— Что-то будет… Что-то будет… И что я могу поделать? — пробормотала Маджиде.

И тут же с удивлением призналась себе, что готова идти навстречу этому неизвестному будущему. Больше того, она желает его с чувством восторга и страха, похожим на ощущения всадника, скачущего во весь опор.

Она вдруг увидела, как жизнь ее, дотоле не имевшая цели, приобрела новый смысл. Просыпаясь по утрам, она не будет думать: «И этот день, как все. Зачем я проснулась, зачем прервался сон, в котором я находила забвение?» И, выйдя на улицу, она не будет вяло брести все равно куда.

Что за человек этот Омер? Она еще ничего не знает о нем, только вчера увидела и не успела составить никакого мнения.

Маджиде в который раз попыталась проникнуть в смысл сказанного Омером, но безуспешно. Перед ее мысленным взором стояло только возбужденное лицо юноши; она видела его рот с капельками пота над верхней губой, слышала какие-то слова, произносимые то робко, то властно, и не столько содержание речей, сколько интонация вызывали в ней то желание покориться, то щемящую жалость.

Не раздеваясь, прилегла она на постель и широко раскрытыми глазами уставилась в потолок. Но очень скоро сон сморил ее.

Маджиде проснулась рано. Привела себя в порядок. Ей не терпелось тотчас выйти на улицу. На душе было беспокойно. После всего, пережитого вчера, остался только страх. Она не знала, какой окажется эта новая, такая заманчивая, неясная жизнь; и воля, до сих пор руководившая всеми ее поступками, снова заговорила в ней, понуждая принять какое-нибудь решение. Девушка хотела выйти из дому пораньше, чтобы избежать встречи с Омером, но не смогла: она ходила по комнате из угла в угол, время от времени украдкой посматривая в окно, потом спустилась вниз, поела, снова поднялась к себе и, наконец, дождавшись того времени, когда они накануне вышли из дому, выбежала на улицу.

Омера не было. Девушка быстро огляделась по сторонам и пошла по направлению к проспекту. Хотя она полагала, что Омер не придет, и даже хотела этого, тем не менее была глубоко огорчена. Она шла, насупив брови, и самые противоречивые чувства боролись в ее Душе.

«Тем лучше, — внушала она себе. — Я боюсь его, потому что не нахожу в себе сил не только возражать, но даже отвечать. Как много, как красиво он говорил!.. Я не должна была слушать его. Сначала я не понимала, что со мной. Я не оборвала его не потому, что соглашалась, а потому, что растерялась. Но я могла бы попросить его замолчать. Тогда он рассердился бы и ушел. У него был такой вид… такой вид, словно стоит невзначай обидеть его, как он тотчас же убежит… Но ведь я этого не хотела… Нехорошо, если человек, который идет рядом, вдруг обидится и убежит. К тому же он ничего предосудительного не сказал. Но что может быть опаснее сказанного им? Он сказал, что любит меня…»

Маджиде приостановилась и зажмурила глаза. Она безуспешно пыталась отогнать пугающие мысли, но они настойчиво возвращались к ней.

«Да, он сказал, что любит меня. А разве это стыдно — быть любимой? Кто меня любил до сих пор? Бедный папочка… Уже два месяца, как он умер, а я и не знала. Тетушка скрыла от меня известие о его смерти, наверное, заботясь обо мне… Но скорей всего ей просто хотелось избежать неприятных переживаний! Что теперь будет с мамой? Наверное, сестра взяла ее к себе. Возможно, мама сама написала, чтобы от меня скрыли эту весть до каникул… Бедная мамочка… Представляю, как она убивалась… Хорошо, что меня не было в Балыкесире. А не лучше ли было мне находиться там, последний раз поцеловать отца, утешить мать? Конечно… Но я подумала, хорошо, что меня там не было. Наверное, я плохая дочь? И в такой день я могла слушать его слова… Но до чего ж красиво он говорил!.. Какие красивые у него губы!»

Маджиде залилась краской. Размышляя, она снова зашагала по направлению к Беязиду. Она посмотрела на часы: было уже около девяти. «Сяду в трамвай», — . решила девушка и тут вспомнила, что позабыла взять ноты. «Возвратиться или пойти без них? Можно подумать, я и впрямь собираюсь заниматься!» — прошептала она со странной усмешкой.

Маджиде подняла голову, бросила взгляд по сторонам, и вдруг ее охватила дрожь, такая же, как накануне, во время объяснения с Омером. Она сжала губы, снова оглянулась, вся собралась в комок, будто приготовилась бежать, резко обернулась и протянула обе руки Омеру, который — она это сразу поняла — уже долгое время шел за ней следом. Мало-помалу волнение улеглось. Внутренняя борьба, которая происходила в ней, пока она оставалась одна, разом утихла, и вся она подпала под влияние юноши, безмолвно шагавшего рядом. Эта покорность, очень похожая на ощущение уверенности и успокоения, которое испытывают птенцы, попав под крыло матери, нисколько не задевала гордости Маджиде. Она только не могла взять в толк, почему ей так легко подчиняться постороннему человеку, когда она этого вовсе не желает. Тут же она задалась вопросом: а действительно ли не желает? И, словно отвечая на него, она быстро взяла Омера под руку. Он ответил ей коротким, благодарным взглядом и продолжал молча шагать рядом. Это окончательно ошеломило Маджиде.

«А почему бы мне и не хотеть этого? — подумала она, точно возражая кому-то. — Почему бы?.. Как я могу утверждать, что не испытываю удовольствия от того, что этот юноша идет так близко, касаясь меня плечом, и произносит слова, в правдивости которых я не сомневаюсь ни секунды? Зачем же обманывать себя? Мне нравится это. И я хочу, да, да, хочу, чтобы он снова заговорил, чтобы слова, срывающиеся, как пламя, с его губ, снова захватили меня, ослепили и оглушили. Я снова хочу потерять ощущение реальности».

Ее вновь охватило уже испытанное накануне лихорадочное волнение, задрожал подбородок, она готова была расплакаться неизвестно почему. Чтобы совладать с собой, она спросила:

— Что вы делали ночью?

— Я многое должен рассказать вам. Но куда мы идем?

— Не знаю, — нерешительно ответила Маджиде. И вдруг добавила, сама удивляясь и пугаясь смелости своих желаний: — Я не взяла с собой нот и, пожалуй, не пойду сегодня в консерваторию…

Омер высвободил руку, перешел на правую сторону и сам взял Маджиде под руку. Не успели они сделать и несколько шагов, как Омер вдруг засунул руки в карманы: ему почему-то стало казаться смешным вести под руку девушку.

Когда они вышли на площадь Беязид, он остановился.

— Давайте пойдем к морю. Побродим… Сегодня не хочется никого видеть, хочется смотреть только в бескрайнюю, бесконечную даль… И еще на тебя!

«А ведь вчера я не был так холоден, — тут же подумал он, — и не вел себя так глупо. Что со мной?»

— Когда же мы перейдем на «ты»? — неожиданно спросил он, обернувшись к своей спутнице.

— Когда хотите! Омер расхохотался:

— Вот видите, у вас язык не поворачивается сказать мне «ты». Хорошо, подождите, пока это придет само собою. Только не сердитесь на меня, если я оговорюсь, как только что. Да ведь это и не важно. Мне кажется, нет разницы, смеетесь вы или сердитесь, любезны или досадуете. В вас все прекрасно.

Они свернули на одну из улиц, перпендикулярную Диван-иолу, спустились по крутому склону мимо деревянных домов и, пройдя под железнодорожным мостом, мимо пожарищ, очутились наконец у полуразрушенной стены, на которой росла трава. Неподалеку плескалось море.

Кругом не было никого. Редкие волны заливали и вновь обнажали огромные замшелые камни. Море дышало, и солнце, стоявшее высоко в небе, скрывало от человеческих глаз его истинный цвет. Вдали виднелись пароходы, катера, и еще дальше, как наполненные бурдюки, лежали Принцевы острова.

— Видите, даже море не пустынно, — произнес Омер. — И здесь наш взор находит для себя пищу. И в океане было бы то же самое. Не знаю, есть ли в этом мире такое место, где небо не сливалось бы с землей, где была бы видна бесконечность…

— Как странно все, что вы говорите. Странно и непонятно. — Глаза Маджиде широко раскрылись.

«Вчера я произвел на нее сильное впечатление, — думал Омер. — И хотя мало было смысла в моих словах, но звучали они искренне. Если же сегодня я буду нести околесицу, то наверняка она разочаруется во мне. Надо бы собраться с мыслями, а в голову, как назло, лезут одни непристойности. Кажется, я приходил уже сюда с другими девушками. В последний раз как будто с одной армяночкой, этакой грудастой девицей. Она, помнится, была вовсе не безобразна. А у Маджиде вроде бы совсем нет груди. Наверное, это зависит от одежды. Вчера она надела облегающий свитер; так было заметней. О боже мой, чем только не засорена моя башка! Вымести бы метлой этот сор! Только останется ли что-нибудь после такой уборки?.. Маджиде спросила, что я делал вчера. Как ответить? Я не убежал за город, не провел ночь под ее окном — все-таки было прохладно, а улегся в свою постель, завернулся в грязное одеяло и преспокойно захрапел».