— Послушай, приятель! — говорил он. — Чем ты занимаешься? Юриспруденцией? Чудесно! Сейчас ты забавляешься Тураном и Ираном…[52] Но как только тебя назначат помощником прокурора, поверь, тебе станет не до того… Ты будешь разъезжать из деревни в деревню, расследуя преступления. Наспех пробежав бумаги, станешь требовать суровых мер наказания и, дабы постигнуть смысл жизни, по вечерам начнешь выпивать с друзьями. Увидишь, как ограниченны станут твои стремления через несколько лет. От нынешней восторженности не останется и следа… Ты будешь избегать решительных поступков, которые помешали бы тебе повыситься в чине. Одно желание станет неотступно преследовать тебя: во что бы то ни стало понравиться начальству. Пользуйся случаем, трать свой мятежный пыл… Сейчас самое время. Пока ты студент, ты можешь считать любого профессора невеждой, любого преподавателя дураком. Можешь критиковать их сколько влезет. От этого не будет вреда, напротив, будешь казаться выше всех своих товарищей. Поноси на чем свет стоит тех, кто не может тебе ответить. Называй их подлецами и предателями! Молодость горяча. Ратуй за прогресс! Призывай к энтузиазму! Валяй! Но при условии, что это не повредит карьере!..

— Омер-бей, — спросил его как-то один из этих молодых людей, — вы рассуждаете так, будто вам уже много лет. А ведь мы с вами почти ровесники. Вы старше нас года на три-четыре, не так ли?

Вначале Омер не знал, что ответить, но, подумав, сказал:

— Ты прав. Нас объединяет пристрастие к одному и тому же делу — болтовне. Но есть и некоторое отличие: вы воображаете, будто делаете что-то, а я прекрасно сознаю, что ничего не делаю. И живу внутренней жизнью. Вот почему я вправе считать себя намного старше вас.

Во время всех этих споров и чтения статей Маджиде обычно не выходила из комнаты. Только изредка, когда профессор Хикмет очень уж настойчиво спрашивал: «Где же наша сестрица Маджиде? Отчего она не присоединяется к нашему обществу?» — Омер приводил жену. И тогда профессор Хикмет переключался на занимательные темы, вроде вооружения сельджуков или любопытных подробностей арабской истории. На эти темы он мог распространяться часами, надеясь привести в восхищение молодую женщину своей образованностью.

В последнее время профессор вдруг возмечтал о женитьбе. Студенты знакомили его с разными девушками, но дело почему-то не клеилось.

Нихад, бывало, подсаживался к Маджиде и доверительным тоном спрашивал:

— Скажите, Маджиде-ханым, нет ли у вас в консерватории хорошей и красивой приятельницы?

Маджиде принимала эти разговоры всерьез.

— Не знаю, — краснея, отвечала она. — Я никогда их не оценивала как невест.

Профессор Хикмет хотел, чтобы его будущая жена была и красива, и образованна, и обязательно из хорошей семьи, так как полагал, что его безграничная ученость дает ему право требовать от будущей жены наличия всех этих достоинств.

Эта компания стала приходить к молодым супругам все чаще, и хотя Маджиде, не желая противоречить Омеру, не высказывала своих чувств, она с большим трудом скрывала неприязнь к друзьям мужа. Придя из консерватории, она прибирала комнату, готовила ужин и немного отдыхала. После памятного вечера у них с Омером установились прежние хорошие, дружеские отношения. Но ничего еще не было решено. Оба чувствовали, что нужно о многом поговорить, во всем разобраться. Им предстояло заново раскрыть друг перед другом свои души, словно они только что познакомились, и заново полюбить. А пока их отношения скорее напоминали перемирие, основанное на взаимном доверии.

Но долго так не могло продолжаться. Им приходилось по-прежнему таиться друг от друга, и это вновь вызывало взаимное недовольство. Маджиде, например, хотела раз и навсегда выяснить отношение Омера к приятелям. Она видела, что он не слишком привязан к ним и продолжает общаться с ними лишь по привычке, потому что не видит повода для разрыва. Но Маджиде не находила в себе решимости начать разговор первой. В тот памятный вечер, когда они ходили слушать музыку, ей захотелось уйти, потому что она не в силах была вынести глупой болтовни этих знаменитостей, к тому же сидевший рядом с ней профессор Хикмет, пьянея, наглел все больше и больше. Он то и дело наклонялся к ней, говорил невероятные пошлости, и Маджиде задыхалась от дурного запаха, который шел у него изо рта. Делая вид, что он очень пьян, профессор болтал под столом руками, явно пытаясь прикоснуться к ее ногам и погладить колени. Веки его еще больше покраснели, словно у тяжелобольного, и он плотоядно поглядывал на грудь Маджиде.

Если бы сейчас рассказать обо всем этом Омеру, он сразу бы поверил ей и отвернулся от всех своих товарищей сам. Было ясно, что после инцидента с кассиром он сам желал этого. Но ведь вместо того, чтобы решительно и спокойно порвать с этой компанией, Омер мог устроить безобразный скандал профессору — слишком нервным и рассеянным он стал. Это настораживало Маджиде. Даже если бы она была права, если бы Омер согласился с ней, он был бы недоволен тем, что ему испортили настроение. Она знала также, что Омер предпочитает не касаться неприятных вопросов, избегает конкретных решений и действий. Его приводила в трепет мысль о том, что нужно что-нибудь предпринять, все равно — плохое, или хорошее; он был склонен жить, ничего не замечая, пока наконец события не загоняли его в угол, и тогда, чтобы разом разделаться с мучительными вопросами, он поступал так, как в тот момент взбредало ему на ум.

Маджиде тоже никак не могла прийти к окончательному решению. После скандала Бедри приходил только один раз, и то вместе с Омером. Посидев всего несколько минут, он поспешно откланялся. Судя по его виду, он знал о поступке своей сестры и чувствовал себя виноватым перед Маджиде. Бедри успел только рассказать, что встретил одного своего балыкесирского приятеля, от которого узнал, что мать Маджиде очень беспокоится о ней.

— Да, — призналась Маджиде, — я плохая дочь. Три месяца ничего не писала…

Но что она могла написать? Трудно и, пожалуй, даже невозможно объяснить матери свой поступок. Если бы ее брак был зарегистрирован, то, может быть, это было бы и проще. Она боялась также, как бы ее сестра и шурин не наделали глупостей и не обратились в полицию. Правда, род Омера, несмотря на то, что окончательно обеднел и распался, считался в Балыкесире весьма знатным и уважаемым. За честь породниться с ним Маджиде многое бы простилось.

Но тут события замелькали с такой быстротой, что жизнь Маджиде в течение одних суток приняла совсем иное направление.

Профессор Хикмет и Нихад со своей свитой пригласили Омера с супругой на вечер благотворительного общества. В тот день Омер очень устал: у него не было денег, он не обедал и прошел пешком от Такси-ма до Сиркеджи. Поэтому идти на вечер ему не хотелось. Он думал, что Маджиде тоже не захочет, и начал было отказываться, но профессор Хикмет заметил:

— Наша Маджиде-ханым хотела посмотреть. Ребята так старались… Будет музыка, спектакль. Надо их воодушевить. Мы помогаем чем можем, а вы уж, пожалуйста, потрудитесь хотя бы прийти.

Омер заикнулся было, что у него совсем нет денег, как профессор сунул руку в карман и вытащил две лиры.

— Что ж вы мне сразу не сказали? — попенял он Омеру, вручая деньги.

— Если надо, я тебе еще дам, — вмешался Нихад. Омера так и передернуло. Он подумал, что тот предлагает ему деньги кассира, и с ненавистью посмотрел на него. Но Нихад не обратил на это никакого внимания.

— Пойдем! — скомандовал он.

Все они вышли из дому, сели в трамвай и доехали до квартала Шехзадебаши. Когда они проходили мимо переулка, ведущего к дому тетушки Эмине, Маджиде вдруг охватил страх, она не удержалась и оглянулась. Ни в одном из окон не было света. «Наверное, ужинают в зале», — подумала Маджиде.

Они вошли в старый особняк. В огромном разукрашенном вестибюле рядами были расставлены стулья. Драпировка из байковых одеял в конце вестибюля обозначала сцену. Вокруг было пусто.