Алексей Иванович пожал плечами.

− Ни ревности, ни злости, что какой-то мужик каждую ночь её лапал?.. Ладно, ладно, не раздувай ноздри! Я к тому, что там и там – одно. Что я с чужой женой переспал, что ты чужую жену к себе перетащил. Суть-то – одна!

− Нет, далеко не одна. Я чужой женой не позабавился – я человека в жёны взял. При том, на всю жизнь…

Юрий Михайлович издал звук лопнувшего пузыря, затрясся в смехе. Полы халата разошлись, обнажилась волосатая грудь, неопрятная выпуклость дрожащего от смеха, тоже волосатого, живота.

− Ну, уморил! – проговорил он, отирая ладонью губы. Взял фужер, подсунул под усы, долго тянул в себя коньячную жидкость. Допил, с какимто даже отвращением отставил.

− Ох, как хочется дожать тебя, чёртова идеалиста! – сказал, в несдержанности захмелевших чувств, пристукнув кулаком по столу.- Носом тыкаю тебя в жизнь, а ты вроде блаженного при церкви, - сам в рубище, а лик к небесам! Да ещё благодарение попу возносишь за то, что не гонит с паперти! Думаю, и понять не могу, чем ты привлекательную свою жёнушку удерживаешь при себе?

Не по душе был разговор Алексею Ивановичу. Он сделал движение встать, уйти в другую комнату, там дождаться Ниночку, передать ей какое-то поручение от Зои, но Юрий Михайлович остановил.

− Посиди, - попросил мрачно.

Как-то сразу он свял, рукой подпёр отяжелевшую голову, сидел насуплено, как бывало в юности. Сказал, пророчествуя:

− Человек, если хочешь знать, самое отвратительное животное из всех существующих. Из той низости, в которой пребывает он с времён пещерных, вразумлением его не вытащить. И чем дальше, тем больше звереть будет человечество. Будущее уже расписано мудрецами. Кто когда придёт к власти, как жить будем, всё расписано. И что песни чужие петь будем. И свои на их манер запоём. Тут-то уж поверь мне. Всё в ту сторону движется… Ладно. Чёрт с ними, с бабами, с мудрствованием. Расскажу-ка тебе одну историю. Может, пригодится тебе, чёртову идеалисту, расчухаешь кто и как управляет нами.

Юрий Михайлович запахнул халат, охватил руками грудь, заговорил с какой-то даже насмешливостью к тому, о чём вспоминал:

− Когда повинный мой папочка перетащил меня в столицу, он позаботился и о соответствующей должности, - поставил меня, как ты знаешь, на наше министерское издательство. Корабль – за полдня не обойдёшь, команда пестра, разнолика. И мне, новоиспечённому капитану, предоставили выруливать в море дел и политики! Замыслы – благороднее один другого. Идей – хоть отбавляй. Место выгодное. В том смысле, что не мне приходилось выискивать исполнителей. Шли ко мне все, кто мечтал хоть о малой своей брошюрке.

Кому отдать предпочтение – леспромхозовскому механизатору или кому-то из сильных мира сего – выбирал я. Чувствовал я себя прочно. Шутка-ли – за спиной опека самого Министра, папочкиного дружка! Получил кабинет, приёмную с секретаршей, эту вот квартирку, оклад, приличествующий положению. Словом, командуй Юрий Михайлович, выходи на простор!..

Стараюсь. Корабль вроде бы плывёт, план выполняем. А чувствую, где-то что-то не то. Руки на штурвале, команды подаю, а ход не тот – днищем вроде бы по мели царапаем. Опыт у меня после института хоть и не велик, но был. Три года на леспромхозе сидел, ещё пару лет в ведомственной газетёнке ума набирался. Знал: не надавишь, кубов не видать. Да что ты за руководитель, если план не выдал, да сверх привесочек для глаз начальства не доложил? Стал строжить команду. Разнос за разносом, по всей вертикали. А дело, смотрю, всё хуже. Доносы пошли. На одном из совещаний вдруг поднялось на меня едва ли не пол команды: не можем, не хотим, не будем!.. Тут-то я не то, чтоб растерялся, - затрепетал! Министр Министром, а против своей команды, будь ты хоть трижды капитан, не выпрешь. Крути штурвал, надрывай глотку, а хода кораблю нет! Состояние такое, хоть петлю готовь. Идеи, расчёты, мечты, вся карьера – собаке под хвост. Под инфаркт едва не подкатил!.. Тут-то и явился ко мне престранный человечек. Сидел я у себя в кабинете в поздней вечерней тишине, в полнейшем уже безразличии, прикидывал, кого пришлют дела у меня принимать. И входит осторожненько наш бухгалтер, незаметненький, тихонький толстячок, садится в креслице передо мной, смотрит поверх очков с таким, знаешь ли сожалением, как на умирающего.

− Юрий Михайлович, - говорит вкрадчиво. – Если позволите, рискнул бы дать вам один маленький совет. Вы человек умный, но молодость и горячность мешает вам быть мудрым. Если позволите, напомню известную житейскую притчу. Мир, Юрий Михайлович, устроен так, что всегда есть и хозяин, и работник. Так вот, между ними есть три способа отношений. Первый – хозяин не кормит ни себя, ни работников. Второй – хозяин кормит себя, но не кормит работников. Третий – хозяин кормит и себя и работников. Как вы, понимаете, наилучший способ жить – это кормить и себя и работников. Вы же, позволю заметить, следуете первому способу отношений, что неминуемо порождает недовольство умов и нежелательное по отношению к вам раздражение. В ваших силах всё это уладить, создать, так сказать, единую по интересам команду…

Начинаю понимать. Спрашиваю: но ведь есть Закон? Толстячок мой вежливенько улыбается. «Юрий Михайлович, – говорит, - в России, как вы знаете, во все века законы были дикие. Спасение было в том, что они не исполнялись».

Спрашиваю: а как же совесть?

Развёл он свои бухгалтерские ручки, говорит: или совесть, или дело. Спрашиваю: но как возможно насытить всех, если в наличии половина потребного?.. Без удивления, спокойненько поясняет: зачем всех? В каждом производственном организме есть активные точки, то есть люди, которым от Бога дано управлять настроением умов. Если эти люди будут на вашей стороне, значит и в коллективе будет спокойствие и в руководстве прочность… Словом, друг друга поняли.

С того дня корабль поплыл без моих усилий. Я – на капитанском мостике. Но тихонький совет толстячка, почти невидимо обитающего среди бумаг, и я покорно поворачиваю руль, хотя вижу, плывём не туда. Жду, вотвот прогремит гнев свыше, и собираться мне обратно к мамочке, в лесную смертную тоску. Жду. А на корабле спокойно. Ветер – в паруса. Комиссия за комиссией. – ни зацепочки, снизу - сверху, полный ажур! Мне – двойная зарплата, премии, почёт, столичная вольница. И Нинка довольна. Обстановочкой занялась, квартирку обустраивает. Всем хорошо. И мне хорошо. Вот они, Алёха, скрытые пружины жизни!.. А ты всё о справедливости!..

Алексей Иванович слушал молча, потирал в задумчивости лоб, как делал всегда, когда не мог ещё определиться в своём мнении. Видел, как испытующе поглядывают на него из припухлости век Юрочкины насмешливые глазки, чувствовал, что-то не договаривает братец!..

Юрий Михайлович снова потянулся к бутылке, рука дрогнула, бокал наполнился чуть не до половины. С сомнением оглядел он явный лишок, всётаки отпил глоток, другой. Алексей Иванович неодобрительно заметил:

− Перебираешь, Юрка!..

− Ничего. Сердечко ещё тукает. Так как ты воспринял всю эту историю?..

− Да никак! – пожал плечами Алексей Иванович. – Ты ужился с толстячком, я бы не ужился.

− Ох, ах, форс-мажор! Все мы вот под этим, насущным ходим! – Юрий Михайлович постукал пальцем по бутылке.

− Побудешь на моём месте, поймёшь. Ведь умён. Война за плечами. Не без таланта оказался, где-то там, в тиши, госпремию заработал! А всё-таки, Алёха, должность важнее. Человек седлает должность. А уж должность его несёт. Скажу тебе, чудик. Твоя судьба решается! Скоро в столицу на коне въедешь. Издательство новое, престижное, открывается. Тебе быть капитаном!..

− Если новое, да ещё престижное, то это для тебя!

− Нет, Алёшка. В журналистику перехожу. Кабинет мне на Пушкинской площади уже приготовлен. А с тобой всё точно. Генаша про тебя уже спрашивал.

− Какой Генаша? – насторожился Алексей Иванович. – Авров?!.

− Он – Геннадий Александрович! Под его покровительством такая жизнь тебе светит – аравийские шейхи позавидуют!.. Завтра навестишь его в департаменте. Прямой телефон оставил. Для тебя лично. Так и сказал. Счастливчик!..