— Ну, как тебе понравились стихи? — спросил Оме-ра Бедри.

— Не знаю… Я ничего не понял… Но, кажется, неплохо… Они производят странное впечатление!

Бедри кивнул головой и невесело усмехнулся.

— Эмину Кямилю только того и надо — произвести впечатление! Какие мы все-таки глупцы! Если бы мы как следует поразмыслили, то вынуждены были бы признать, что это самое обыкновенное шарлатанство, вздор. Чтобы писать такие стихи, не нужно прилагать особых усилий. В них нет ни сильных чувств, ни глубоких, захватывающих мыслей; цель автора напустить туману, показаться таинственными. Но стихи настолько банальны, что мы не простили бы их даже студенту первого курса. Только зная, как мало нам надо, поэт воспользовался несколькими испытанными приемами. Поначалу постарался создать мистическое настроение, затем подбросил несколько загадочных формул, к которым прибегает какой-нибудь невежественный, жуликоватый софта или мулла, дабы надуть окружающих, вставил две-три религиозных аллегории да пару туманных выражений. Невелика хитрость казаться глубокомысленным, будучи путаным и непонятным. Мы забываем, что нищие духом, но много мнящие о себе люди часто прибегают к этому средству и почти всегда добиваются желаемого. Эмину Кямилю удалось заинтересовать нас, пустить пыль в глаза и окружить себя ореолом таинственности благодаря приверженности к различным вероучениям, которые он то и дело меняет. Вздор, который, будь произнесен другим, только рассмешил бы, нахальство и взбалмошность, объясняющиеся пренебрежением к окружающим, кажутся нам признаками гениальности. Мы и не замечаем, что в этом человеке нет качеств, необходимых для подлинно значительной личности, — непоколебимой убежденности, душевного равновесия, глубокого уважения к людям. Посмотри, все эти отнюдь не глупые люди всерьез спорят по поводу одной строки: «Я выплюнул свои глаза, как бусы». И поэт, уверовав в собственную гениальность, взирает на них с благодарностью. Но приглядись и ты увидишь, насколько фальшива его благодарность, сколько лжи в глубине его души. И это ложь — самая страшная, потому что она тайная. Она-то и отвратила его мысли от общества, в котором он живет, привела к буддизму, китайской и мусульманской мистике. Кямиль якобы далек от мыслей о материальном благе, однако, чтобы выудить деньги у своего богатого папаши, пускается на такие хитрости, которые тебе и в голову не придут, сколько б ты ни думал. Он сумел внушить старику, что сын его — незаурядная личность. Однако папаша любит деньжатам счет. И Эмин Кямиль, чтобы урвать очередной куш, всякий раз придумывает что-нибудь новенькое. То сообщит, что он собирается выпускать новый журнал на зависть всему свету; то приводит с собой каких-то людей, которых выдает за писателей, и велит им превозносить себя до небес в присутствии отца; то заявляет, что он приглашен на конгресс в Европу; то, пользуясь тем, что старик не знает языков, показывает письма с лестными предложениями от мифических европейских издателей, которые якобы в восторге от его творчества. И мы считаем этого комедианта гением, великим поэтом, глубоким мыслителем только потому, что он ходит босиком в своем поместье… Способность верить, ни над чем не задумываясь, ни в чем не разобравшись, — одна из самых больших человеческих слабостей. Для лжепророков слепая толпа все равно что навоз для растений.

Бедри говорил вполголоса, медленно, спокойно. Кроме Омера и Маджиде, его никто не слышал. Они совсем забыли о затянувшемся споре по поводу строки из стихотворения Эмина Кямиля. Ни Омер, ни Маджиде не предполагали, что Бедри может говорить так долго и с таким воодушевлением. Омер только теперь понял, что его молчаливый товарищ многое передумал и многое для себя уяснил.

Спор о стихах наконец закончился, и Нихад пустился в рассуждения на свою излюбленную тему о том, что люди делятся на сильных и слабых, глупых и умных и что соответственно с этим должно быть устроено общество. Его речь вызвала всеобщее одобрение. Каждый полагал, что сила и ум присущи именно ему, и поэтому находил мысли Нихада вполне справедливыми. Бедри, который в этот вечер, как видно, ощущал потребность высказаться, снова обратился к Омеру:

— Еще одна чудесная идея! Обрати-ка внимание на его слова. Он вот-вот начнет поклоняться силе как божеству. А Исмет Шериф и профессор Хикмет — самые ярые единомышленники Нихада, если, конечно, не брать в расчет молокососов из его окружения. Всех троих объединяет нечто общее — каждый из них обижен богом, каждый, по-своему, жалок и несчастен. Нихада ты знаешь. Достаточно взглянуть на него: тело хилое, физиономия нервнобольного… Жалкое создание. Дома у него целая аптека. Что до Исмета Шерифа, то и ему, как видишь, несчастный случай испортил жизнь, исковеркал душу. Он обозлен на весь мир. Когда он раскрывает рот или берется за перо, наружу изливаются лишь яд и злоба, копившиеся в нем долгие годы. А профессора Хикмета природа и вовсе обделила достоинствами, он целиком во власти своих многочисленных и безудержных страстей, и хотя он только о женщинах и думает, его лицо вызывает у них, даже у тех, кто принимает его за деньги, лишь отвращение. Как видишь, все трое ненавидят жизнь, тоскуют по силе, которой лишены с детства. Всю жизнь они с завистью и отчаянием глядели на действительно сильных людей и в конце концов решили, что самое главное в жизни — это сила и поэтому ее следует превозносить превыше всего.

Их философия — порождение бессилия. Это философия классов, чувствующих, что они обречены. Они беснуются, и, если им удастся хоть на время захватить власть, они пытаются употребить ее на самые низкие деяния. Но в конце концов они погибнут, раздавленные извечными законами жизни, истории…

В это время все встали и направились в зал. Очевидно, начинался концерт.

— Пойдем посмотрим, — предложил Бедри.

Маджиде и особенно Омер все еще находились под впечатлением его слов. Омеру, может быть, впервые в жизни не хотелось высмеять человека, который говорил о серьезных вещах, и он не видел оснований для иронии.

Зал был полон народу. Лицеисты и лицеистки, родственники членов благотворительного общества, студенты университета шумно рассаживались по местам. Выйдя из кабинета председателя, почетные гости не пожелали сгонять тех, кто занял отведенные для них в первом ряду места, и направились в конец зала. Какие-то расторопные молодые люди принесли для них стулья.

Оркестр благотворительного общества, состоявший из шести музыкантов-любителей, заиграл «Марш независимости»[56].

Потом на кафедру, установленную перед занавесом из одеял, взошел председатель общества и, отодвинув графин с водой и хрустальный стакан, начал читать длинный доклад о деятельности общества за год.

Во время доклада должны были демонстрироваться диапозитивы. Это было великим новшеством. Двое молодых людей раздвинули одеяла, и стал виден плохо натянутый белый экран. Однако с аппаратом, который помещался за спиной у зрителей, что-то не ладилось. Пора было показывать диапозитивы, председатель умолк и отодвинулся в угол. Дежурный погасил свет, по залу прошел легкий гул. Молодые люди у аппарата сначала спорили вполголоса, потом стали покрикивать друг на друга все громче и громче: «Подержи вот тут! Здесь отверни!» Несколько человек из первых рядов поспешили к ним на помощь. Не выдержал и председатель. Сойдя с кафедры, он направился к заупрямившемуся проекционному фонарю. Но тот, испуская яркие лучи света, по-прежнему бездействовал. На белом экране шевелились всклокоченные тени, появлялись и исчезали огромные пальцы, электрические блики прыгали по одеялам и кафедре.

Наконец пятна на экране прояснились, и в лицо присутствующим заулыбались выстроенные в шеренгу дети и несколько взрослых, усевшихся перед ними на стулья в неловких позах. В центре сидел сам председатель.

Он поднес к экрану неизвестно откуда появившуюся у него в руках указку.

— Это дети, которых одело наше общество! Омер, Маджиде и Бедри сидели рядом. Сзади послышался шепот Исмета Шерифа: