Время от времени они совали руки в карманы, доставали красивые вязаные мешочки, полученные женами в приданое, и дрожащими пальцами вынимали оттуда деньги.

Хулюси-бей и два других адвоката проиграли так немного. Они играли осторожно и не открывали карту тем, кто завышал ставку.

Судья — он был уже в большом проигрыше — остановился и стал играть осмотрительнее. Больше всех проиграли Хильми-бей и Саляхаттин. Захмелевший Саляхаттин-бей не только проиграл все бывшие при нем деньги, но и задолжал пятьдесят золотых Хильми-бею. Он играл, забыв обо всем, как все новички в картах, стараясь нервной, азартной игрой расположить к себе фортуну. Проиграв, он удваивал ставку. Снова проигрывал и снова удваивал ставку. Его проигрыш приблизился к сумме, о которой, будь он трезвым, он испугался бы даже и подумать.

В выигрыше оставался только Хаджи Этхем. С серьезным лицом он сгребал деньги и тасовал карты. Так как в карточной игре деньги необязательно держать на столе, Этхем клал золотые в карман, оставляя перед собой только несколько меджидие[18].

Хильми-бей проигрывал молча, с застывшей высокомерной улыбкой в углах губ, и, когда перед Саляхаттином не оказывалось денег и бедняга, подавленный и бледный, судорожно откидывался на спинку стула, он клал перед ним пригоршню лир:

— Я поставлю за вас, бей-эфенди!

Хулюси-бей и остальные, кроме судьи, казалось, смекнули, что здесь что-то нечисто. Но никто не осмеливался сказать об этом вслух, тем более что их это никак не касалось. Они могли даже остаться в выигрыше. Хулюси-бей смотрел на Саляхаттина с жалостью и отчаянием и старался не встречаться глазами с Хильми-беем. Ничего нельзя было поделать: от предложения прекратить игру Саляхаттин отказался, решительно махнув рукой.

— Оставь нас, любезный, — сказал Хильми-бей. — Пусть бей-эфенди поиграет. Может, он все вернет. Смотри, и мы ведь тоже в проигрыше. Неужели же бросить игру на половине?

Теперь уже действительно ничего нельзя было поделать.

В желтом свете лампы лицо каймакама казалось вытянутым, его седые волосы, прядями свисавшие на висках, приняли темный оттенок. Щетина на подбородке точно выросла за один час, на кистях рук, на длинных пальцах вздулись синие жилы. Ничего не видящими, налитыми кровью глазами он озирался по сторонам, ничего не видел. Несколько раз встречался с укоризненным взглядом Хулюси-бея, и на его побелевших губах появлялась бессмысленная улыбка, которая тотчас исчезала, как только он снова наклонял голову. Игра закончилась только к часу утренней молитвы. Саляхаттин-бей оттолкнул горсть денег, которую ему снова протянул Хильми, и проговорил с безнадежным видом:

— Хватит!

Он поднялся, опрокинув при этом стул:

— Сколько я вам должен?

Хильми-бей взял коробку из-под сигарет, лежавшую на столе, подсчитал записанные на ней цифры:

— Триста двадцать лир! И добавил, улыбаясь:

— Да это не важно, бей-эфенди. Говорят, что за год даже пяти кур ушей не переходит от игрока к игроку. Как-нибудь снова соберемся, и вы отыграетесь!

В этот день Саляхаттин-бей смог отправиться на службу только после обеда. Он сильно повздорил с Шахен-де, в голове у него все странно перепуталось. В канцелярии его уже ждал Хулюси-бей.

— Беда-то какая! — грустно сказал Саляхаттин-бей.

— Нельзя унывать! Надо искать выход.

— Какой может быть выход? Если я продам свою оливковую рощу и возьму за год вперед жалованье, все равно не хватит. Ведь это триста двадцать золотых! Кончено, Хулюси-бей, все кончено! Подумай только, я даже не могу собрать вещи и уехать. Я обречен на позор и срам. Конечно, я постараюсь расплатиться через три года, через пять лет.

В кабинет вошли чиновники, и разговор оборвался. Каймакаму показалось, что сзади мелькнула физиономия Хаджи Этхема — Саляхатгин-бей замер. Хаджи Этхем подошел к его столу и положил какую-то бумагу.

— А это зачем? — спросил каймакам, прочитав ее.

— Знаете, бей, такой уж обычай, извольте вашу подпись. Да вы не тревожьтесь.

Каймакам дрожащей рукой поставил подпись, и Хаджи Этхем, стараясь не встречаться взглядом с Хулюси-беем, быстро вышел из комнаты.

Каймакам не глядя подписал остальные бумаги и медленно обернулся к Хулюси-бею:

— Я подписал вексель на сумму проигрыша.

— Зачем ты это сделал?

— А что мне оставалось? Прибежал с самого утра. Наверное, целый час ждал, скотина. Все, все кончено!

— Ах, дорогой мой, ты ведь этому Хильми-бею не сделал ничего худого. Мстить ему тебе не за что. У них, наверное, совсем другие цели. Какие-нибудь более важные расчеты или что-то в этом роде. Хильми-бей прекрасно знает, что с тебя эти триста с чем-то лир не получить. А ради удовольствия сделать каймакама своим должником такие деньги на ветер не бросают. Погоди, подождем немного. И наверняка узнаем, что они затеяли. Наберись терпения, не падай духом. Все на свете можно уладить.

Саляхаттин-бей только покачал головой, как бы говоря, что словами его не утешишь.

Когда вечером он вернулся домой, Шахенде встретила его с сияющим лицом. Такой ласковый прием после недавней ссоры удивил каймакама.

— Знаешь, дорогой, у нас важные новости, — шепнула ему на ухо Шахенде, взяв его под руку.

— Дай Бог! Добрые?

— И не спрашивай! Сегодня к нам приходили от Хильми-бея. Не просто так, в гости, а со сватовством.

— Сватовством? Кого сватают?

— Да кого же еще, мой бей? Разве ты забыл, что у тебя дочь на выданье?

— Сватают Муаззез? Да она же еще ребенок!

— Помилуй, Саляхаттин-бей! Какой там ребенок! А сколько лет было мне, когда я за тебя вышла?

— Я сейчас ни за кого не собираюсь отдавать свою дочь. Так и отвечай всем. И к тому же нечего тебе лезть в эти дела.

— Как же мне не лезть? Разве я не мать? А тебе нечего шуметь, я ответила, что посоветуюсь с тобой. Во всяком случае, я не собираюсь держать ее в девках до двадцати лет, пока она старухой станет!

Уединившись в своей комнате, Саляхаттин-бей долго размышлял, пытаясь сопоставить эти два события, происшедшие в один день, и прийти к какому^ нибудь выводу. Ему казалось, что он что-то начинает понимать, но связать концы с концами никак не удавалось. Если Хильми-бей хочет взять Муаззез в жены своему сыну, для чего понадобилось ему затевать всю эту историю? Разве он не мог прямо посвататься? Вряд ли наследник такого богача мог опасаться отказа.

Но когда на следующий день он порасспросил о Шакире, то все понял.

Выслушав его предположения, Хулюси-бей поморщился.

— Это мне и в голову не приходило, — сказал он. — Жаль девушку!

— Почему жаль? Я за такого подонка дочь свою не выдам!

— Они, наверное, и полагали, что ты так ответишь. Зачем же тогда дали тебе триста лир? Нет, погоди, похоже еще они подстроили тебе ловушку. Деньги тебе дали, чтобы ты не уехал из Эдремита. Я думаю, они еще кое-что приготовили. Одного не понимаю. Шакир такой беспутный гуляка, ему только удовольствия да развлечения подавай. Что это ему приспичило жениться, ума не приложу!

Саляхаттин-бей снова задумался. Он не мог смириться с мыслью, что вынужден будет отдать свою дочь парню, о котором наслышался столько плохого.

— Но, может быть, это лишь очередная придурь Шакира, — заметил Хулюси-бей. — Завтра-послезавтра она пройдет. Постарайся как можно дольше протянуть с помолвкой. Давай уклончивые ответы. Может, он и отстанет. А что до трехсот лир, то они хорошо знают, что не получат их с тебя. Да и ты им когда-нибудь пригодишься. Хаджи Этхем — из одной компании с Шакиром. Деньги Хильми-бея не в чужой карман попали!

Саляхаттин решил, что разумнее всего держать пока все это в строгом секрете. Он ничего не рассказал и Юсуфу. Парень горячий, он может натворить такого, что потом не расхлебаешь. Незачем ему знать об этой истории, Саляхаттин-бей краем уха слыхал о его стычке с Шакиром во время гулянья, и это укрепило ' его решение.