре многолюдного людского потока, заполнявшего улицы. Огромные отели, фиолетовые в вечерних сумерках, стояли спокойно и величаво; кафе «Монико» — французские газеты и итальянские вина… Фешенебельный отель «Критерион»… Нарядные экипажи останавливались перед его серым фасадом, и приехавшие поужинать господа направлялись к подъезду. Хорошая погода ранее обычного часа привлекала сюда женщин с бедных окраин. Они появлялись на Пиккадилли, прогуливались по площади, сворачивали на влекущую к себе Риджент-стрит; белые платья плотно обтягивали бедра, подолы развевались, боа из страусовых перьев, ниспадая с плеч, едва не мели концами тротуар… Но под этим пышным маскарадом глаз Эстер нередко угадывал обыкновенных девушек-служанок. И она думала о том, что их судьба во многом была сродни ее судьбе. Они также были обмануты и брошены, как она, и, быть может, у каждой из них был ребенок, которого она растила, как могла, только им не посчастливилось, как ей, устроиться на место.
А теперь, казалось, удача и к ней повернулась спиной. Была уже середина сентября, а она все еще никак не могла подыскать себе подходящей работы, и со дня на день ей становилось все труднее отказываться от предложений места с жалованьем в шестнадцать фунтов в год. Но она подсчитала все точно до единого пенни и знала, что меньше, чем на восемнадцать фунтов в год, ей не прожить. Если она получит восемнадцать фунтов и хозяйка будет к ней настолько добра, что подарит ей что-нибудь из своих старых платьев, тогда все устроится. Но что она будет делать, если не раздобудет этих двух лишних фунтов, Эстер не знала. Может быть, какое-то время ей и удастся протянуть на шестнадцать фунтов, но рано или поздно она кончит работным домом. Ее бы это не испугало, если бы не ребенок. Не может она расстаться со своим драгоценным сынишкой, который так нежно ее любит, — не может, будь что будет, только не это! Внезапно она отчетливо увидела его перед собой, увидела, как он играет на улице и ждет, чтобы мама вернулась домой, и любовь к нему пронзила ее с такой силой, что у нее на миг словно бы помутилось в голове, и, с изумлением прислушиваясь к самой себе, она подумала: ну можно ли так сходить с ума из-за ребенка?
Дрожь испуга прошла по ее телу. Чтобы не тратить денег на омнибус, она решила пройти через Лейстер-сквер. Порой она убыстряла шаг или, рассерженная, негодующая, перебегала на другую сторону улицы, когда какой-нибудь прохожий окликал ее, привлеченный ее миловидной внешностью… Шелка и атлас исчезали в подъезде отеля «Эмпайр», цветные стекла и шпили «Альгамбры» горели в свободном, чистом пространстве неба. Эстер совсем пала духом. Целый день она бродила по городу, с утра у нее еще не было крошки во рту и, ослабев телом, она ослабела и душой. Она почувствовала, что не в силах больше бороться с судьбой, когда весь мир, казалось, ополчился против нее… Голод, жажда, усталость сломили ее. А соблазны города обступали ее со всех сторон, чаша с отравой была у самых ее губ. Какой-то молодой человек в смокинге заговорил с ней. У него был мягкий голос и ласковый взгляд.
Вспоминая это мгновение десять минут спустя, Эстер чувствовала, что она готова была ответить ему.
Она стояла тогда на Чаринг-кросс, ощущая в голове какую-то странную звонкую пустоту и легкость, которые не в силах была преодолеть, и, как во сне, видела вокруг себя шумную, бурлящую толпу. Но через секунду дурнота прошла, и Эстер ужаснулась, поняв, какого страшного она избежала соблазна. И тут, как и на Пиккадилли, она так же без труда различала среди уличных женщин бывших служанок, только здесь это были уже служанки из меблированных комнат — бедные погибшие создания, одетые кое-как, не брезгующие услугами булавок. Две молодые женщины брели впереди Эстер. Одна повисла у другой на руке, и они лениво перебрасывались фразами. Они только что вышли из закусочной, и взгляд их выражал сытое довольство. На той, что шла с краю тротуара, была порядком засаленная лиловая юбка с такой же засаленной блузкой шоколадного цвета. С помятой шляпки уныло свисало сломанное желтое перо. Другая была в тускло-зеленой юбке и вытертой жакетке из бумажного вельвета, утратившего все признаки вельвета, кроме бумажной основы. Девушка лет шестнадцати переходила улицу. На ней было красное кашемировое платье, на плечах — вышитая бисером накидка, в волосы вплетена красная лента. Она шагала твердо, размашисто, словно мальчишка, засунув левую руку в карман. Прошло несколько толстух; их глаза влажно и призывно блестели; подгулявший мужчина лет пятидесяти, огромный, горбоносый, с нафабренными усами, стоял в дверях ресторана, разглядывая проходивших мимо женщин. Из табачной лавочки вышли, пошатываясь, двое молодых людей с лицами пропойц и игроков. Двери ресторанов и пивных стояли настежь — там на высоких табуретках перед полированными стойками восседали завсегдатаи баров.
