Но на Шахенде он никак не мог положиться и волновался, что оставляет дочь у нее на руках. Неужели ничего нельзя было сделать, чтобы уйти из этого мира, где он ничем не желал интересоваться, уладив и это дело?

Но как его уладить? Кто может посвататься к Муаззез? Кто может на ней жениться? Все знали, что стало с тем, кому она приглянулась, кто пожелал ее взять. А Шакир-бей гулял на свободе как ни в чем не бывало. Найдется ли удалец, который рискнет получить пулю.

И потом не очень-то хорошо смотрят на девушку, из-за которой случилось такое несчастье. Она становится притчей во языцех.

Если бы Саляхатгин-бей не порвал так рано связи с миром и не стал бы уже сейчас глядеть на жизнь со стороны, то, может быть, он попросил бы о переводе в другой город и поискал бы там для дочери приличной партии. Но, больной, он ждал, пока все образуется само собой, и не собирался ничего предпринимать.

Шахенде была по-своему умна и понимала, что в Эдремите для Муаззез закрыты все пути к замужеству за исключением одного. Существовал один-единственный выход, которого она давно уже желала: выдать Муаззез за Шакира…

Шахенде не знала историю Кюбры, но трудно было предугадать, изменила бы она свои намерения, если бы даже и узнала. Что касается Юсуфа и Саляхаттин-бея, то ни тот, ни другой не желали больше поднимать этот вопрос, полагая, что с ним покончено раз и навсегда. Им и в голову не приходило, что у Шахенде на этот счет есть свои планы и она может что-нибудь предпринять на свой страх и риск. Между тем Шахенде, хотя она и не признавалась себе в этом, чувствовала, что Саляхаттин-бей еще недолго протянет, и думала лишь о том, как устроить свою жизнь в будущем.

Оливковой рощицей и крохотным полем трое не могли бы прокормиться даже месяц. А попасть в зависимость от Юсуфа было тяжелее всего. Есть хлеб этого высокомерного упрямого парня, подчиняться ему было для Шахенде непереносимо. Да и неизвестно, сможет ли еще Юсуф прокормить даже самого себя. Чем унижаться перед этим праздношатающимся, ни к чему не пригодным «приемным сыном», гораздо разумнее было найти себе хорошего зятя и свить с его помощью гнездышко.

Беспутство и пьянство Шакира как будто стерлись из памяти. Событие, заставившее всех позабыть об этом, — убийство Али, — не казалось Шахенде чем-то ужасным, может быть, потому, что убить человека считалось в городе чуть ли не славным и геройским поступком; а может быть, потому, что это убийство было совершено из-за ее дочери, Шакир стал ей даже симпатичнее.

И потом к этой семье ее привязывала дружба с матерью Шакира, которая крепла день ото дня и границы которой трудно было определить.

Особенно способствовали этому сближению роскошь особняка Хильми-бея и притягательная сила подарков, снова посыпавшихся на Шахенде от матери и от сына.

Но Муаззез теперь уже не была такой нерешительной и покорной материнской воле, как два-три месяца тому назад. Ею овладела страсть, которая росла с каждым днем и руководила всеми ее поступками.

Со временем ее раздражение против Юсуфа, вызванное его холодностью, уменьшилось и сменилось любопытством, искавшим объяснений такому поведению Юсуфа. Юсуф, который с детства был ей ближе всех, Юсуф, всегда и везде служивший ей опорой, смотревший в тот вечер на нее с такой нежностью, с такой открытой душой, так хорошо понимавший ее, не мог ни с того ни с сего забыть о ней. В том, как он упорно избегал ее, было что-то странное.

Но, несмотря на это убеждение, девушка по-прежнему продолжала свои прогулки с матерью. Побывав несколько раз в доме Хильми-бея, Муаззез по тому, как ее здесь встретили, поняла, что к ней относятся не как к чужой… До последних событий, в то время, когда ей и в голову еще не приходило, что Шакир-бей будет так упорно свататься и что ему откажут, ее тоже встречали в этом доме приветливо. Ханым целовала ее, сажала рядом с собой, и после каждого визита Муаззез возвращалась с подарком. Но теперь повторение нехитрых этих уловок было ей неприятно. Она составляла компанию матери только для того, чтобы не быть одной дома и не оставаться во власти своих тягостных дум. Но в дом к Хильми-бею ей идти не хотелось.

Особенно охладела она к этой семье после того, как однажды, когда их пригласили в Дженнетаягы, она встретила там Шакира, который бродил вдалеке и не спускал с нее глаз; что-то в ней вдруг оборвалось, ей стало страшно.

Такой жизни она больше выносить не могла. Ей претило то, что дэставляло удовольствие ее матери, во время визитов ей не о чем было говорить со своими сверстницами. Одинокая жизнь, полная мечтаний и раздумий, отдалила пятнадцатилетнюю Муаззез от девушек ее возраста. Она теперь рассуждала как женщина и сама пыталась помочь своему горю.

Надо было что-то предпринять, найти выход, покончить с таким положением вещей. Когда она размышляла, как это сделать, она столкнулась в доме с Юсуфом. Так близко она не видела его уже несколько недель. Его бледность испугала Муаззез. Забыв все, о чем она собиралась говорить, Муаззез спросила:

— Что с тобой, Юсуф?

— А что?

— Лицо у тебя очень бледное… Ты болен?

— Нет… Отец меня огорчает. Потом одиночество. Безделье. Скука!

— Здоровье отца? Но ведь в последние дни ему стало лучше, не правда ли?

Она спросила об этом с такой непосредственностью, что Юсуф усмехнулся.

— В постели не лежит, — и добавил точно про себя: — и, наверное, не сляжет!

— Что ты хочешь этим сказать?

Юсуф снова улыбнулся и перевел разговор.; — Где твоя мать? Снова в гостях?

— Да.

— А ты почему не пошла?

— Не захотела…

Она умолкла, внимательно посмотрела Юсуфу в лицо и повторила, отчеканивая каждый слог:

— Не захотела!

Во время этого разговора Юсуф у дверей надевал ботинки. Муаззез стояла рядом.

Видя, как он спешит уйти из дома, девушка с искренним, идущим от души огорчением сказала:

— Но, может быть, в один прекрасный день захочу!

— Что? — спросил Юсуф, быстро выпрямившись. Муаззез пожала плечами.

Юсуф раскрыл было рот, чтобы переспросить, потребовать у нее разъяснения, но вдруг резко повернулся к ней спиной и, приоткрыв дверь, вышел на улицу.

Солнце стояло в зените. Юсуф забыл, зачем он вышел из дома, куда собирался идти. В голове его вертелась лишь одна мысль: бежать, уйти подальше от дома, чтобы не возвратиться и не спросить Муаззез: «Чего ты захочешь? Чего?»

Он чувствовал, что если хоть немного замедлит шаги, то не сможет совладать с собой и побежит обратно, и поэтому шел все быстрее. Вскоре Юсуф вышел на южную окраину городка. Чтобы отвлечься, он стал глядеть по сторонам. Юсуф знал здесь каждую полоску пашни, каждый сад, каждое оливковое дерево.

Он расстегнул пуговицу на груди. Сильно палило солнце, беспрерывно трещали кузнечики. Юсуф шел, обливаясь потом, полузакрыв глаза. Вдруг он почувствовал аромат, не похожий на привычный запах олив. Он открыл глаза. Перед ним было инжирное дерево. Юсуфа с давних пор волновал запах двух деревьев: грецкого ореха и инжира. У грецкого ореха был густой, нежный аромат, немного похожий на запах эссенций, которые продавали уличные торговцы. Запах инжира не был приятен — вязкий, липкий, тяжелый. Казалось, что на солнце испаряется инжирный сок и при каждом вдохе склеивает ноздри.

Юсуф снова зажмурил глаза и пошел дальше. Он был весь мокрый от пота. Земля так нагрелась, что жгла ему ступни. Кругом все пылало, даже темные листья олив казались прозрачными. Солнце щедро лило свой свет на землю, сплавляя и перемешивая все вокруг.

Вскоре Юсуф вышел к пересохшему руслу реки и попал в буйные заросли: молодые чинары и ивы сплетали свои тки, кисловато пахли вязы, колыхались побеги иудина дерева, горя прекрасными цветами; пожелтевший тростник, чертополох, камыш, мята, побеги айвы теснили и заглушали друг друга. А вокруг была только голая галька и песок. Казалось, даже камни высохли и сморщились от жары.