− Всё от того, что когда надо, ты не даёшь газ! – сказала она с такой категоричностью, с таким небрежением к его усилиям, что Алексей Иванович, и без того весь издёрганный, не удержал себя. Вспылил, послал Зойку, чуть ли не к дьяволу.

Лицо Зойки залилось краской, в ответной злости она выкрикнула:

− Ну, и сиди тут! Машину толкать больше не буду! – она вышла на придорожный бугор, оскорблено отвернулась, демонстративно сунула руки в рукава куртки.

Алексей Иванович не то чтобы любил, - в эту минуту он ненавидел Зойку! Не давая разыграться злым чувствам, достал лопату, неуклюже пристроившись в грязи на протезах, с упорством, с неотступностью, как когда-то случалось на фронте, стал откидывать грязь от колёс.

Тут-то, словно ниспосланный во искушение, и появился Зверьбогатырь, как сразу определил его про себя Алексей Иванович, да ещё с таким же дюжим напарником. В милицейской распахнутой шинели, в фуражке, сбитой на затылок, с хитровато-весёлыми глазами, он оглядел отстранённо стоявшую на бугре Зойку, осевшую в дорожное месиво машину, измазанного Алексея Ивановича с грязной лопатой в руках, присвистнул:

− Ну, путешественнички, копать вам да копать до сухого лета! Садись за руль, хозяин, - сказал он Алексею Ивановичу. – Да сильно не газуй, держись колеи. И вы, милая загрустившая барышня, садитесь – обратился он к Зойке. – По такой-то грязи, да в ваших сапожках! Разве только на руках пронести!..

Алексей Иванович постарался не заметить вольную фамильярность Богатыря, но садясь за руль, отметил, как оживилась Зойка: и хмурость, и злость слетела с её лица. Улыбнулась, опираясь на руку весёлого пришельца, занырнула в открытую дверцу машины.

Алексей Иванович знал, что беды могут следовать и за добрыми делами, но цепкая грязь дороги смирила его с неизбежностью.

Когда, почти уже в сумерках, машина толкаемая могучими плечами и криками, вырвалась, наконец, из грязи на сухую возвышенность у охотничьего дома, Алексею Ивановичу не оставалось ничего другого, как растроганно поблагодарить за помощь могучих мужиков. Зверь-Богатырь рассмеялся:

− Свои люди – сочтёмся! Ступайте в дом, а мы насчёт белья похлопочем… Ночевать-то под одной крышей придётся!

База ещё строилась, дом не был обихожен. В комнатах стояли лишь железные койки с матрацами. Но всё же потолок и стены в холодеющей ночи!

Зойка, всё ещё показывая обиду, отстранённо сидела на кровати. Алексей Иванович притащил из машины ружьё, рюкзак, молча выкладывал на подоконник хлеб, термос, прочую снедь, что обычно было в обязанности Зойки.

Всё, что случилось, он видел как бы со стороны, - и Зойку, и этого Богатыря-Зверя, и себя, и понимал, как, раздражённый, неуклюжий, весь заляпанный грязью, безвольный раб своей машины, он проигрывал в глазах Зойки рядом с могучим весёлым мужиком.

Зверь-Богатырь явился в деловой озабоченности, сообщил:

− Бельё на складе, Вам, вижу, трудно, - он предупредительно склонился к Алексею Ивановичу. – Может, супруга ваша пройдёт, получит?..

Зойка, сделав безразличное лицо, ждала, что ответит Алексей Иванович. И он, как-то не подумав, почему сильный мужик не может прихватить со склада два лишних комплекта белья, сказал:

− Сходи, Зой… Зойка в готовности встала. Вернулась она через двенадцать минут в непонятном возбуждении, швырнула бельё на матрац, зло и требовательно, крикнула:

− Немедленно едем домой!.. Я не хочу, я не могу здесь оставаться! Слышишь? Заводи машину!..

Чем больше Зойка кричала и размахивала руками, прятала глаза от вопрошающего взгляда Алексея Ивановича, тем определённее казалось, что она не столько рвётся домой, сколько старается оправдать себя за то, что случилось с ней на коротком пути от склада до этого вот дома. Ехать в город было безумием. Если бы Алексей Иванович даже поддался Зойкиному капризу, бросил бы машину в обратный путь, они напрочь засели бы в грязи на первом же десятке метров. Он не сомневался, что Зойка понимает это. И когда она, не выдерживая молчаливого его несогласия, выкрикнула с какойто детской угрозой:

− Я тебя предупредила, смотри теперь сам! – он, сдерживая готовый уже вырваться ответный крик, молча застелил постель, коротко приказал:

− Ложись…

Себе он постелил на соседней кровати, задул керосиновую лампу, скинул протезы, лёг.

Физически он весь был разбит, старался не сорваться нравственно. В полудрёме слышал, как в соседней комнате, за тёсовой перегородкой, ворочается на кровати Зверь-Богатырь, встаёт, выходит в коридор, курит. Или ждёт?.. Дыхания Зойки не слышно, затаилась, как мышь.

Алексей Иванович в общем-то догадывался, что произошло с Зойкой там, за стенами дома. Но запретил себе думать о том, он был не в состоянии раскрутить ещё одну мучительную думу.

Через усталое сознание прошла неожиданная мысль: а если бы Отелло возвратился к Дездемоне сразу же из долгого изнурительного похода, и Касио вручил бы ему роковой платок, когда ум его был отуплён общей физической измученностью, что произошло бы тогда? Трагедии, наверное бы, не случилось. Шекспир воссоздавал трагедии, исходя из комфортного физического и душевного состояния своих героев.

Утром Зверь-Богатырь исчез, похоже уплыл со своим напарником на разливы рыбачить.

Алексею Ивановичу было не до охоты, он ждал, когда хоть немного пообдует землю, чтобы возвратиться домой. Случайно пробившийся на базу «Газик» выволок на буксире их «Москвичонка» к проезжей дороге.

Все беды как будто остались позади. Но и в пути, за рулём, Алексей Иванович не почувствовал успокоения. По каким-то мельчайшим проявлениям в Зойкином поведении, в её настроении, он с большей долей вероятности мог представить, что произошло там, в ночи. Зверь-Богатырь, выбрав момент, стиснул Зойку, поймал губами её губы, самонадеянно рссчитывая на мимолётную интрижку. Зойка, однако, вырвалась, убежала. Она, вообще, терпеть не могла насилия, может быть, в какой-то миг, вспомнила, что рядом он, Алёша. Наверное, вспомнила, отбилась от Зверя. В чём же тогда её упрекать? Мало ли мужиков засматривалось на Зойку, мало ли женщин пытались увлечь и его, Алексея Ивановича? Страшно не то, что идёт со стороны, страшно, когда тоскливый зов одиночества зазвучит внутри!

Зойка вот она, рядом, в машине, сидит отвернувшись, всё ещё считает себя оскорблённой. Заметил, как пальцем она смахнула со щеки слезу. Слёзы Зойки действовали на Алексея Ивановича двояко: он или взрывался, не веря в искренность мокрых глаз, или в мгновенно охватывающей его жалости подходил, прижимал Зойку к себе. Гладил вздрагивающие её плечи. Молча виня себя за неуступчивость.

Ему вдруг до жара в глазах, захотелось протянуть руку, огладить дурную Зойкину голову, на том и закончить всё, что случилось в этой безрадостной поездке. Но рука оставалась на руле. Он вдруг подумал: «А что, если Зверь-Богатырь не отступит? Отыщет Зойку, станет настойчиво обхаживать?.. Характер её он знал: Зойка шла к чувственным радостям, отбрасывая всё, что могло помешать им. Не случится ли нечто подобное и теперь?..» От этой, казалось бы невероятной мысли, стало ему нехорошо.

До города доехали молча.

Будни с повседневными заботами имеют свойства сглаживать возникающие время от времени семейные неурядицы. Привычное домашнее благополучие как будто бы восстановилось. Но теперь и Алексей Иванович не мог избавиться от ощущения непрочности семейной своей жизни. Какоето время жил с тихо зудящей в сердце тревогой: не так уж велик город, чтобы затеряться в нём, ему казалось, что Зверь-Богатырь уже рыщет по улицам и домам, отыскивая приглянувшуюся ему добычу.

Жизнь, однако, в извечном своём движении, делает порой такие повороты, что предугадать их не по силам даже человеку разумному.

Алексей Иванович опасался встречи Зверя с Зойкой, жизнь лукаво свела его самого с Богатырём- Зверем!.. Разглядел он его в актовом зале среди офицеров милиции, специально собранных для встречи с ним, писателем Алексеем Ивановичем Поляниным. Возможно, ничего не изменилось бы в душевном состоянии Алексея Ивановича от того, что два мужика, между которыми оказалась не по своему желанию Зойка, снова увидели друг друга. Но было одно обстоятельство, мало значимое для Алексея Ивановича, и, видимо, много значимое для Зверя-Богатыря. Встречу организовал и вёл сам начальник Управления, крепкий энергичный генерал ни в чём непохожий на того монументально-неподвижного милицейского генерала, с которым повстречался он когда-то в ночи на зимней дороге близ убитых лосей. Этот генерал оказался из людей читающих не только ведомственные бумаги, и сказал он такие слова: «Я лично преклоняюсь перед мужеством и писательским талантом Алексея Ивановича Полянина», что заставило офицеров, сидящих в зале, заинтересованно и памятливо разглядеть необычного в их среде гостя.