Больше Маджиде не могла вынести, у нее потемнело в глазах. Она попыталась схватиться рукой за что-нибудь, но покачнулась и ударилась лбом об угол стола. Потеряв сознание, плашмя упала на грязный ковер. Сестра Бедри испугалась. Ведь если с Маджиде что-нибудь случится, могут обвинить ее. Приподняв голову Маджиде, она заметила над ее правой бровью большую багровую ссадину. Хотела было перенести молодую женщину на постель, но у нее не хватило сил. В ужасе она выбежала из комнаты.
— Есть здесь кто-нибудь?!
Послышались шаги, на ее крик вышла мадам, как всегда, в черном, с кислым выражением лица.
— В чем дело?
Они вместе вошли к Маджиде.
— С ней вдруг стало плохо, — объяснила сестра Бедри. — Нервы, вероятно, сдали. Может, с мужем поругалась…
Сильные руки мадам подняли Маджиде с пола и перенесли на кровать. Мадам расстегнула ей платье и стала массировать запястья. Заметив шишку на лбу, она воскликнула:
— Бедняжка! Она ударилась! — И убежала к себе за уксусом.
Сестра Бедри сама принялась растирать запястья Маджиде.
— Бедри пришел домой, — бормотала она, — совсем как бешеный. Заперся у себя в комнате, повалился на кровать. Я приложила ухо к двери и слышала, как он плакал. Взрослый мужчина, а все еще сущий ребенок. Да и эта не лучше — грохнулась в обморок. Может, они и вправду любят друг друга? Не дай бог!.. Но этот босяк, что приходится ей мужем, конечно, уж рогоносец!
Снова вошла мадам, и сестра Бедри, не дожидаясь, пока Маджиде придет в себя, тихонько выскользнула из комнаты.
XX
Когда Омер вернулся домой, Маджиде лежала с открытыми глазами, но еще не вполне придя в сознание. Мадам все с той же кислой миной входила и выходила из комнаты, пробуя на Маджиде домашние целительные средства. Сообразив, что на своем ломаном турецком языке она вряд ли сумеет объяснить Омеру, что произошло, она, сказав пару слов, умолкла и снова принялась за свои дела. Омеру не терпелось узнать, кто эта тощая женщина, которая довела его жену до обморока.
Маджиде некоторое время лежала с полузакрытыми глазами, потом повернула голову, Омер, стоявший у постели, припал к ее рукам.
— Женушка, жена моя! Что случилось? Сначала Маджиде ничего не могла вспомнить, потом улыбнулась и закрыла глаза. Мадам собрала свои склянки и, кивнув супругам, оставила их одних. Они молча смотрели друг на друга.
Время приближалось к полуночи. Свежий ветерок шевелил толстые, грязные портьеры. На улице стало тихо.
— Ты замерзнешь! — сказал Омер. — Ложись под одеяло. Дай я тебя раздену!
Он осторожно снял с жены платье, туфли, чулки. Накрыл ее одеялом, потом, не гася света, лег сам.
Он подложил свою руку под голову Маджиде, и они долго лежали так, не двигаясь. Молодая женщина смотрела куда-то на стену, а Омер на ее лицо. У Маджиде ни кровинки не было в лице, подбородок ее заострился, и все же она была красива, может быть, еще красивее, чем всегда. Свет абажура окрашивал ее ресницы в красный цвет, губы ее иногда подрагивали. Наконец она медленно повернулась к мужу.
— Что ты сделал? — почти шепотом спросила она. Омер не знал, как расценить ее вопрос. Может быть, она хочет сказать: «Что ты наделал! Зачем все это? Посмотри, до чего ты довел меня!» Или же спрашивает: «Был ли ты у Бедри? Говорил с ним?»
Он решил, что легче ответить на последний вопрос:
— Я застал его дома. Когда я увидел, в каком он состоянии, мне стало ужасно стыдно. Так сильно может переживать лишь тот, кого незаслуженно обидели. Но, несмотря на все, он встретил меня как истинный друг. По лицу бедняги было видно, что он хочет найти оправдание моему поступку. А когда я открыл ему все, он, — не могу сказать простил, — но пожалеть меня пожалел. Ах, Маджиде, если б ты знала все, тебе тоже стало б жаль меня. Что за женщина приходила сюда? — неожиданно спросил он.
— Его сестра.
— Сестра? Сестра Бедри? Зачем?
По выражению лица Маджиде было видно, как мучительно вспоминать ей о случившемся. Она отвела глаза.
— Не знаю! Наша дружба с Бедри… То, что он нам помогает… Нехорошо… Она сказала, что они терпят большой урон от этого.
— Скотина! — сам не замечая, насколько он искренен в своем гневе, воскликнул Омер. — Какое ей дело?!
Маджиде непроизвольно отодвинулась.
— Она сказала почти то же самое, что ты, — произнесла она дрожащим от возмущения голосом. — Пожалуй, была в выражениях определенней. Мне не стало б так плохо, если б я не знала, что ты думаешь точно так же, как она. Я просто не обратила бы внимания на эту больную, невоспитанную женщину. Но вы оба думаете почти одинаково, и это вывело меня из себя. Слушая ее оскорбительные, грязные намеки, я все время видела тебя. Я не посмела рассердиться, выгнать ее из дому. Какое я имею на это право? Разве ты не говорил мне то же самое? Ведь сестра Бедри вовсе не обязана думать обо мне лучше, чем ты, знать меня лучше, чем ты. Я не ответила ей ни слова. Потом вдруг закружилась голова. Она, оказывается, была у моей тетушки и передала все, что там обо мне говорят.
Молодая женщина больше не могла сдерживаться и снова заплакала. Но сейчас ее слезы текли не медленно и спокойно, они хлынули на подушку, как кровь из раны. Маджиде плакала от обиды, гнева, бессилия. Омер попытался успокоить ее, стал гладить по мокрым щекам, но она отвернулась, всем своим видом выражая желание, чтобы он оставил ее в покое. Они долго молчали. Омер дрожащими пальцами перебирал ее волосы. Казалось, он вот-вот тоже заплачет или выбросится из окна.
«Я самый подлый человек на свете, — думал он. — И никому не нужен, ни себе, ни другим. Чем раньше я подведу черту, тем лучше!» И в то же время он понимал, что, произнеси он эти слова вслух, они прозвучали бы так, будто он хочет припугнуть жену.
— Ты права, Маджиде, — тихо пробормотал он. — После сегодняшней беседы с Бедри, когда я убедился в том, с каким искренним, дружелюбным участием относится он к людям, я окончательно забыл, кто я. Он много говорил, пытаясь доказать, что я вовсе не плохой человек. И на минуту я поверил. А теперь вижу — все это ерунда! Это он настоящий человек. Ты права. Его сестра Мелиха, эта злюка и лентяйка, и я — мы действительно вылеплены из одного теста. С тобой нам не по пути, нам надо расстаться. Я еще немного поживу с этим проклятым дьяволом в душе, а там видно будет. Пора мне итог подводить… Зачем же тянуть тебя за собой? Ведь ясно, мы совсем разные люди. И если, несмотря на это, я, как безумец, люблю тебя — это тоже, наверное, по наущению дьявола. С каждым днем нам все хуже и хуже… Теперь случилось такое, о чем я никогда прежде и помыслить не смел, даже мысли не допускал, что способен на подобное. Так какое право я имею говорить с тобой, как честный человек. Ах, Маджиде… Ты уже осудила меня, хотя многого еще не знаешь. Ведь мой сегодняшний поступок непростителен. Я презирал самого себя и, не в силах вынести этого, хотел видеть всех такими же, как я, достойными лишь презрения. Женушка моя, если б тебе было известно, что я натворил… Ты рассердилась бы еще больше. А то и убежала бы от меня. Или, может, пожалела бы. Взгляни на меня. Разве я не жалок?
Маджиде невольно повернула голову. И в самом деле, ее муж выглядел таким изможденным, подавленным, словно у него иссякли последние силы. И она вспомнила, что, когда впервые увидела его в этот вечер, ей показалось, что в нем что-то изменилось. Она вспомнила, что ни разу не спросила у него, чтс случилось, не проявила участия и весь вечер думала лишь о своих собственных муках и бедах. Но не сострадание к мужу, а скорее любопытство заговорило в ней сейчас.
— Почему же ты не рассказал мне? И сейчас почему не рассказываешь? Уже больше месяца ты что-то скрываешь. Ты делаешь все, чтобы оттолкнуть меня. Говори же, что случилось сегодня!
Омер молчал. Лицо его медленно заливалось краской. Маджиде смотрела на него с волнением, и вид его снова возбудил в ней жалость.
Омер бьгстро поднялся и сел на кровати. В этот момент он старался держаться как можно дальше от жены. Привалившись спиной к стене, он с расстановкой проговорил:
