Ахмед ел с аппетитом; огромная миска опустела в одно мгновение.

— Я не наелся, Седеф. Можно еще?

Съев с таким же аппетитом и вторую миску, он почувствовал, что оживает. Седеф помогла ему сменить белье. Он умылся, побрился, причесался. Самые противоречивые чувства владели Ахмедом, когда он видел, с каким усердием бегала Седеф из комнаты в комнату, желая помочь ему. Кто ухаживает за ним с такой любовью? Жена? Когда же он женился? А может быть, он еще ребенок и лежит в детской, на верхнем этаже деревянного дома в Стамбуле?

Майка и сорочка, которые он надел, пахнут лавандой, словно тетя только что вынула их из сундука. А вот и она сама, нежная, ласковая тетя, в течение многих лет заменявшая ему мать. Как чудесно звенел замок сундука из орехового дерева, где хранилось чистое, выглаженное белье. Этот звук означал, что болезнь ушла из его тела. А когда дело шло на поправку, солнце сверкало еще ослепительнее и воробьи под его окном чирикали еще веселее. Да, жизнь его в Мозамбике — скверный сон.

После обеда его пришли навестить каймакам и Кадыбаба. Ахмед уже поправился, болезнь смела преграду, выросшую между разумом и сердцем. Теперь он хорошо знал, чего хочет и какой путь должен выбрать для достижения цели.

Каймакам по обыкновению был весел, смеялся и заражал своим весельем окружающих. Заметив на столе в углу радиоприемник, он подошел к нему, чтобы рассмотреть поближе. Ахмед, не колеблясь, приступил к разговору, на который он окончательно решился, все обдумав и взвесив.

— Сегодня утром я получил письмо из Стамбула.

Кадыбаба радостно улыбался, как человек, уверенный в будущем.

— Поздравляю, сын мой.

— Дядя пишет, что я должен взять на месяц отпуск и поехать в Стамбул.

— Неплохая идея... Отдохнешь немного...

— Родственники моей невесты говорят, что больше не могут ждать.

Ахмед не помнил, как он произнес эти слова, какое впечатление произвели они на Кадыбабу. Сердце его отчаянно билось, в ушах стоял такой шум, что ему показалось, будто он оглох. На мгновение воцарилась тишина. Секунды тянулись бесконечно долго. Наконец каймакам, щелкнув еще раз переключателем диапазонов, повернулся к Ахмеду и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Я тоже куплю себе такую штуку...

Итак, история, тянувшаяся долгие месяцы, была разом окончена. Ахмед выполнил наконец свой долг. Зачем он не развеял вовремя надежду, зародившуюся в сердце отца и дочери? Очевидно, болезнь подействовала не только на его организм, но и на состояние духа. За последние сутки его отношение к жизни изменилось, появилось желание по-иному наладить свои отношения с людьми. Сейчас он чувствовал себя беззаботным, легким, как птица. Сердце его, словно море после неистовой бури, было радостно и спокойно.

По уходе гостей Ахмед с трудом сдержал себя, чтобы не позвать и не обнять Седеф, исчезнувшую, как только появились каймакам и Кадыбаба. Он пошевелил сначала руками, потом ногами. И, сбросив одеяло, встал. Радуясь, словно ребенок, подошел к окну. На крыши Мазылыка опускался тихий вечер. В голубой дымке, поднимавшейся к небесам, словно таяли силуэты крестьян, возвращающихся с дальних полей. Все замерло. Только летучие мыши да светлячки носились в темноте. Сейчас касаба погрузится во мглу, в которой спит веками. Но что это? Вдруг вспыхнул ослепительный электрический свет. Во всем своем безобразии предстали взору кирпичные стены, обложенные кизяком, кучи навоза перед домами...

Когда Ахмед поправился настолько, что смог выходить на улицу, он первым делом осмотрел деревянные столбы, врытые на площади и в различных уголках касабы. Улицы освещало восемь ламп. Семь человек, то есть он сам, лесовод, агроном, учителя и Кадыбаба. провели электричество в свои дома. Ходили слухи, что каймакам и прокурор намерены просить ассигнования, с тем чтобы провести свет в свои учреждения. Но больше всего Ахмеда интересовал один вопрос — как отнеслось население касабы к появлению этого неведомого им света? Из местных жителей никто еще не сделал себе проводки. Было бы, конечно, неразумно ожидать, что в первые же дни все будут рады этому новшеству. Но со временем каждый поймет преимущества электричества. Горя желанием встретиться с кем-нибудь из местных жителей, Ахмед вечером прошелся по верхнему кварталу. На столбах горели электрические лампочки. Улица была пустынна. С заходом солнца все по обыкновению разошлись по своим домам. Из труб поднимался свинцовый дым. Готовился ужин. Понапрасну бродил Ахмед. Так и не встретив никого, он отправился домой.

Мазылык, теперь уже освещенный, по-прежнему был безмолвен и недвижен. Подойдя к дому дровосека Салиха, Ахмед заметил, что кто-то копошится у кучи навоза. Сердце забилось в надежде. Он подошел ближе и при свете лампы узнал высокую, как кладбищенский тополь, фигуру соседа — Джафера-аги.

Старик, кряхтя, нагружал навоз на тележку. «Вот один из жителей, который уже пользуется благами электричества, — радостно подумал Ахмед. — Если бы на столбе у ворот не горела электрическая лампочка, он вынужден был бы отложить эту работу до завтра».

— Бог в помощь, Джафер-ага!

Тяжело дыша, Джафер-ага выпрямился. По лицу его было видно, что он очень устал.

— Спасибо, бейим.

Ахмед, восторженно указывая на лампочку, спросил:

— Ну как, хорошо, Джафер-ага?

— Слава аллаху, хорошо, бейим, — застенчиво осклабился старик. — Завтра запрягу...

— Запряжешь?!

— Ну да... Вашими молитвами наш вол поправился, завтра пахать буду.

«Да я не о том, а об электричестве», — хотел было сказать Ахмед, но вдруг раздумал.

В последующие дни он ходил к Соукпынару, внимательно осмотрел турбины и динамо; ему пришлось заниматься денежными подсчетами, а также закончить формальности по передаче муниципалитету управления электростанцией. Радость и волнение первых дней улеглись. По странному совпадению строительство электростанции и история с Джанан окончились в один и тот же день. Беспокойство, изнурявшее его в течение долгих месяцев, сразу исчезло. Ахмед почувствовал огромное облегчение, словно кувшин, который он нес, вдруг опустел.

Эта легкость поначалу показалась ему счастьем. Но оно было недолгим. Ахмед уже так привык к разным хлопотам, что сидеть сложа руки ему было просто невыносимо. По вечерам он с увлечением слушал радио и находил в этом утешение. Но днем, бесконечно долгим днем, он вновь впадал в беспросветное уныние.

Ахмед лгал, когда говорил Кадыбабе, что дядя зовет его в Стамбул. И теперь он должен был, хотя бы на короткое время, взять отпуск и ехать в Стамбул. Но что он скажет о женитьбе по возвращении? «Ну и чудак же я! — думал Ахмед. — Солгав один раз, можно солгать и другой. Что-нибудь придумаю. Скажу: «Мы не поняли друг друга и расстались» или: «Моя невеста не захотела ехать в Мазылык, а я предпочел отказаться от нее, нежели пожертвовать своей работой». Да, но ведь тогда в душе Кадыбабы и его дочери вновь затеплится надежда? К тому же эта выдумка о его женитьбе может дойти и до Седеф и расстроить ее». Как трудно жить среди людей и быть далеким от них! Люди не хотят оставить его в покое.

Он написал письмо дяде, в котором сообщил, что собирается взять на некоторое время отпуск и приехать отдохнуть в Стамбул. Он отправил также в министерство юстиции прошение о годичном отпуске. В ожидании ответа на эти два письма необходимо было найти какое-нибудь занятие, которое отвлекло бы его. С того дня, как были разбиты его надежды, Кадыбаба с жаром принялся за свои обязанности в суде. Он почти не оставлял никаких дел Ахмеду, полагая, что этим наказывает его. Однако он не мог помешать Ахмеду выезжать в деревни на следствие. Поездки на мулах были уже не под силу Кадыбабе. А дела, месяцами ждавшие своей очереди, настоятельно требовали проведения следствия.

Ахмед, привязав к седлу торбу с одеялом и простыней, отправился в дорогу в сопровождении секретаря суда. Сейчас он вновь чувствовал себя свободным и счастливым. Перед его взором простиралась бескрайняя зеленая равнина. Беззаботное путешествие, отдых в тени деревьев, обед из свежего сыра, чеснока и вареных яиц... Что может быть приятнее?