Алексей Иванович в нарастающем беспокойстве уже прикидывал, как бы не проглядеть среди ночи роковую стрелку, суметь заранее прижаться к левому берегу, как вдруг плот с визгливым царапаньем вдавился в гущину ветвей, завис над струящейся водой. Бревно, что из последних сил прижимал он к плоту, отпружинило от кустов, выскользнуло из-под руки, ушло в темноту, в бурлящих вокруг потоках. Отчаянные попытки высвободить плот из цепкости кустов оказались бесполезными, - шест до дна не доставал, рукой дотянуться до ветвей, зацепивших плот снизу, он не мог, - плот держал, если сидел он точно посередине.

«Ещё один подарочек! – сокрушённо думал Алексей Иванович, стараясь не впасть в отчаянье. – Хуже, пожалуй, не бывает – трагическая гибель на плоту среди неоглядных весенних вод!..»

Вынужденное бездействие обостряет печали духа и невзгоды тела. Голод, прежде заглушаемый заботами о спасении, теперь, среди ночи, в неподвижности крохотного жизненного пространства, явил себя острой сосущей болью. Второй день на исходе, ни крошки не положил в рот! Желудок вышел из подчинения, жил своей требовательной жизнью, он не то, чтобы кричал, он немо вопил хоть о малом кусочке пищи! Увы, вся еда осталась в лодке, в так и не развязанном рюкзаке…

Белый комочек в носу плота зашевелился. Обвыкшие в темноте глаза Алексея Ивановича разглядели, как зайчишка поднялся на задние лапы, потянулся мордочкой к свисающим веткам, жадно, торопливо стал обгладывать. Человек и зверь, оба равны были перед голодом!

Алексей Иванович подтянул к себе ивовую ветвь, зубами содрал полоску коры, жевал её неподатливую плоть до онемения в скулах. Рот заполнился волокнистой горечью. Он заставил себя проглотить один комок, другой. Желудок не принял чужеродной пищи, ответил такой болью, что Алексей застонал.

Он лёг на спину, пытаясь хоть на время забыться. Перетруженные мышцы спины, рук, ног судорожно подёргивались, не давали успокоения. А сильная полая вода шумела, играла в раздвинутых берегах, ворчала, напирая на плот, порой всплёскивала, будто выметнувшаяся поверх воды большая рыбина. Пик половодья, по прикидке Алексея Ивановича, был уже близок. Когда вода начнёт спадать, может быть, он сумеет упереться в дно шестом, сдвинуть плот. Но когда это будет? И доживёт ли он до этого часа?..

К голоду добавился холод. Как ни обкладывал он себя сеном, как ни укрывал оставшимся у него куском брезента то голову, то плечи, то грудь, холод всё глубже ознабливал ослабевшее тело. Ни кусочек брезента, ни увлажнённое близкой водой сено не могли оградить от зябкости весенней ночи, штаны с отрезанными штанинами, намокшие, изгрязнённые, липли, холодили. Он охватывал остатки ног ладонями, мял, растирал их, но холод от коченеющих культяшек растекался по спине к плечам. В холодной ночи он дрожал и тихонько постанывал.

У своих ног он ощутил какое-то шевеление. С прилившей волной радости догадался с изумлением, что это зайчишка, признавший его своим спасителем, жмётся к нему. Долго ворочался зверёк, устраиваясь между его культяшек, наконец, прижался, затих. И от живого его тепла начали согреваться ноги, согреваться стало тело, ушла знобная дрожь.

Недвижно лежал Алексей Иванович, боясь спугнуть благодарную зверушку, и впервые за две последние страшные ночи растроганно улыбался в темноту.

С трудом вышел он из забытья. Плот покачивало. Не сразу он догадался, что плот разворачивается, движется. Ночная прибыль воды подняла, выдавила плот из цепких охватов ветвей. Плот снова втянуло в русло, понесло и, казалось, стремительнее, чем прежде.

По очертаниям знакомых берегов Алексей Иванович угадывал, что стрелка, где должна была определиться его судьба, уже не далеко. Только бы не занесло плот в правое русло, растянувшееся на два десятка километров. Из тех безлюдных берегов и коварных извилистых поворотов ему уже не выбраться.

Алексей Иванович поднял шест. Зайчишка от резкого движения испуганно стриганул ушами, вроде бы даже нехотя перебрался на своё место.

«Прости, дурёшка. Работать надо!» - постарался голосом успокоить его Алексей Иванович, сам же напрягся в лихорадочной готовности к последней схватке с рекой. Плот надо было как-то прижать ближе к левому берегу. Перед самой стрелкой река, как помнил Алексей Иванович, прямилась. Если плот войдёт в левостороннее течение, тогда он спасён.

По-прежнему плот несло среди мусора, брёвен, топляков, медлительно заныривающих, будто тяжёлые поплавки, в воду. Шестом он отталкивался от догоняющих брёвен, чуть-чуть, но приближал плот к более низкому левому берегу.

Стрелка уже завиднелась высоким, заострённым, как нос корабля, берегом. Алексей Иванович напряжённо вглядывался, стараясь предугадать место, где течение раздваивается. И не предугадал другого возможного коварства весенней реки – напор воды промыл береговую кромку левого низкого берега, плот подхватило, устремило в образовавшуюся промоину, вынесло через луговой разлив в знакомое лесное озеро, с подтопленными рощами, с тихой здесь, умиротворённой замкнутыми берегами, водой. Плот какое-то время двигался по инерции, медленно кружась, наконец, остановился среди вод.

Впору было оглядеться, сообразить, к добру или к отчаянью привёл его случай? Отсюда, за разливами, уже виднелся узкий верх колокольни, кирпично краснеющий на утреннем солнце. Но эти последние два километра ещё предстояло одолеть. Из озера в левое русло реки, в которое он так стремился попасть, выходила длинная глубокая протока. Течение всё ещё шло из реки в озеро. Нечего было думать пробиться в русло против течения на неуклюжем плоту. Предстояло снова, как ночью, терпеть и ждать, когда истощится неодолимая сила половодья, и вода в реке начнёт убывать.

«Что ж, будем исходить из того, что есть, - с выстраданной житейской мудростью подумал Алексей Иванович, понимая, что другого не дано. – А тебе, бедолажка, пора и к дому!..» - проговорил он, с жалостью и грустью глядя на зайчишку, опять прижавшемуся к брёвнышкам и вопросительно косившему карими выпуклыми глазами.

Он подогнал плот к узкой косе материкового берега, попытался голосом подбодрить зверька. Зайчишка не двигался, только вертел настороженно вскинутыми ушами. Пришлось подвинуться, тихонечко подтолкнуть сопротивлявшегося его руке зверька. Зайчишка обиженно отполз на самый край выступающего брёвнышка, вдруг вытянулся столбиком, навострил оба уха на открывшуюся ему землю. дрожь освобождения взъерошила его шкурку. Великолепным цирковым прыжком перемахнул он кромку воды, понёсся, разбрызгивая лужицы, сверкая пасынками задних ног, к лесу. На склоне взгорья остановился, вытянулся, глядя в сторону оставленного на плоту Алексея Ивановича, подвигал, будто помахал длинными ушами. Подковылял к молодым осинкам, жадно, тряся головой, стал обгрызать кору.

«Изголодался, дурёшка!» - подумал Алексей Иванович и вздохнул. Уже через силу, вялыми движениями рук, отказно держащими отяжелевший шест, подогнал он плот к началу протоки. С тоской смотрел, как мусор всё ещё наплывает из русла в озеро. Стащил с культей напитанные влагой чехлы, поразвесил сушиться на уже пригревающем солнце. Уткнувшись головой в ворох замятого сена, забылся.

Проснулся в оторопи, как будто заспал нечто для себя важное. Нацепил сбитые во сне очки, огляделся, не сразу сознавая, где он, что с ним. Горечь безнадёжности вернулась, когда обозрел всё те же безлюдные разливы и свой маленький плотик, сиротливо недвижный среди вод.

От резкого его движения волны разошлись от плота. На волнах закачалась полоса мусора, и Алексей Иванович едва не вскрикнул – полоса мусора в протоке была недвижна! За выпуклостью берега по-прежнему гудела, плескалась, играла в тесных здесь берегах река, но вода уже не переливалась в озеро, течение в протоке остановилось! Алексей Иванович подхватил шест, торопливыми движениями, опасаясь, что капризный вал половодья может снова закрыть дорогу, вытолкнул плот в протоку.

Сама протока была глубока, до дна шест не доставал, но края протоки обозначились выступающими из воды ветвями тальника. Оттолкнув плот от одного берега, он подгребал шестом к другому, так, зигзагами, и двигался в обретённой надежде, преодолевая почти полукилометровый путь. Когда, наконец, открылось устье с мутной, водоворотной суводью, у него уже не было сил даже поднять шест. Тяжело дыша, он лежал на плоту, но глаза его уже видели за дальним поворотом и колокольню, и купол церкви.