− Пожалуй, теперь могу сказать. Ты прав: случай был. Кто стал бы разбираться, куда стукнула тебя пуля – в сердце или в затылок. Чечмеки из похоронной команды сволокли бы тебя вместе с другими в общую могилу. На том бы и закончилась твоя праведная жизнь. Скажу больше: ещё бы шагов сто в то ночное безлюдье, и ты остался бы там, в беспамятной смоленской земле. Появившиеся солдаты спасли тебя, Полянин. Солдаты вернули тебе командирскую власть надо мной. Но так казалось тогда. Теперь и то, и всё прочее, смотрится по-другому. Не твоя, не моя воля вела нас и к первому, и ко второму исходу. Было нечто свыше.

Провидение не давало одному остаться без другого. Всё тот же закон, Полянин: жизнь возможна лишь в единстве противоположностей. Нераздельная связка: добро – зло, зло – добро, по твоей терминологии. Жизнь лишится энергии развития, если одно оторвать от другого. Не криви губы, командир. Лучше поразмысли на досуге… - Авров окутался папиросным дымом, с минуту выждал, протянул руку, включил настольный вентилятор. Дым завился в синеватую струю, втянулся в бесшумно вращающийся круг, открыв непривычно полное лицо Аврова с белым треугольником усов и снисходительной улыбкой на губах.

− Вот, так, командир, - сказал он, будто поставил размашистую роспись под давно заготовленной бумагой. – Повязаны мы с тобой самой жизнью, и жить нам вместе, хотим того или не хотим. Потому полномочен предложить тебе нужное для общего нашего будущего дело. Но прежде… - тут Авров загадочно улыбнулся. – Прежде хотелось бы покатать тебя по столице. Коечто показать, кое с кем познакомить. Не возражаешь? Время есть?.. Ты, кстати, в какой гостинице остановился? В «Москве»? Ну, это, в общем-то, наша гостиница! Ну, как едем?..

Алексей Иванович молча поднялся.

Всё, что последовало за неожиданным предложением Аврова, Алексей Иванович сравнил потом с подводными съёмками небезызвестного француза Кусто: невиданной красоты придонные гроты, джунгли колышущихся водорослей, уродливые, сравнительно с земным совершенством, морды и тела обитателей морских глубин – всё внове, всё удивляло, и вместе с тем нарастало удушье от присутствия в этом обычно недоступном мире под многометровой толще воды.

Едва вышли через высокий подъезд, охраняемый внимательным неулыбчивым военным людом, и Авров предупредительно открыл дверку машины, помогая Алексею Ивановичу пробраться в просторный, почему-то пахнущий духами салон, и Алексей Иванович в непривычности после тесноты своего инвалидного «Запорожца», откинулся на мягкую спинку широкого, как диван, сиденья, машина рванула, понеслась, обгоняя движущийся в несколько рядов уличный поток машин, автобусов, троллейбусов. Так же внезапно встала у огромных освещённых витрин Елисеевского гастронома.

Авров пригласил заглянуть на минутку к другу-приятелю, и Алексей Иванович, неловко вылезая из открытой ему дверцы, тут же заметил на столбе дорожный знак, запрещающий остановку. По провинциальной наивности показал на всегда для него категоричный знак, получил в ответ успокаивающую улыбку.

− Это не для нас! – коротко пояснил Авров.

Магазин как обычно полнился народом. Алексей Иванович, чувствующий себя в толпе довольно шатко, хотел было уже выйти, постоять вне толкучки на улице, но Авров уверенно провёл его сквозь людской поток к не очень-то приметной двери, за которой в ярко освещённом кабинете встретила их глухая тишина. Из-за стола, похожего на письменный, но уставленного коробками и свёртками, поднялся навстречу Аврову человек с тугим, как футбольный мяч, лицом, с редкими уложенными сзади на лоб волосами, подобострастная улыбка осветила его лицо. Авров со свойственной ему и в былые годы артистичностью едва коснулся протянутой руки. Тут же, приобняв Алексея Ивановича, представил человеку как своего фронтового друга.

Человек видно хорошо знал свои обязанности. Не прошло и десяти минут, как все трое очутились в безлюдном зальчике, слепящим золотом и голубизной. За столом, сверкающим водопадом бутылок и яств.

− Ну, свет, Алексей Иванович, выбирай, пробуй, что душенька твоя пожелает, - произнёс Авров, с какой-то даже подчёркнутой будничностью, как будто ошеломляющее изобилие зримое на столе, было для него не более, чем вечерняя булочка к чаю.

− Хозяин, нас принимающий, человек добрый, к тому же богатый, очень богатый, - добавил Авров с утончённой усмешкой, и эта заострённая, как нож, усмешка вызвала у человека с приглаженными на лоб волосами, тревожную улыбку. Тревожность лишь на мгновение затемнила напряжённоприветливое лицо человека, но Алексей Иванович заметил смятённость, почти страх на выпукло-тугом лице человека и понял, что хозяин здесь вовсе не человек, принимающий их. И когда после первых, повсюду одних и тех же тостов, человек, внимательно, как-то даже обеспокоенно приглядывающийся к Полянину и в то же время с ещё видимыми остатками достоинства перехватывающий застольные желания Аврова, вдруг каким-то сломанным голосом поведал Аврову, что какие-то трое из общих их знакомых «выбыли из игры», и Авров, вскинув короткие прямые брови, поинтересовался: кто? – Алексей Иванович окончательно утвердился в своём наблюдении, что принимающий их хозяин этого огромного сверкающего торгового многолюдья не больше, чем служка при властных полномочиях Аврова.

Авров не стал скрывать свою верховную власть. Рассматривая на свет янтарную прозрачность коньяка в рюмке, сказал с бесстрастностью судьи:

− Эти двое получат, что заслужили. О Музыканте я подумаю. Может ещё поработает.

− А что со мной? – человек смотрел из середины сверкающего роскошью стола, как нищий, протягивающий за подаянием дрожащую руку.

Авров сделал медленный глоток, поставил рюмку на стол:

− Ты – опора, все этажи держатся на тебе, - сказал он, как будто успокаивающе, но человек, жаждавший услышать нечто другое, побледнел. Рюмочка в плотных его пальцах задрожала, на белой как снеговая пороша скатерти проступило жёлтое пятно.

Авров положил руку на руку Алексея Ивановича, кивнул приглашающе на выход.

В зеркальном зале «Праги», куда вступили они после стремительной пробежки вдоль Тверского и Суворовского бульваров, Авров деловых разговоров не вёл. Ему, видимо, важно было показать лишь зримые контуры владений, в которых он был хозяином.

После «Праги» был «Славянский базар», потом какой-то «БарКабачок» в каком-то сумеречном Кривоколенном переулке, внутри отделанный с роскошью Юсуповских дворцовых покоев. Авров явно тяготел к тяжеловесным остаткам роскоши ушедших веков. Где-то на пятом или шестом заезде Алексей Иванович, уже порядком перенасыщенный впечатлениями, сказал утомлённо:

− Всё, Авров. Отвези меня в гостиницу, и добавил: - Можешь считать, что американскую дуэль на этот раз выиграл ты… - Он с умыслом напомнил Аврову о фронте, когда в зарождавшихся спорах выходили они из землянки на волю, втыкали в снег мундштуки и с десяти шагов каждый из них стрелял из пистолета в собственность противника, меткостью выстрела доказывая свою правоту. Была в этом наивная фронтовая романтика молодых командиров. Но в тех давних отношениях между ним и тогдашним старшиной Авровым подобная безобидная романтика не раз могла завершиться смертью одного из них. Алексей Иванович давал понять, что понимает роскошество власти, преподнесённое ему нынешним Авровым, но прошлое продолжает быть между ними. Авров всё понял, но счёл нужным примиряющее похлопать бывшего своего командира по плечу:

− Ещё только в одно место, командир! – сказал Авров с какой-то особой значительностью. Протянул руку, водитель тут же вынул из ящичка на приборной доске, протянул Аврову трубку радиотелефона.

Пальцем, на котором посвечивало обручальное кольцо, Авров набрал комбинацию цифр. Женский голосок, слышимый в машине, отозвался в трубке.

− Здравствуй, Хорошечка! Жива ли, здорова?.. – Авров говорил без эмоций, как обычно разговаривает начальствующее лицо с подчинённым ему аппаратным послушником. – Готовься к приёму. Через девять минут будем.