Об одном прошу тебя, Омер. Ты видишь, как спокойно и разумно я пишу. Не считай же себя виновным в моей судьбе. Ты виноват не передо мной, а перед самим собой. Постарайся начать новую жизнь… Я уверена, тебе это удастся только в том случае, если ты останешься один. Впрочем, если ты встретишь умного, сильного человека — товарища или любимую, который возьмет тебя за руку и укажет дорогу… Меня же считай жертвой несчастного случая. Пришло бы тебе в голову винить себя, если бы я попала в автомобильную катастрофу, или лодка, в которой я сидела бы, перевернулась, или в дерево, под которым я стояла бы, ударила молния? Я даже считаю немного виноватой себя, так как понимаю: многое ты делал из-за меня. Если бы не я, ты, наверное, не мучился бы так из-за отсутствия денег и, может быть, не обошелся бы так с кассиром. Ты не желал бы других женщин только потому, что связался с одной из них, и (я вовсе не хотела об этом писать, но слова напрашиваются сами собой) не ходил бы с любой уличной…»

Маджиде медленно отложила карандаш и сжала зубы; не в силах больше сдерживаться, она заплакала.

Прошло около получаса. Она плакала тихо, безропотно, как три месяца назад, когда узнала о смерти отца.

Наконец она подняла голову, вытерла ладонью щеки. Потом снова взяла карандаш, зачеркнула последние строчки и продолжала быстрым, неровным почерком:

«Многое еще я могла бы написать тебе… Но какой в этом толк? Если бы мы часами говорили с тобой, и то всего не высказали бы. Однако как мало мы разговаривали с тех пор, как стали жить вместе, как будто стало нечем поделиться друг с другом. Почему мы не рассказывали о своих огорчениях? Может быть, тогда все было бы по-другому… Хватит, Омер! Я не сержусь на тебя, потому что слишком хорошо тебя изучила. И потом, я люблю тебя. Я унесу с собой эту любовь, куда бы ни ушла. Прощай! Целую твои красивые губы. И не сердись на меня. Я не могла иначе поступить. Прощай!..»

Слезы все еще текли по ее щекам. Она сложила исписанные листы бумаги и оглядела комнату, залитую красноватым светом лампы. Маджиде никогда не любила ни этой комнаты, ни обстановки, но сейчас она почувствовала, что все здесь дорого ей, даже старые, захватанные портьеры. Каждая вещь, казалось, пыталась удержать ее здесь. На углу стола стоял стакан с остатками чая. Над ним кружились мухи. Они взлетали, садились и подолгу сосали сахар на дне. Маджиде засмотрелась на них, задумалась. Губы ее шептали все тот же привычный вопрос: «Почему, почему?» В чем она провинилась? За какую свою ошибку приходится теперь расплачиваться? Ей вдруг показалось, что письмо получилось не таким искренним, как хотелось бы… Нет! Она сердилась на Омера. Да и как было не сердиться? Какое он имел право так легкомысленно поступить? Ведь он был старше ее, образованней и больше видел, ибо был мужчиной. Как смел допустить, чтобы из-за его безответственности Маджиде думала о себе, как о ком-то постороннем, и словно защищала его от несправедливости.

Потом ей показалось, что письмо еще в одном месте не совсем искренне… Но она ничего больше не успела подумать, так как в это время на лестнице послышались быстрые шаги. Схватив письмо, она спрятала его под одеяло.

Дверь распахнулась, и вошел Бедри. Он был бледен. Маджиде никогда не видела своего бывшего учителя в таком волнении. Бедри внимательно посмотрел ей в лицо и сказал:

— Вы плакали! Значит, вы все уже знаете! Маджиде ничего не понимала. Уж, конечно, Бедри не собирался сообщить ей, что Омер пошел в кино с другой женщиной.

— Волноваться бесполезно! — продолжал молодой человек, стараясь взять себя в руки. — Надо спокойно поразмыслить и что-нибудь придумать. Я уверен, что Омер непричастен к этой истории. В такие дела он вообще не впутывался. И, конечно, пострадал из-за негодяя Нихада!

Услышав имя Нихада, Маджиде точно очнулась от сна. Предчувствуя что-то ужасное, она приблизилась к Бедри.

— Ничего не понимаю. При чем тут Нихад? Что случилось? Я ничего не знаю!

— Как? Почему же вы плакали? Стало быть, вы еще ничего не слыхали? Ну конечно, от кого… Это случилось всего два часа назад.

Маджиде еще больше встревожилась.

— Ради бога, скорей говорите, что произошло! Случилось что-нибудь с Омером?

— Да. Его арестовали при выходе из конторы.

А также Нихада и многих из его компании. Профессора Хикмета тоже забрали, но этот тип каким-то образом выпутался. Во всяком случае, он уже на свободе. Наверное, вступились влиятельные приятели.

Маджиде схватилась за спинку стула.

— За что его арестовали? По делу кассира?

— Какого кассира? — переспросил Бедри, но тут же вспомнил историю, рассказанную когда-то Омером.

— Откуда вы узнали об этом? — настаивала Маджиде. — Вы не выяснили, за что он арестован? Где он? Можно ли его видеть сейчас?

Бедри придвинул ей стул.

— Садитесь. Не волнуйтесь. Они в полиции. Наверное, там их продержат до утра. Свидания, очевидно, пока не разрешат. Да и не нужно сейчас это… Сначала необходимо узнать, в чем дело. Я займусь этим. Как только я узнал, что он арестован, я сразу же прибежал сюда. Мне рассказал об этом один из приятелей Нихада. От него же я узнал, что профессора Хикмета отпустили. — Он помолчал, глядя ей в глаза, и продолжал: — Ужасно все это получилось. И совершенно неожиданно. А где вы были вчера ночью? Нихад был с вами? Ну, конечно, нет, ведь они незаметно отстали от всех у Беяз. ида… С ним было еще несколько юнцов. Я уверен, дело кассира не имеет к этому никакого отношения. Парень, который мне рассказал обо всем, намекал на какие-то загадочные обстоятельства. Но что они могли натворить? Вы уверены, что Омер больше ни в чем не замешан?

— Нихад со своими парнями часто приходил сюда, — ответила Маджиде. — Но, кроме бесконечных споров, они ничем не занимались.

— Ладно, это я выясню… Будь я уверен, что вы сохраните спокойствие, я немедленно отправился бы на разведку. Но боюсь оставить вас одну.

Маджиде с горькой усмешкой покачала головой.

— Хорошо, — сказал Бедри. — В таком случае я ухожу. Ждите меня. Если я задержусь, то буду здесь завтра утром. Я пойду в старый город. Постараюсь разыскать приятелей Нихада, если их еще не всех посадили, и что-нибудь выведать. До свидания!

Бедри протянул ей руку. Они посмотрели друг другу в глаза. «Я вам полностью доверяю!» — хотела сказать Маджиде, но почувствовала, что Бедри спрашивает ее взглядом о чем-то гораздо более важном, и промолчала.

Бедри бегом спустился по лестнице и выскочил на улицу.

Маджиде, словно оцепенев, сидела, ни о чем не думая. Только сейчас она почувствовала, какой чудовищной тяжестью навалились на нее события истекших суток. Комната, которая только что, казалось, удерживала ее, теперь стала тесной; Маджиде задыхалась в ней, точно за окном было не широкое, бескрайнее небо, а темный, глухой колодец. Одуревшие мухи, насосавшись сахара, облепили скатерть. Только что, глядя на них, Маджиде думала: «Даже эти насекомые имеют право на жизнь! Почему же нет его у меня?» Ей захотелось вырваться из этой тесной, грязной комнаты куда-нибудь, где можно было бы вздохнуть всей грудью.

Маджиде погасила свет и вышла на улицу. Ей никого не хотелось видеть, но ярко освещенные проспекты были полны народа. Она быстро зашагала по направлению к Шишли, точно спешила к определенной цели. Увидев, что женщина одна идет по улице в столь поздний час, какие-то завитые бездельники в белых брюках попробовали было увязаться за нею. Но Маджиде прибавила шаг, и они отстали. Маджиде вышла на шоссе, ведущее к памятнику Свободы. Быстрая ходьба и прохладный воздух освежили ее. Дома остались позади, вдали засверкали огни загородных ресторанов. Маджиде опустилась прямо на траву у обочины.

Мысли сразу нахлынули потоком, и первая же встревожила ее: «Я чуть было не совершила ужасную глупость! Слава богу, письмо еще у меня! Надо разорвать его, как только вернусь. Как могла я принять кого-то чужого за Омера? Правда, костюм, шляпа, походка, манера держать голову немного набок, — все это было точь-в-точь как у него. Но неужели интуиция не подсказала мне, что это не мой муж?! Ведь я этого субъекта даже не разглядела как следует! Значит, я считала само собой разумеющимся, что мой муж может гулять с подобной женщиной? Почему? Неужели я о нем такого плохого мнения? Очевидно, да. Надо немедленно разорвать письмо. Какой позор, если оно попадет к нему! Позор? Но почему? В письме нет об этом ни слова: я намекнула в одном месте, но потом зачеркнула. Да если бы и не зачеркнула, он все равно ничего не понял бы. Чего же мне тогда стыдиться? Надо немедленно уничтожить письмо. Непременно. Но разве написанное мною — ложь? Я ведь говорю там не о сегодняшнем случае, а обо всей нашей жизни. Разве я не могла бы оставить такое же письмо, если бы не обозналась на улице? Я подвела итог трем месяцам нашей совместной жизни. Да. И ничего не исказила. Ни моя сегодняшняя ошибка, ни арест Омера не в состоянии ничего изменить. Разве его арест не подтверждает правоту моих рассуждений, не свидетельствует о том, что он опускается все ниже, послушный чужим влияниям? Его арест потряс меня. Жаль Омера, но вряд ли жалость поможет сближению. Верю ли я в то, что смогу по-прежнему быть его женой? Только откровенно! Все зависит от этого. Нет, не верю. Значит, действительно все кончено».