— Граждане, только 22 прериаля я понял всё двоедушие этого человека, который скрывается под столькими масками и который, не имея возможности спасти друга от грозящей ему опасности, посылает его на эшафот...

Раздаются смех и рукоплескания.

— Если вы станете его слушать, — продолжает Вадье, — то он станет вам доказывать, что он единственный защитник свободы и его все преследуют. В сущности же он преследует всех...

— Слушайте! Слушайте! Верно! Верно!

— Он жалуется, что ему не дают говорить, а в сущности он только один и говорит. Его вечный аргумент: я лучший друг Республики, а такой-то смотрит на меня искоса, значит, он изменник Республики, так как я и Республика — одно!

Снова слышатся смех и одобрительные восклицания.

Робеспьер бросает вокруг себя презрительные взгляды. Но оратор ловко взял шуточный тон и, сделав смешной грозную фигуру Робеспьера, унизил его настолько в глазах колебавшихся депутатов, что они готовы были примкнуть к заговорщикам.

Однако Вадье, продолжая свою речь и увлекаясь успехом, пустился в мелочные подробности и стал рассказывать анекдоты о том, как агенты Робеспьера следили за членами Комитета общественной безопасности по ресторанам и кабачкам.

— И вы можете слушать такой вздор! — воскликнул Робеспьер, заметив, что конвент начинает утомляться болтовнёй Вадье, и желая возбудить в нём чувство достоинства.

Но Тальен понял опасность и бросился к трибуне с криком:

— Я прошу слова! Мы удаляемся от вопроса!

— Не бойтесь, я вернусь к вопросу! — отвечает Робеспьер, подбегая к трибуне с другой стороны. Но несколько депутатов, стоящих на ступенях, отталкивают его изо всех сил.

— Мы хотим слушать Тальена, Тальена!

— После меня! — кричит Робеспьер и с неимоверными усилиями поднимается на трибуну. — Несправедливые, гнусные судьи, неужели вы хотите слушать только моих врагов?..

— К порядку! К порядку! Тальен говорит! — слышится со всех сторон.

— Граждане! — начинает Тальен зычным голосом.

— Молчи, негодяй! — начинает Робеспьер в отчаянии.

— Арестуйте сумасшедшего! — произносит кто-то.

— Я хочу говорить! Я буду говорить! — произносит Робеспьер.

Несколько депутатов хватают его за руки. Тюрьо неистово звонит, и снова порядок с трудом восстанавливается.

— Маски сорваны! — начинает Тальен громовым голосом, пока Робеспьер, остановленный на ступенях трибуны многочисленными депутатами, с трудом переводит дыхание. — Вчерашняя речь, повторенная потом в Якобинском клубе, доказала нам, что за человек этот пресловутый патриот, который во время взятия Тюильри и ареста короля скрывался в своём логовище. Этот благородный гражданин, уверяющий в Комитете общественной безопасности, что он защитник угнетённых, составляет в тиши своего кабинета списки жертв, кровь которых запятнала храм новорождённой свободы!

— Слушайте! Слушайте!

— Но его мрачные планы теперь обнаружены, — продолжает Тальен, — мы свергнем тирана, прежде чем он зальёт кровью всю Францию. Продолжительная удача побудила его забыть осторожность. Он выдал себя в минуту торжества, когда ему оставалось только назвать себя королём! Я также был вчера в Якобинском клубе, и мне стало страшно за Республику, когда я увидел, какая громадная армия сомкнула ряды вокруг знамени этого нового Кромвеля. Я вызвал тень Брута, и если конвент не прибегнет к правосудию, чтобы низвергнуть тирана, я поражу его в самое сердце вот этим кинжалом.

И Тальен машет в воздухе кинжалом. Он хочет броситься на Робеспьера, но десятки рук удерживают его, и со всех сторон раздаётся:

— Браво! Браво! Тальен!

Между Робеспьером, Тальеном и окружающими их депутатами происходит ужасная свалка. В воздухе стоят проклятия, грубая брань, площадные ругательства. Председатель тщетно старается водворить порядок своим звонком.

Наконец шум немного стихает, и Робеспьер, пользуясь тем, громко кричит:

— Негодяи! Подлецы! Вы хотите осудить меня, не выслушав моего оправдания!

— Мы применяем ваш же прериальский закон! — отвечает ему кто-то ироническим голосом.

Видя всю бесполезность дальнейших усилий, чтобы взойти на трибуну, Робеспьер направляется на середину зала и громко кричит, обращаясь к депутатам Горы:

— Выслушайте же меня, граждане! Умоляю вас, выслушайте меня!

Ему отвечают дружным криком:

— Нет! Нет! Баллотировать его арест!

Робеспьер отшатывается с ужасом. Его взгляд останавливается на депутатах центра.

— Я обращаюсь к вам, а не к этим изменникам! — восклицает он.

Но центр безмолвствует.

— Баллотировать! Баллотировать! Арест! Арест!

Ни один голос не раздаётся в его защиту. Никто не решается его защищать. Даже толпа в галереях молчит.

— Подлецы! Подлецы! — вырывается из уст Робеспьера.

Но его голос заглушён криками:

— Ты подлец! Смерть тирану! Баллотировать его арест! Баллотировать его арест!

Робеспьер, бледный, истощённый, делает ещё последнюю попытку.

— Председатель убийц, — обращается он к Тюрьо, — я в последний раз требую слова!

— Нет! Нет!

— Так принимайте постановление о моём убийстве! — начал он, но голос ему изменил, и он не докончил своей фразы.

— Он подавился кровью Дантона! — произнёс кто-то.

— Так вы мстите за Дантона! — произнёс Робеспьер, собравшись с силами. — Отчего же вы его не защитили, собаки?

— Ты зажал рот защитникам Дантона, — отвечали ему, — теперь настала твоя очередь.

— Вы затравили его, псы! — злобно произносит Робеспьер.

— Неужели так тяжело свергнуть тирана? — раздаётся чей-то голос.

Это восклицание возбуждает новую сумятицу. Тальен взбирается на трибуну и требует, чтобы подвергнут был голосованию вопрос об аресте Робеспьера.

— Голосовать! Голосовать! — раздаётся со всех сторон.

Но неожиданно общее внимание обращается на депутата, который выходит на средину зала и говорит твёрдым, звучным голосом:

— Я требую чести разделить судьбу брата, которому всегда помогал в осуществлении его благородных целей!

Это был Огюстен Робеспьер, который вернулся в Париж накануне и благородно жертвовал своей жизнью.

— Ставьте вопрос об аресте двух братьев Робеспьеров!

— И меня! — гордо закричал Леба.

— И Сен-Жюста!

— И Ку тона!

— Голосовать! Голосовать!

— Я поставлю вопрос на голосование, когда водворится порядок! — произносит председатель.

— Все по местам!

Депутаты занимают свои места, и среди рокового молчания раздаётся голос председателя:

— Граждане, я ставлю вопрос об аресте Максимилиана Робеспьера, Огюстена Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и Леба. Кто согласен с этим предложением, пусть встанут.

Около сотни депутатов встают, они все принадлежат к Горе. Видя, что центр остаётся неподвижным, Робеспьер подумал, что враги поддержат его, и восклицает:

— По крайней мере вы, справедливые члены центра, выскажетесь за правду!

Но весь центр поднялся, как один человек. Теперь весь конвент стоял. Вопрос об аресте решён единогласно.

Робеспьер зашатался и почти упал подле трибуны.

Председатель официально объявляет о результатах голосования среди восторженных рукоплесканий.

Приставы подходят к Робеспьеру, но он отталкивает их, бледный от злобы.

— Робеспьер не хочет повиноваться конвенту, — произносит председатель, — приставы, позовите жандармов.

— Жандармов! Жандармов! — кричат во всех углах зала.

Публика на галерее поднимается со своих мест и неистово вопит.

— Да здравствует свобода! Да здравствует свобода!

Робеспьер вскакивает со скамейки и в отчаянии восклицает:

— Нет более свободы! Торжество этих негодяев — похоронный звон свободы!

Между тем появляются жандармы. Они окружают обвиняемых и выводят их.

Робеспьер удаляется, гордо подняв голову и скрестив руки на груди. Он даже не бросает взгляда на толпу, которая ещё недавно его восторженно приветствовала, а теперь неистово его освистывает.

Слушатели спускаются с галереи в зал, и там происходит неописуемая сумятица. Наконец, над смутным говором поднимается крик: