— Почему это свадьба Расиме отложена на весну?

— Да потому, что язвы, которыми наградили ее милого проститутки, еще не закрылись.

Плясовые мелодии, которые они напевали по многу раз в день высокими голосами в сопровождении бубна, ее больше не веселили.

У Юсуфа и Муаззез было лишь одно желание: быть всегда вместе…

И они были вместе.

Но сколько могло, так продолжаться? Несомненно, что-то должно было измениться в их жизни. До каких пор они будут есть хлеб отца — старого, больного человека? Как мог Юсуф не обращать внимания на взгляды Шахенде, в глазах которой все чаще загорался змеиный блеск?

Что делать?

Этот вопрос с новой силой встал перед Юсуфом. Мучительно жить с таким ощущением, словно ты вот-вот должен отправиться в путь, не чувствовать твердой почвы у себя под ногами, позволять, чтобы Шахенде говорила:

«Парень такой здоровенный, а сидит дома, объедает нас!» Долго ли можно это переносить?

Никогда прежде Юсуф не сомневался в себе. Он верил, что сможет добиться всего в жизни. И не боялся будущего. Его угнетало настоящее. Именно оно подрывало его веру в себя, порождало в его душе сомнения. Он думал:

«Почему я такое ничтожество?»

Он смутно чувствовал, что явился в этот мир ради какого-то большого дела, но не знал, для какого, и не видел вокруг себя ничего, о чем мог бы сказать: «Это мое дело!»

Хотя Юсуф и не был так развит, чтобы все это проанализировать, тем не менее он испытывал муки «лишнего человека». Это чувство не похоже на скуку от безделья. Оно уничтожает человека, постепенно убеждая его в собственной ненужности. Чувствовать в себе силы, достаточные для свершения больших дел, и не знать, к чему приложить их. С бесконечным терпением ожидать неизвестности. Представлять себе будущее в самых неясных, словно деревья в тумане, очертаниях… Долго выдержать такое было нельзя.

Саляхаттин-бей видел, как мучается Юсуф, и в какой-то степени понимал причину его страданий. Он думал, что должен выполнить свое обещание, данное в шиитской деревне: купить Юсуфу пару лошадей с рессорной повозкой, но Шахенде ни за что не согласилась бы видеть свою дочь женой извозчика, да и ему самому этого не очень хотелось. Он хотел обеспечить более или менее приличную жизнь для своей дочери, которая вся так и цвела счастьем. Когда она встречала отца у дверей, глядя на ее тонкую фигурку, и розовое личико, он окунался в атмосферу юности.

Юсуфа он никак не представлял себе извозчиком, но сколько ни думал, не мог подобрать ему подходящего занятия. Понимая, что долго так не должно продолжаться, он вдруг принял неожиданное решение: устроить Юсуфа писарем в управу.

Юсуф был зачислен стажером, но Саляхаттин-бей надеялся через некоторое время выхлопотать ему чин. Он сообщил Юсуфу, что нашел для него дело, лишь после того, как были закончены все формальности и пришел ответ от вали из Балыкесира. Юсуф сначала поразился. Думай он целый год, ему не пришло бы такое в голову. Он не поверил бы, если б не знал, что отец не станет с ним так шутить.

— Какой из меня писарь! — заметил он вместо благодарности.

— Вполне достаточно того, что ты знаешь. Остальному научишься! — смеясь ответил Саляхаттин-бей.

— Тебе лучше знать, отец… Но я буду стараться…

— Писать ты умеешь. Сначала я тебе буду говорить, а ты будешь писать, потом станешь работать самостоятельно. У нас в канцелярии люди хорошие, они тебе помогут.

Юсуф промолчал. Теперь ему ничто не казалось невозможным. Самое трудное и сложное в мире дело было легче ожидания.

Муаззез, услышав, что ее муж станет государственным чиновником, очень обрадовалась. Она припала к Юсуфу и засыпала его вопросами:

— Когда ты приступишь? С кем будешь работать? Какое жалованье назначили? Ах, если б я могла посмотреть на тебя там?.. Под вечер ты будешь возвращаться со всеми чиновниками, не так ли? Ты будешь мне приносить и читать, что напишешь?

И, не дожидаясь ответа, она снова продолжала спрашивать все, что приходило в голову.

— Ну говори же! — требовала она, обнимая его, а через несколько секунд снова щебетала, прыгая на месте:

— Теперь ты будешь водиться с важными господами. Смотри, не забывай о нас.

Саляхаттин-бей на следующий же день повел Юсуфа в управу. Введя его в комнату рядом со своим кабинетом, он показал на стол у окна и представил двум другим чиновникам.

Оба были почтенные люди преклонных лет. При виде каймакама встали, одергивая свою длиннополую одежду. Один снял очки в металлической оправе и жестом пригласил Юсуфа:

— Милости прошу, эфенди, сын мой!

— Ну-ка, посмотрим, Хасип-эфенди, — улыбаясь, сказал Саляхаттин-бей, — сумеешь ли ты быстро научить нашему делу моего зятя?

— Под вашим покровительством, если будет угодно Аллаху, бей-эфенди!

— Он парень способный. Правда, держать перо не привык, но это не беда.

Он обернулся к другому старику, беспрерывно поправлявшему затасканную бесформенную феску.

— И ты будь к нему благосклонен, Нури-эфенди. Не будем посмеиваться над неопытностью нашего Юсуфа!

Нури-эфенди промямлил что-то невнятное. Юсуф подошел к столу, качавшемуся при каждом прикосновении.

— Если у тебя не будет клеиться, Юсуф, заходи ко мне, — сказал Саляхаттин-бей и вышел.

Юсуфу показалось, что у него кружится голова, он закрыл глаза и, ухватившись за стул, сел.

«Зачем я сюда пришел? Кто они, эти люди?» — вдруг пронеслось у него в голове. Перед глазами стоял туман, он с трудом мог разглядеть стол, за которым сидел. По столу расплылись разноцветные блестящие круги, похожие на искрящиеся при солнечном свете маслянистые пятна на лужах; он шире раскрыл глаза, и цветные круги тотчас же исчезли. На годами не мытом столе, закапанном чернилами, стояла круглая белая чернильница, песочница, напоминавшая солонку, и лежали два обломанных тростниковых пера. Юсуф взял одно из перьев и стал вертеть его в пальцах. Вдруг он заметил, что тонкий тростник рассыпается. Он испуганно оглянулся по сторонам и крепко сжал кулак. Все здесь казалось ему непонятным и подозрительным, он чувствовал себя так, будто пришел в храм, где исповедуют незнакомую ему религию. Ему казалось, что каждое его движение кощунственно. Сломанное тростниковое перо жгло ему ладонь. Хасип-эфенди подошел к Юсуфу, взял со стола второе перо, очинил его, расщепил кончик об ноготь и сказал:

— Возьми, сын мой. Набивай понемногу руку… Если бей, ваш отец, что-нибудь даст, напишите!

Но бей-отец в тот день не дал ничего. Под вечер он просунул голову в дверь и позвал Юсуфа. Они вместе пошли домой. По дороге Саляхаттин-бей все время говорил, точно беседовал с самим собой:

— Это занятие не по тебе. Но что поделаешь? Я знаю, тебе будет скучно. Правда, человек постепенно ко всему привыкает. Ты ведь видел: никто ничего не делает. Важно отсидеть столько-то часов… Тебе такая работа покажется бесполезной, но на этом стоял и стоит мир… Да, несомненно, в том, чтобы сидеть вот так сложа руки, тоже есть свой смысл. Смотришь — и кажется, что все дела в управе могут выполнять два грамотных человека. Однако не будь тут столько народу, все перевернулось бы вверх дном. Главное не в том, что делают чиновники, а в том, что они существуют. Посидев в этой пыльной комнате, ты, может, даже спросишь себя: «Зачем я здесь нужен?» И зря. Раз ты переступил порог казенного учреждения, значит, ты уже необходим. Если бы тебя не было, обязательно где-нибудь было бы упущение. Ты уж мне поверь. Я раньше сам думал по-другому, все пытался разрешить своим умом. Но теперь я верю только в одно: в опыт. Тому, что я тебе говорю, меня научили почти тридцать лет жизни. И ты понемногу образумишься. Мне осталось жить недолго. Вот я и твержу, чтобы ты запомнил: не жди многого от жизни! Если приспособишься к людям, от каждой беды в этом мире можно отделаться малым ущербом. Старайся ничем не выделяться среди других. Недавно судья дал мне книгу. Называется «Пучина иллюзий». То есть, чтобы тебе было понятнее, — «Глубина мечтаний». Вещь глубокая. Написано там, что однажды Аллах созвал пророков и спросил: «Что такое счастье?» Моисей сказал: «Отправиться в Землю Обетованную». Иисус сказал: «Тому, кто ударил по одной щеке, подставить другую». Будда сказал: «Ничего в жизни не желать». Дошла очередь до нашего Мухаммеда. «Счастье, — сказал он, — заключается в том, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть. Ничего к ней не добавлять и ничего у нее не отнимать…» Есть вещи, которые нас огорчают. «Почему? — спрашиваем мы. — Не устранить ли их? Кое-чего нам не хватает. А хотелось бы иметь, и мы изо всех сил стараемся восполнить эту нехватку. И то и другое-глупо и бесполезно. Человек ничего изменить не может. Поэтому, если хочешь душевного покоя, думай, что и в зле, которое ты видишь, есть свой смысл, и не поддавайся искушению внести в мир добро, которого там не существует. И, самое главное, — никогда не жалуйся. Сколько бы ты ни бился, в этой жизни мучениям конца не будет. И вином не увлекайся. Иногда человек мается, не находя другого средства, чтобы разогнать тоску, но ты умей владеть собой. Как бы там ни было, начнешь выпивать, когда станешь старше. Тогда это будет даже на пользу. Две-три рюмочки вечером не повредят. Помогают забыться. Да ведь, собственно говоря, наш мир только того и заслуживает, чтобы забыть о нем!..»