Последние слова она с умыслом произнесла громче, чтоб они достигли ушей принца Леонарда, шаги которого гулко раздавались по широкому пустому коридору, что вёл из его апартаментов на половину принцессы.
Как всегда, когда он был в замке, принц приходил здороваться с супругой в то время, когда она кушала свой утренний кофе.
Так поступил он и в этот день, и, невзирая на бессонную и полную самых разнообразных ощущений ночь, вид у него был бодрый, а глаза сверкали ярче и веселее обыкновенного.
— Сейчас видел в саду нашего Макса, — объявил он, целуя руку жены и отвечая ласковым кивком на церемонные книксены её фрейлин. — Он становится молодцом, сыпь на лбу как будто проходит и за ушком стало подсыхать...
Его с раздражением прервали на полуслове.
— Вздор! Около носика у него опять опухоль, желваки у горла, как камень, твёрдые, а ножки так тонки и так слабы, как у трёхмесячного ребёнка, — объявила принцесса, сердито сдвигая брови и отворачвиаясь от мужа.
— Неужели? Мне кажется, что ты преувеличиваешь, моё сердце! Право же, наш Макс уж не так плох, как ты себе представляешь. Есть дети гораздо слабее и болезненнее его. Да вот у тайного советника Рейнике, например, девочка совсем не может ходить, её возят в тележке, а у лесничего третий мальчик кретин.
Но попытка утешить супругу принцу не удалась.
С удвоенной злобой накинулась она на него с упрёками:
— Молчи, пожалуйста! Ты только и умеешь, что глупости говорить. Что мне за дело до чужих уродов и кретинов! Я хочу, чтоб мой ребёнок был здоров, силён и красив, а остальные хоть поколей все от золотухи, мне всё равно! Сразу видно, что ты дома не живёшь и о семье своей не заботишься, — чужие тебе дороже своих. Вот я так о чужих никогда не вспоминаю, мне бы только, чтоб в моей семье всё было благополучно, а ты... Тебя каждый паршивый щенок на улице интересует гораздо больше жены и ребёнка...
— Перестань, Тереза, ты сегодня, верно, плохо спала ночь и потому не в духе...
Но каждое его слово подливало масла в огонь.
— А кто виноват, что я не спала ночь и больна? — вскричала она запальчиво.
И, выслав из комнаты повелительным жестом своих фрейлин, она продолжала, пронизывая злобным, подозрительным взглядом смущённого супруга:
— Уж не воображаешь ли ты скрыть от меня твои шашни? Точно я не догадываюсь, что ты опять стал навещать по ночам какую-нибудь шлюху вроде Мальхен! Берегись, Леонард, ведь мне стоит только сказать слово деду, и твою новую пассию выгонят из наших владений или засадят в смирительный дом для распутных девок, как ту, с которой ты путался три года тому назад, помнишь? — шипела она, колотя согнутым костлявым пальцем по столу.
У слушателя её отлегло от сердца. При её первых словах он похолодел от страха, ожидая услышать имя Клавдии, но чем дальше, тем больше убеждался он, что ей ничего ещё неизвестно про его отношения с графом Паланецким и его супругой. Она воображает, что и теперь, как и раньше, он увлекается ничтожной мещаночкой вроде бедной Мальхен, в которой, кроме невинных голубеньких глазок, розовых щёчек да непроходимой глупости, ничего нет.
О как далеко ушёл он в деле волокитства с тех пор, как такие беленькие уточки заставляли биться его сердце! Стоило ему только прожить с полгода в Париже, чтобы понять, чего надо искать в женщине для счастья.
Но того идеала, к которому ближе всех подходила его теперешняя любовь, даже и парижанкам никогда не достичь.
В Клавдии он нашёл то, чего до сих пор ни в одной женщине не встретил. Невзирая на жизнь, полную самых странных и изумительных приключений, невзирая на то, что её подготавливали к самому тонкому разврату, она осталась чиста и невинна, как голубка. И чистота эта, просвечивающая сквозь условную грацию, приобретённую светской дрессировкой, в каждом её движении, в каждом слове и мысли, подействовала на него особенно обаятельно сегодня ночью, когда он с нею остался вдвоём на террасе, выходившей в старый, заросший сад, и когда, мало-помалу поддаваясь счастью быть наедине с любимым человеком, она забыла всё, чему её учили, перестала сдерживать порывы чувств, обдумывать каждое слово и сделалась самой собой, какой она была дома с сёстрами, с нянькой и с отцом, — милым, откровенным ребёнком, ласковым, жалким и беспомощным. Совсем не то нашёл он в ней, чего ожидал; ни единого слова любви не было произнесено между ними в эту достопамятную ночь, ни единым поцелуем не обменялись они, а между тем он ушёл от неё очарованнее прежнего.
Да, никогда ещё не встречал он такого существа, как Клавдия, да и не встретит, вероятно, никогда. Как чудно то, что она ему рассказала про свою родину, про семью и про обстановку, среди которой она родилась и росла до четырнадцати лет! Ему теперь противно вспомнить про то, с какими грязными помыслами шёл он за нею по пустым, освещённым луной комнатам к террасе, утопавшей в душистых цветах и со всех сторон окружённой густым, старым садом с заросшими диким кустарником аллеями и дорожками.
Для новых обитателей успели только посадить цветы перед домом и выполоть небольшое пространство у террасы, всё остальное, по желанию графини, было оставлено в том же виде, в котором находилось до её приезда сюда.
— И не правда ли, так лучше? Мне это напоминает пустырёк с одуванчиками под папенькиным окном, — сказала она, когда принц очутился с нею в пустынном уголке, среди немых свидетелей их первого любовного свидания — тёмных высоких деревьев с неподвижными ветвями, сквозь которые пронизывался таинственный серебристый блеск луны.
Голос её дрогнул при произнесении последних слов. Он заглянул ей в глаза и, увидав крупные слёзы, дрожавшие на её ресницах, почувствовал к ней такую жалость, что сознайся она ему в любви к другому и потребуй от него, чтоб он тотчас же ушёл, уступая место сопернику, он, кажется, беспрекословно бы ей повиновался. С сердечной мукой и невыразимой тоской, но он исполнил бы её желание, так захотелось ему утешить её, дать ей хоть минуту счастья!
Но она не потребовала от него такой жертвы, ей приятно было его присутствие. Он был первым человеком, которому ей захотелось довериться вполне, как другу, и она стала рассказывать ему про далёкую страну с чуждыми для него нравами и жизнью, которая была её родиной.
Всё там было не так, как в Германии, во Франции или в Италии.
Её отец, например, к какой секте принадлежал он? Богатый барин, рабовладелец, воспитанный в неге и роскоши, привыкший с рождения к деспотизму и произволу, женившийся по страстной любви на красавице, имея от неё сына, красивого, здорового мальчика, и трёх дочерей (по словам её, а лгать Клавдия не умела, сёстры её одна другой прелестнее), вдруг этот человек, с чуткой душой и нежным сердцем, в расцвете сил и здоровья, поддаваясь дикому, непонятному влиянию каких-то тёмных личностей, грубых и убогих, не то бродяг, не помнящих родства, не то беглых монахов с мрачным прошлым, отрекается навсегда от света и удаляется от мира, не покидая ни дома своего, ни семьи, ни друзей, пребывая в том же городе, где все его знали до его превращения из барина в аскета, под одной кровлей с рабами, на глазах которых он рос, и которым известна вся его прежняя жизнь, с её привычками и вкусами.
Человек этот мало-помалу, с рассчитанной постепенностью и изумительной выдержкой устраивает себе новую жизнь, во всём противоположную прежней, с интересами и целями никому из окружающих непонятными.
Жизнь во всех отношениях труднее и суровее той, что ведут отшельники в пустыне или монашеская братия в монастыре. Те спешат уйти от мира, от близких сердцу, от соблазна, тогда как он упорствует в своём подвиге душевного спасения среди мирской суеты и греха.
Из крошечной горенки с оконцем на пустырь, заросший дикой травой, единственное место во всей усадьбе, из которого никогда не вывозят ни мусор, ни снег, до него доносятся беспрепятственно грешный говор и смех, проклятия, плач, брань, жалобы и ликование окружающей его жизни, и, не прельщаясь ею, не внемля ни гласу мирского разума, ни позыву сердца, ни мольбам несчастных своих девочек, которым он на все их сетования и слёзы отвечает только советом смириться и терпеть, идёт он к намеченной цели твёрдым шагом.
