Оба гостя поднялись одновременно.

— Ну, ладно, — сказал Нихад. — Пока, до свидания. Заглядывай к нам. На днях зайду к тебе. Надо как следует потолковать. А сейчас оставим молодого супруга в покое.

Профессор Хикмет обнял Омера за плечи и, притянув к себе, доверительно спросил:

— Скажи-ка, братец, как у тебя дела? В деньгах есть нужда? Если что-нибудь понадобится, приходи ко мне. Помогать товарищам — наш долг. Если хочешь, могу тебе дать сейчас несколько лир.

Омер понурился, и профессор вытащил кошелек.

— Сколько тебе нужно? Этого хватит? — Он показал бумажку в десять лир.

Омер все так же мрачно молчал. Наконец, нерешительно протянув руку, взял деньги.

Гости поднялись, Маджиде вышла к ним, и они, попрощавшись с ней за руку, удалились. Молодые супруги сидели друг против друга на стульях и осматривали свое новое жилище так, словно хотели хорошенько запомнить, как оно выглядит. Каждый думал о своем и не решался поделиться с другим своими мыслями.

«Зачем только я взял у этого субъекта деньги! — укорял себя Омер. — Не так уж они мне нужны. Денег Маджиде и тех, что я взял у Хюсаметтина, вполне хватило бы и на хозяйство, и на карманные расходы. И все-таки не удержался, не смог отказаться. С какой стати я взял эти деньги и даже пытался разжалобить его? А ему только того и надо. Несколько лир потеряет, подумаешь велика важность. Зато еще один человек обязан ему. Еще кто-то будет восторгаться его добротой. И он будет доволен! Ишь ты, захотел стать ходячей добродетелью. Но разве это так уж плохо? Если бы у всех были такие слабости… А потом, кто знает, может быть, человек действительно испытывает потребность творить добро и делает это бескорыстно… Сами мы не можем быть добрыми и поэтому стараемся умалить достоинства других, обвиняем их в саморекламе, лицемерии и в желании заслужить даже посмертно, благодарственные молитвы».

«Следует ли сказать Омеру, что его приятели мне совсем не понравились, — думала в это время Маджиде. — Один из них просто урод… Какие у него липкие глаза! И другой не лучше. Его взгляд мне тоже не понравился. Смотрит, как будто приценивается к людям. А каков нахал?! Смеет при мне называть Омера чудаком… Однако мы беседовали всего несколько минут. Не могу же я судить о людях, которых толком не знаю, к тому же еще жаловаться на них Омеру. Все-таки они его товарищи. Если бы он не находил в них никаких достоинств, то не дружил бы с ними. Нет, я ничего не скажу ему. Надо привыкнуть к этой среде. Может быть, кое-что меня пугает просто потому, что я здесь чужая».

Тут взгляды Омера и Маджиде встретились, и они мгновенно позабыли обо всем, кроме того, что они наконец остались наедине в чистой, уютной комнате, что они любят и желанны друг другу.

Но все же у обоих на душе было немного печально, потому что впервые за время их знакомства они предпочли умолчать о том, что думают. Они могли не признаваться в этом даже самим себе, но все равно это было так.

Несколько дней прошло без всяких перемен. Омер прилежно посещал контору, старался возвращаться не поздно и каждый день твердил, что бесконечно счастлив. Маджиде снова начала посещать консерваторию. Только теперь она уходила с занятий пораньше, чтобы забежать по дороге в лавки, купить сыр, чай и другие продукты. Собрав на стол, она терпеливо ждала возвращения мужа.

Как ни старались они экономить, им все же не удалось избежать самых необходимых расходов. Питаться в столовой было не по карману, и они обедали кто где, иногда вместе в дешевой шашлычной, а вечером довольствовались легким ужином, который Маджиде готовила на кухне у мадам. Для этого им пришлось купить несколько тарелок, чашек, ложек, поднос и прочую мелочь, которая хотя и стоила дешево по отдельности, но вся вместе обошлась в порядочную сумму. До конца месяца было еще десять дней, а у молодых супругов осталось всего шесть лир.

Омер повидался со своим влиятельным родственником, который служил на почте, и попросил устроить его на место получше или повысить жалованье. «Как только представится удобный случай, я о тебе подумаю», — обещал тот. Но по его тону Омер догадался, что тому уже известно о нем что-то не слишком лестное. «Подлец директор, наверное, накапал, — подумал он. — А как я стал стараться! Так всегда — наши добрые намерения ничего не стоят».

За целый год он не написал матери ни одного письма, и вряд ли было удобно просить у нее денег. Впрочем, мать, возможно, извинила бы его и даже не попеняла за то, что он пишет ей, только когда нуждается в помощи.

А деньги надо было достать во что бы то ни стало. Омеру и прежде их не хватало, но он никогда не страдал от безденежья так сильно, как сейчас. Раньше все затруднения улаживались сами собой, благодаря каким-то счастливым случайностям. Кроме того, долголетняя привычка помогала ему смотреть на денежные затруднения, как на нечто совершенно естественное. Он никогда не расстраивался, если день-другой приходилось сидеть без обеда или оттягивать с платой за комнату. Но сейчас любой пустяк ввергал его в уныние, и у него беспомощно опускались руки. До женитьбы он не задумывался о завтрашнем дне, а сейчас изводил себя бесконечными расчетами, как дотянуть до конца месяца. Раньше не видел ничего зазорного в том, чтобы стрельнуть двадцать пять — пятьдесят курушей у кого-нибудь из приятелей, но теперь это казалось ему недостойным женатого человека, семьянина. В его лихорадочно возбужденном мозгу рождались десятки самых невероятных прожектов. Любая вещь, выставленная в витринах магазинов на Бейоглу, дразнила его своей недоступностью. Его так и подмывало расколотить витрину и ограбить магазин, а то, прочитав в газете фельетон или сообщение уголовной хроники, начинал прикидывать, не провернуть ли ему самому какую-нибудь ловкую аферу или кражу.

Однажды хозяин табачной лавки по ошибке дал ему сдачи с одной лиры — четыре лиры с мелочью. Вначале Омер не заметил этого, но, отойдя несколько шагов, удивленно уставился на зажатые в кулаке деньги. И тотчас же какой-то голос, словно отгоняя возможные угрызения совести, стал нашептывать ему: «Не глупи! Сравни его убыток со своим барышом. Он, может быть, даже не заметит потери, а ты несколько дней сможешь обедать по-человечески. Кто знает, сколько бедняков он надувает за день?» Омер покачал головой, будто отвечая: «Даже если ты и не прав, я все равно не верну эти деньги».

Долго после этого случая Омер, что бы ни покупал, невольно ожидал, не дадут ли ему лишнего. Но судьба почему-то не спешила еще раз выказать ему свою благосклонность. До женитьбы ему случалось продавать что-нибудь из одежды; теперь он даже постыдился бы намекнуть на это Маджиде. Он окончательно замкнулся в себе. А мысль о том, что жена может догадаться о его нелепых проектах, заставляла Омера цепенеть от страха.

Но Маджиде ничего не замечала. Она была слишком поглощена занятиями в консерватории и домашним хозяйством. В редкие минуты, когда можно было бы передохнуть, ей приходилось убирать, стирать мелкие вещи, приводить в порядок белье Омера. Она сбрасывала с себя груз забот только утром, по пути в консерваторию, и вечером, когда покупала продукты в магазинах.

Маджиде часто заходила в дорогую кондитерскую в центре города и покупала на пять — десять курушей бисквита к чаю. Пока продавщица заворачивала покупку, она садилась на диванчик и разглядывала посетителей.

В кондитерской было два зала: в одном помещалось кафе — здесь стояли столики и кресла, в другом — магазин, где вокруг узкой стойки всегда толпились люди, пили, ели, пересмеивались.

Хотя Маджиде жила в Стамбуле уже полгода и почти каждый день бывала в Бейоглу, она никогда прежде не встречала такую диковинную публику, как в этой кондитерской. Молодая женщина обычно садилась в углу на диванчик и подолгу не уходила даже после того, как продавщица вручала ей покупку. Широко открытыми глазами смотрела она на завсегдатаев этого заведения и пыталась разобраться, что это за люди.