Тогда обитатели местечка хвастались, что их герцогу выпадает нередко честь угощать не только владетельных принцев, но и королей. Раз даже замок удостоился посещения самого императора. Но теперь всё это миновало, и уже более двадцати лет, как герцог никуда не выезжал, кроме дальнего монастыря на границе Италии, где у него была пострижена дочь. Супруга его давным-давно умерла, и семья состояла из замужней внучки с ребёнком, мальчиком, пятилетним Максом, таким же болезненным, как и мать, да двух принцесс, Оттилии и Розалии, сестёр герцога; обе старые девы, чванные и скучные, всецело посвящали себя воспитанию внучка, молитве и добрым делам.
Придворный штат этой семьи, предки которой некогда играли первенствующую роль среди владетельных особ южной Германии, состоял из капеллана, аббата Джульяни, гувернёра юного принца француза Лилье, секретаря герцога, такого же старца, как и господин его, и двух перезрелых дев, здешних уроженок. Из хороших мещанских семей они были взяты ко двору герцога полстолетия тому назад молоденькими, хорошенькими девушками и состарились вместе с принцессами в безбрачии.
Уже с половины XVIII столетия стали возникать затруднения с пристройством немецких принцесс. Народ портился, собирать с него подати становилось всё труднее и труднее, доходы владетельных особ уменьшались, а сборы на войны и на другие государственные потребности увеличивались.
Тридцатилетняя война разорила окончательно и герцога вместе со многими другими.
Так утверждал он сам и его приближённые, но дальние родственники и подданные его убеждены были в противном.
Слух о сокровищах, зарытых в кладовых под замком, хотя и превратившийся со временем в легенду, держался, однако, упорно и, по уверению многих, значительно способствовал выходу замуж внучки герцога за принца Леонарда.
Правда, что шесть лет тому назад принцесса Тереза была недурна собой и свежа, как роза, и что она с первого взгляда понравилась Леонарду, но вряд ли дядя дозволил бы ему на ней жениться, если б она не была единственной представительницей знатного вымирающего рода и если б мужу её не представлялось шансов наследовать титул и преимущества её деда.
Ссылаясь на разорение, дряхлость, семейный траур и на общую панику, навеваемую на всю Европу ужасами, происходившими во Франции, герцог справил более чем скромно свадьбу своей внучки и наследницы. У последнего бюргера в городе больше выпивалось пива и вина, съедалось ветчины и сосисок при подобном случае, чем у владетельного герцога в этот торжественный день. Ни свадебного пира, ни гостей, ни музыки, ни иллюминаций, ни раздачи бедным милостыни — ничего этого в замке не было.
Патер Джульяни соединил свою духовную дочь с красивым, жизнерадостным молодым принцем в придворной капелле без всякого парада.
Из посторонних приглашены были только несколько человек из городской чиновной знати да Клара, дочь бургомистра, подруга невесты, воспитывавшаяся вместе с нею под руководством старых принцесс Оттилии и Розалии и патера Джульяни.
Через год у новобрачных родился сын.
Молодая принцесса, сентиментальная и добродетельная, как истая немка, недолго боролась со странными порывами мужа к иной жизни, чем та, которую назначила им судьба. Его стремления были ей непонятны, и, решив вполне благоразумно, что ей его не переделать, она вся предалась ребёнку. А принц, которому очень скоро надоели невинные ласки жены, старческая болтовня тёток и избитые изречения старого деда с его приспешниками, секретарём и патером, уехал путешествовать, и прежде всего в Париж, где брожение умов, подготовлявшее революцию, было в полном разгаре.
Там он увидал и услыхал то, о чём понятия не имели при немецких дворах, и сблизился с людьми, с которыми ему не удалось бы и двумя словами перекинуться на родине.
Вернулся принц в замок совсем другим человеком, чем был, выезжая из него. Отсутствие его длилось три года, и за это время он так изменился, что никто его не узнавал.
Да он и сам себя не узнавал и, глядя на свою апатичную супругу, угощавшую его кухенами собственного изготовления, и на её почтенных родственников, он с недоумением себя спрашивал: как мог он влюбиться в такую глупую куклу и добровольно влезть в такое скучное и с такими отсталыми понятиями семейство?
Мертвечиной на него здесь пахнуло, затхлостью склепа с истлевшими покойниками в наглухо заделанных гробах.
Дрожь пробегала у него по телу при мысли навсегда здесь остаться бездеятельным зрителем свершающихся вокруг великих событий.
И даже не зрителем, потому что кроме как из писем друзей, оставленных в Париже, да из газет ему здесь ничего нельзя было узнать. Можно себе представить, в каком извращённом и обесцвеченном виде доходили сюда новости!
В замке понятия не имели о том, что готовится во Франции. Все здесь, начиная от герцога и кончая последним сапожником в бурге, были убеждены, что ни до чего серьёзного дойти не может. Король французов слишком добр. Давно заставил бы он замолчать вольнодумцев, смущающих народ, если б захотел; ему стоит только всех их переловить да посадить в тюрьму, а типографии, в которых печатаются богомерзкие сочинения, закрыть и всё, что в них найдётся, сжечь, вот и всё. Если он этого не делает, то потому только, что не находит этого нужным, чего же чужим-то беспокоиться?
Кроме Библии, жития святых да описания войн и революций, происходивших у греков и римлян до пришествия на землю Господа нашего Иисуса Христа, старый герцог ничего не читал, и когда принц Леонард, вернувшись из путешествия, толковал при нём с патером о Вольтере и Руссо, он от скуки засыпал, не дослушав спора, поднятого по поводу произведений этих писателей.
Что же касается принцессы Терезы, нечего было и думать о том, чтобы посвящать её в новый мир идей, которыми увлекался её муж. И раньше уже в душе принца Леонарда зарождались сомнения насчёт её умственной восприимчивости, а уж теперь, после женщин, с которыми ему удалось познакомиться во Франции (как знатного и красивого молодого иностранца его представляли таким дамам, как госпожа Ролан, Тальан, Бонапарт и другим), супруга казалась ему просто идиоткой с её ребяческими мыслишками и чувствами.
Чтоб уйти от домашней скуки, принц Леонард погрузился в чтение и переписку.
Каждую неделю, к величайшему изумлению почтмейстера, привозились из-за границы тяжёлые тюки с книгами, которые немедленно надо было отправить в замок, так как принц Леонард частенько сам заходил на почтовый двор справляться о посылках на его имя. В немалое недоумение приводило его будущих подданных и громадное количество писем, отправляемых им заграничным друзьям.
— И зачем так много читать и писать, когда нет в виду сделаться ни профессором, ни архиепископом? — спрашивали наивные люди.
— Не доведёт до добра такое неуместное рвение к науке, долго ли с ума спятить, — замечали другие.
— Долго ли, долго ли, — соглашались все.
— И для чего в прекрасном замке жить, иметь ангела жену и херувима ребёнка, если всё время проводить за книгами, как монах? Лучше бы приглядывался к нуждам народа, над которым ему придётся царствовать; герцог-то наш дряхл становится, долго не проживёт.
— Новые порядки тогда пойдут.
— Избави Господи! Вон во Франции-то, что делается!
О том, что делалось во Франции, каждый день становилось известнее от эмигрантов, начинавших наводнять немецкие земли в таком количестве, что не было такого крошечного местечка, где бы они ни появились.
Им были рады. Все народ богатый, и платили за всё хорошо; во многих местах Германии цены на жизненные припасы и на квартиры значительно повысились с их появлением.
Оживились и маленькие дворы, при которых до появления нежданных гостей царили тоскливое однообразие и скука. А монастыри! Как радостно закопошились они при таком наплыве верных детей церкви, лучших дворянских родов, знатнейших и древнейших.
В то время все воображали, что революция ни что иное как буря, которая также быстро затихнет, как и возникла, стерев с лица земли тех, кто её поднял. Никто не допускал, что могли дойти до такого беззакония, как конфискация имений эмигрантов в пользу нации. На управляющих, фермеров, мажордомов и тому подобную челядь взирали, как на неподкупных слуг, готовых при всяком удобном случае пожертвовать жизнью, отстаивая имущество господ. На золото, прихваченное с собой за границу, смотрели как на средство прожить до получения новых доходов с имений и домов, оставленных на родине. Разве на это имущество нет хартий, хранящихся у нотариусов в несгораемых сундуках? Недаром же хартии эти, писанные на пожелтевшем от времени пергаменте, снабжены восковыми печатями с фамильными гербами, собственноручными подписями и всем, что спокон века требуется для утверждения в правах владения.
