И оказалось тут несомненным, что чирковцы не только укрывали разбойников, ютившихся в лесах, но также вместе с ними и на кровавый промысел хаживали.
Некоторым из них посчастливилось спастись, но эти ушли далеко отсюда, одни за Дон, к Каспийскому морю, а другие через границу, в чужие земли перевалили.
Переночевав в монастыре и оставив на поминовение усопших родственников крупную сумму, Курлятьев распростился с гостеприимными монахинями и вернулся в город, ничего в достоверности про сестёр не узнав.
В одном только нельзя было сомневаться — это в том, что их уж давно нет в живых. Проявились бы как-нибудь, дали бы о себе весточку, если б было иначе. Ведь двадцать лет прошло с тех пор.
У Грибковых знали, куда он ездил. На постоялом дворе, где Фёдор Николаевич нанял тележку с ямщиком и парой лошадей, всем рассказывали, что молодой курлятьевский барин не успел приехать в родной город, как уж отправился на богомолье в Воскресенский монастырь. Карп Михайлович с супругой ждали, что, как приедет назад их гость, начнёт их расспрашивать про родителя и про сестёр. Много порассказали бы они ему. Но расчёт их оказался неверен. Курлятьеву претило опускаться глубже в кровавую грязь минувшего. Оно перешло в область преданий, и слава Богу! Ему здесь не жить, а если детям его вздумается поселиться в родовом гнезде, они построят новый дом и самое воспоминание о безумном фанатике деде и о его несчастных дочерях вместе со старыми стенами сотрётся с лица земли.
С Грибковым кроме как о вступлении во владение да о том, как бы так сделать, чтоб это дело скорее кончить, он ни о чём не говорил, но к дедке Андреичу его потянуло тотчас по возвращении из монастыря.
Как ни жутко ему было совлекать с прошлого туманный покров, но речь старика чарующим образом действовала ему на душу. Любо ему было слушать, как Андреич толкует о покойниках.
Серьёзным тоном старого дядьки спросил он у молодого боярина: оказал ли он почтение дяденьке Ивану Васильевичу, был ли у него с визитом?
— Да ведь дяденька Иван Васильевич давно умер, — возразил с улыбкой молодой человек.
Старик усмехнулся загадочной усмешкой и, понизив таинственно голос, объявил, что это неправда. Никто не умирал, все живы и сёстры, боярышни Катерина Николаевна с Марьей Николаевной. Да и старый боярин, Николай Семёнович, здравствует. Не надо только этого никому говорить, потому что злых людей много и опять, чего доброго, свяжут его да в Киев, в сумасшедший дом отправят. А здесь, в старом доме, выдать его некому.
— Видишь эти два окошечка над землёй, что на пустырек-то глядят, — продолжал он шёпотом, указывая по направлению к дому, тёмной молчаливой массой возвышавшемуся в двух шагах от крылечка старой баньки, на которое Андреич вышел провожать своего посетителя, — частёхонько старый боярин из этих окошек выглядывает. Мы с Варваркой хоть и видим их, да виду не подаём. Никто им тут теперь не мешает Богу молиться да книжки божественные читать, не то что прежде, когда супруга их тиранила.
Невольно устремил Фёдор Николаевич глаза на окна, выглядывающие над пустырём вровень с изумрудной травой, усеянной одуванчиками, и заметив, что в них уцелели стёкла, весело сверкавшие под лучами полдневного солнца, он захотел непременно осмотреть и эту часть дома. Лестница, что вела наверх, показалась ему так ветха, что он не решился по ней подняться при своём первом посещении, но теперь он непременно и туда пойдёт. Очень может быть, что он найдёт там вещи, принадлежавшие его отцу. Никакой ценности для посторонних эти вещи не представляют, может быть, их не тронули. И вспомнилась ему вдруг одна из последних сцен, разыгравшихся у них в доме, незадолго до отъезда из него, как папенька гневно грозил кому-то, благословляя сестрицу Клавдиньку перед венцом.
Как все перепугались тогда! Маменька побледнела, Клавдинька с воплем, как сноп, повалилась отцу в ноги. Его нянька увела поспешно из залы и посадила в карету, куда вскоре и невеста с матерью сели. После этого он отца почти вовсе не видел.
— А сестрица Клавдинька тоже, по-твоему, жива? — спросил он у старика с улыбкой.
Старик к нему пригнулся и, лукаво подмигивая, прошептал ему на ухо:
— Ты только никому не выдавай меня, боярин, я уж так и быть тебе скажу: позапрошлой зимой, в самый Николин день, в день ангела папеньки, сестрица твоя Марья Николаевна здесь была. По хоромам я её водил, про тебя спрашивала и про обеих сестриц сказывала, что живы. Червонец нам с Варваркой изволила пожаловать.
Разумеется, слова эти были не что иное как бред выжившего из ума старца, но он произносил их таким убеждённым тоном, что слушателю его стало жутко и захотелось уйти подальше из смрадного угла, где смешивали мертвецов с живыми.
Но не успел он подняться с места, как из-за перегородки выползла Варварка и стала жаловаться на нужду и болезни.
— Что-то Господь нас не приберёт! Давно бы с голоду да с холоду поколели, кабы не бахтеринская барышня, Магдалина Ивановна. Дай ей Бог здоровья и всякого благополучия, жениха хорошего, деток добрых.
Второй раз, с тех пор как он был здесь, слышал Курлятьев имя Магдалиночки, и оба раза странное впечатление производило на него это имя. Не хотелось как-то верить, что девушка эта действительно существует, а не есть плод одной только фантазии, как героини вымышленных романов.
Было время в ранней его юности, когда он страстно ею интересовался, этой приёмной дочерью дяденьки и тётеньки Бахтериных. Слышал он про неё и от матери, которая иначе как со злобой про неё не упоминала, а также и от прислуги. Когда он был маленький, для него не было больше удовольствия, как слушать рассказ про то, как дяденька Иван Васильевич нашёл в лесу маленькую девочку и взял её себе в дочки. А в юношеские годы история эта стала занимать его ещё больше. В его пылком воображении, развитом на романах Радклифа, Скюдери и тому подобных авторов, которыми тогда было в моде зачитываться, таинственная Магдалиночка занимала первое место рядом с самыми интересными героинями. Он гордился тем, что особа эта принадлежит к их семье. Все его товарищи сначала по пансиону, а потом по полку знали эту историю наизусть, так часто и так охотно рассказывал он её. Но потом, по мере того как он погружался в настоящую жизнь, фантастические героини начали мало-помалу утрачивать в его глазах свою прелесть и он стал предпочитать им красавиц, доставлявших ему утехи более реального свойства. Взгляд его и на Магдалиночку изменился. Воспитанная в глухом русском городе, среди русских, в ней, вероятно, от иностранного происхождения не осталось и следа. Связей с родиной у неё никаких не сохранилось, это уже по тому видно, что в течение двадцати лет никто о ней не вспомнил в той стране, из которой приехали в Россию её родители. Очень может быть, что там даже обрадовались исчезновению владетелей богатого имения. Наследники поспешили воспользоваться своими правами на него. Люди-то везде, должно быть, одинаковые.
С особенным удовольствием останавливался он на этом предположении.
Давно понял он причину ненависти матери к Магдалиночке. У Бахтериных своих детей не было, и всё их состояние должно было бы достаться племяннику, то есть ему, если б они не взяли в дочери найдёныша. Молодому человеку и досадно, и прискорбно было видеть, что алчность доводит его мать до гнусного пристрастия, и он невольно искал ей оправдание.
Вообще по мере того как он рос и входил в разум, отношения между ним и матерью день ото дня становились натянутее. Он подозревал в прошлом их семьи тайны, углубляться в которые ему было и жутко, и горько. Невольно припоминались подробности из далёкого детства, от которых веяло преступлением, кровью, коварством, насилием. Об отце он старался не думать и успокоиться на мысли, что он под конец совсем спятил, и что иначе, как запереть его в дом для умалишённых, с ним нельзя было поступить.
Впрочем, про отца ему в Петербурге никто не напоминал, Николая Семёновича там не знали; это не то что дядю Бахтерина, у которого остались в столице друзья, помнившие его до сих пор, и когда к Курлятьеву обращались с расспросами про него, осыпая похвалами его ум и учёность, благородство мыслей и добродетель, молодому человеку становилось досадно на мать за то, что благодаря какой-то глупой ссоре с сестрой она лишила его нравственной поддержки такой светлой личности.
