Они поднялись по довольно крутому склону, и перед ними открылся спуск и в самом конце его — море. Вдоль дороги замелькали сосны. Юсуф решил, что они приближаются к Целиткею или Козаку. Но, насколько хватало глаз, ничего похожего на деревню не было видно. Не зная, как быть, ехать ли дальше, он обернулся и тихо спросил:

— Поедем дальше, Муаззез?

— Не знаю. А куда?

— Хочешь, остановимся здесь… Завтра подумаем!

— Остановимся.

Юсуф резко натянул вожжи. Лошади сразу встали. Справа возвышался покрытый соснами небольшой бугор, слева, тоже поросший соснами, холм плавно спускался к морю, распростершемуся в километре от них. Юсуф отвел лошадей к полянке под соснами, выпряг их, привязал к дереву и, просунув в повозку голову, сказал:

— Выходи, Муаззез. Не холодно… Ты не озябнешь!

Хотя удушливая дневная жара уже спала, ночь не принесла с собой прохлады. Море, проглядывавшее между сосен, было неподвижно, словно затвердевшее.

Муаззез спрыгнула на землю. Она терла глаза не то от того, что хотела спать, не то от яркого света луны.

Осторожно ступая по сосновым иглам, они прошли несколько шагов, уселись на поваленном стволе и стали смотреть на море. Перед ними открывался необозримый простор, и взгляд их, ни на что не натыкаясь, достигал горизонта. Одурманенные густой пылью, резким запахом навоза и лошадиного пота, они сейчас наслаждались пьянящим ароматом хвои, жадно вдыхали чистый воздух.

Какое-то смутное предчувствие подсказывало им, что часы эти никогда больше не вернутся, и нашептывало, что ни о чем не надо думать, чтобы не омрачать своего счастья. Оба они не думали ни о том, что было час назад, ни о том, что будет через час. Ими полностью овладело то естественное и величественное чувство, которое сильнее всех мыслей и переживаний и которое захватывает человека лишь несколько раз в жизни.

В этот миг они были так подвластны этой силе, как деревья вокруг них, как море вдали. У них не было никаких забот и никаких желаний. Даже сладкая грусть, которая обычно овладевает людьми, когда желаемое достигнуто, была от них далека. Счастье, такое полное и совершенное, казалось, потрясло обоих. Они даже не находили ласковых слов, а только улыбались друг другу: дыша всей грудью. Они сидели долго. Потом голова Муаззез склонилась на плечо Юсуфа: она уснула. Юсуф поднял ее на руки и отнес в повозку.

Лошади терлись мордами о деревья, под копытами у них потрескивала сухая хвоя и осыпалась вниз по склону.

Что-то шевелилось в верхушках огромных высоких сосен, — это серая белка прыгала с ветки на ветку.

Едва заметно покачивалось протянутое в пустоту дышло повозки, дыхание спавших в ней молодых людей смешивалось с запахом сена и кошмы.

Мелиха, видя, что Муаззез долго не возвращается, перестала есть виноград и побежала в дом. Запыхавшись, она сообщила Шахенде, что приезжал Юсуф, позвал Муаззез, и, вероятно, они вместе ушли.

«Наверное, что-то случилось с Саляхаттином-беем», — было первой мыслью, пришедшей в голову Шахенде. Она испуганно вскочила.

— О Боже, я пойду… Наверное, что-то случилось с беем… Господи, сохрани! — запричитала Шахенде, набрасывая на голову покрывало.

Шахенде не показалось странным, что Муаззез ушла, не сказавшись ей. Это только еще больше увеличивало ее тревогу. Значит, дело принимало серьезный оборот. Когда она спустилась вниз, служанка сказала, что Муаззез оставила свою накидку и шарф.

— О Боже, она с ума сошла! — в отчаянии воскликнула Шахенде, удивившись странному поступку дочери.

В это время прискакал Шакир и сказал, что видел Юсуфа, возвращающегося в коляске в город. Муаззез он, правда, не видел с ним. Это сообщение еще больше поразило Шахенде, хотя она и обрадовалась, что ее дочери не придется идти через весь город простоволосой, с открытым лицом. Значит, дело настолько серьезно, что Юсуф прикатил в коляске. Почему же, в таком случае, он ничего не сообщил ей? Или он уже не считает ее за члена семьи? Как смеет этот неотесанный мужлан ставить ее в такое глупое положение перед друзьями?!

Подняли батрака, который спал на соломе в конюшне, и велели запрягать лошадей. Мать Мелихи тоже решила вернуться домой. Неожиданное происшествие всем испортило настроение. На дно открытой повозки постелили кошму, поверх нее положили небольшой ватный тюфяк и все это сверху покрыли ковром. Шахенде, Мелиха и ее мать с помощью служанки взобрались на повозку, раскрыли свои зонтики, и пегая лошадь рысцой затрусила по дороге.

Чем ближе они подъезжали к городу, тем больше росло беспокойство Шахенде. Она не строила никаких предположении, ни о чем не думала, а только вздрагивала при мысли о доме и боялась, хотя не знала, что ее там ожидает.

Ее спутницы слезли у Нижнего рынка, Шахенде прикрывала голубым зонтиком лицо. Повозка, трясясь, со ^ страшным грохотом проехала через Чайджи и Байрамйери и остановилась у дома. Шахенде подобрала юбки и хотела было сама спрыгнуть на землю, но это ей не удалось, и она подождала, пока кучер подаст ей руку. Потом быстро взлетела на каменные ступеньки крыльца и громко застучала дверным кольцом.

Никто не отозвался. Шахенде снова постучала. Снова молчат и не открывают. Она и в обычное время ничего не могла продумать от начала до конца, а тут от волнения и страха совсем ума лишилась. Стоя у дверей, она обалделыми глазами смотрела то на улицу, то задирала голову на верхний этаж, не зная, что предпринять.

Старая служанка Эсма вот уже неделю как отправилась к своей снохе, но дома оставались Кюбра с матерью. И потом, Юсуф и Муаззез должны были уже вернуться. Если они поехали не домой, то куда же? Она еще несколько раз громко постучала в дверь. В доме напротив поднялась решетка на одном из окон, и показалось желтое морщинистое лицо вечно больной жены часовщика Ракыма-эфенди.

— Не стучи понапрасну, Шахенде-ханым. Никого дома нет!

Шахенде-ханым не спросила ее: «Откуда ты знаешь?» Это даже не пришло ей в голову. Следить за обитателями квартала, сидя за решеткой окна, было единственным занятием этой женщины, и сведения ее всегда были безошибочными.

— Куда они ушли? — только спросила Шахенде.

— Кюбра с матерью вышли с узлом в руках, но куда отправились они — не могу знать!

— С узлом в руках?

— Да, с узлом… Видно, не собираются возвращаться!

— Помогите, правоверные! — запричитала Шахенде, не помня себя. — Да, они, верно, ограбили дом и ушли. А не было ли у них в руках перламутровой шкатулки?

— Не приметила, соседка. Может, они засунули ее в узел?

— А разве Юсуф и Муаззез не приезжали?

— Не приезжали, соседка. А разве они были вместе? Разве ты не вместе с дочерью ушла?

Чувствуя, что произошло что-то необычное, остальные соседки тоже приподняли решетки на окнах и приняли участие в разговоре. Одержимая любопытством жена часовщика стала сама задавать вопросы.

— Мы ушли вместе, — отвечала Шахенде, — к этим… на виноградник к одной приятельнице… Приехал Юсуф и увез ее, но дома их нет… Я испугалась, думала, с отцом что случилось. Но, очевидно, ничего худого с ним не произошло. А теперь за детей тревожусь.

Одна из соседок не утерпела и спросила:

— А разве дочь не сказала тебе, куда едет?

— Да вот не сказала… Не понимаю, что с ними могло стрястись.

Соседки, всегда без труда объяснявшие все события, на этот раз задумались и, не зная, что предположить, стали задавать вопросы, совсем сбивавшие с толку и без того растерявшуюся Шахенде.

Наконец все вопросы были исчерпаны, и жена часовщика решила, что Шахенде больше незачем стоять на улице.

— Послушай, Шахенде-ханым, что ты стоишь под дверью? Мать Кюбры, уходя, положила ключ на окно.

Шахенде ошалело посмотрела на желто-зеленое лицо соседки. Это лицо не выражало ничего, кроме удовлетворения человека, исполнившего свой долг. Не находя слов, Шахенде отвернулась, достала ключ, отперла дверь и, войдя в дом, опустилась на пол в прихожей.